Прекрасная столица Российской империи.

Вальс «Мой ласковый и нежный зверь» Москва-Нева (Валерий Сюткин) Middle of the night (elley Duné) Футболка (Элли на маковом поле) Ocean eyes (Billie Eilish)

Утром понедельника Москва завалил себя работой до вечера пятницы — делать нужно было много, быстро и желательно качественно, а после сразу заказал билет на вечерний рейс до Санкт-Петербурга. Саша для Миши — островок безопасности, очень сложно описать то чувство глубокой привязанности, что наполняло его при виде Питера. Он раньше и подумать не мог, что мальчишка, так сильно его раздражавший, незаметно для Москвы вырастет, а позже заберёт Мишу без остатка, когда на любви, долгих, прочных отношениях, а не однодневных интрижках, Москва поставил крест. Его Саша, целовавший нежно и страстно, обнимающий бережно, но крепко, с ним можно быть Мишей, а не Михаилом Юрьевичем. Саша понимающий, он весь — как кофе, который пьёт Москва, но не горький, а с молоком, взбитыми сливками и сладким зефиром, при этом не приторный, без сахара, но точно с каким-нибудь замысловатым сиропом. Саша не спросит лишнего, но осторожно поинтересуется, почему Москва такой напряженный, а Миша про себя удивится, как Питер заметил, ведь Москва сам не слишком разбирается, что у него там за эмоция свербит, он просто откидывает ее куда подальше, закрывая мысленный ящик на ключ со словами: «потом я разберусь с этим, а сейчас меня ждёт отчёт». Саша читал его, по ощущениям, словно книгу, и наверняка отметил тревогу по изгибу бровей, маленькой морщинке на лбу и слишком сильно сжатой нижней челюсти. Внимательный Саша окружал его любовью и заботой, как одеялом, осторожно укрывая, словно ценное сокровище, и точно также делал сам Миша, потому что… ну, а как иначе? Сашу хотелось так же окружать вниманием, отдавая ничуть не меньше, чем получая. Хотелось скупать ему его раритетные книги, с пожелтевшими от времени страницами и запахом пыли, а на вопрос, может новую, получить что-то вроде: «Миша, это же Пушкин 1907 года! Ты что?!», тоном, как будто Москва сказал, что Земля квадратная, а после этих слов должен тут же раскаяться и осознать всю важность сборника произведений великого поэта. Питеру хотелось привозить настоящее французское вино, которое тот обожал, смотреть на румянец, медленно поднимающийся по щекам, и слушать витиеватый французский в идеальном произношении, во время цитирования какого-то очень-очень известного французского поэта, про которого Москва ни разу не слышал, но зато с упоением готов узнавать от Александра, разумеется, перечитавшего его уже очень много раз, ведь это же: «классика, Миша!». Саше хочется покупать его любимые картины, которые уже почти некуда вешать, но: «Миша, ты только посмотри! Какой восхитительный цвет подобрал художник! Он наверняка хотел выразить свою боль и гнев через такие размашистые мазки кистью! Как думаешь, она будет сочетаться с моим интерьером?», и вовсе не важно, что Москва, смотря на это произведение искусства в виде красного квадрата, абсолютно не понимает, будет ли это сочетаться со спокойными цветами в квартире Питера, и тем более не знает, какой такой глубокий смысл Саша там нашёл, но он разумеется говорит: «Тебе нравится? Давай купим», потому что видеть заинтересованно-восхищённый взгляд Питера, обращённый сначала на картину, а потом, наполняющийся ещё и нежностью вперемешку с бесконечной любовью на Мишу — лучшее, что вообще можно придумать. Москва бронирует билеты в Мариинском театре, потому что — «Миша, ты посмотри — это же Щелкунчик! Мы обязательно сходим», а на Московское: «Но мы же ходили на него в прошлом году.», ответ — «Ты же тогда уснул на середине!», а после взгляд, выражающий явное осуждение в сторону того, кто посмел восстанавливать режим сна в святом для культурной столицы месте. Если бы на месте Москвы был кто-то другой, то его бы ждала ярая лекция на тему абсолютно возмутительного поведения в театре, но Миша был Мишей, а потому Саша, посмотрев на синяки под глазами столицы, прикрыл его пиджаком и, убедившись в том, что никто не видит, аккуратно поцеловал в лоб. Потом Питер обязательно для виду пообижается, а пока что пусть Москва поспит. Ему полезно хотя бы иногда это делать. Миша осознал свою ошибку, и теперь не дремлет на балетах, или как их там, а действительно смотрит. На Питер. Потому что Питер — одна сплошная эмоция, его выражение лица, когда они ходили на какой-то спектакль, а главная героиня, судя по изогнутым бровям, чуть поджатой нижней губе и влаге на глазах культурной столицы, ужасно страдала, нужно было видеть (Москва сфотографировал, правда, потом получил, причём сначала за то, что вообще достал телефон в театре, а потом уже за то, что фотографировал серьезный Санкт-Петербург в такой ситуации). Миша знал, что Саша, в своём праведном гневе, — страшен, стоит лишь услышать, как неосторожный собеседник скажет, мол, классическую литературу читать смысла нет, и рядом появляется уже не Саша, а Александр Романов — культурная столица России, которая в эту же секунду приведёт тысячу и один факт, подтверждающий безусловную невежественность и неправоту собеседника, а также отсутствие у последнего мозгов, но все это подадут в вежливой и такой культурной форме, что Москва каждый раз удивляется, как у Питера получается размазать слово «мудак» на целую книгу витиеватых высказываний, а главное, не придерёшься — все сказано настолько вежливо, что тошно становится. Санкт-Петербург может дискутировать на любую тему (кроме математики, но это мы тактично опустим, чтобы не получить томом «Войны и мира» по лицу), а Миша обожал спорить с ним, причём иногда черпая информацию из слов самого Александра, который, распаляясь и вспоминая все известные факты, этого вовсе не замечал и яро аргументировал свою точку зрения (в частности так получилось, когда Москва имел неосторожность сказать, что «Мертвые души» — это скучно. Тогда спор длился меньше пяти минут, перейдя в самозабвенный монолог, а последним гвоздем в крышку гроба Миши стало какое-то очень длинное высказывание литературного критика). Москва любил это Сашино «Миша, ты действительно не понимаешь, что мне нужно больше финансирования? И что, что последняя реставрация была месяц назад, неужели тебе совсем наплевать на культурное наследие своей страны? Ты вообще видел, в каком состоянии Мариинский театр?!», после этой тирады Питер обязательно поднимет подбородок и строго взглянет на Москву из-под линз очков в золотистой оправе, поджав губы и всем своим видом выражая крайнее возмущение, а Миша подойдёт, аккуратно снимет очки и нежно-нежно поцелует. Саша начнёт таять под прикосновениями, а реставрация (как и новые ветки метро) будет отложена. во всяком случае, точно до того момента, как новая кровать в квартире Питера будет опробована на прочность. Разумеется позже, уже на рабочей неделе, Миша обязательно займётся этим вопросом, зная, как Саша мучается от боли в пояснице из-за старых домов в центре (впрочем, возможно что причина не только в этом). Москва где-то слышал, что красота — в деталях. Так вот этих прекрасных деталей в отношениях с Сашей было слишком много, чтобы сосчитать. Невероятно милая улыбка, с ямочками на щеках, украшающая родное лицо, когда Москва входил в квартиру. Тихие всхлипы и очень громкие стоны, когда Питер просил большего. Сашена привычка морщить нос при пробуждении. Его желание накормить, по мнению Миши — самым вкусным в мире горячим куриным супом, когда Москва приезжает ночью опять пропустив ужин. Строгие сообщения, как только Миша опять засиживается за работой, обещающие небесную кару, если он прямо сейчас не ляжет спать, а на следующее утро Московский благодарит Бога (строит ещё один храм в Екатеринбурге) за то, что все-таки лёг, спихнув один отчёт на подчиненного, потому что получает очень приятный бонус в виде нескольких фотографий от Санкт-Петербурга. Питер успокаивает, когда Миша просыпается из-за кошмара о временах монголо-татарского ига, медленно подходя ближе, бережно обхватывая холодное лицо Москвы своими тёплыми ладонями, призывая делать вдохи под счёт, аккуратно вытирая большими пальцами скатывающиеся по щекам слёзы. Он ждёт, пока дыхание Московского замедлится, а во взгляде появится какая-никакая осознанность, до этого отсчитывая дыхание, делая вдохи и выдохи вместе с Мишей, после укладывает его к себе на колени, укутывая одеялом, обнимая и шепотом спрашивая, не хочет ли Москва поделиться, на что тот резко мотает головой, а Саша бережно гладит, обнимает, убаюкивает и совсем не настаивает, понимая без слов, нежно и тихо шепчет своим красивым голосом слова поддержки и даёт Москве столько времени, сколько ему потребуется, не торопя и оставаясь рядом, пока тот не заснёт. Миша же каждый раз замечает, когда на экскурсии по какому-нибудь музею Саша становится чуть менее пылким в попытках донести до Москвы хоть какие-то знания о культуре. В такие моменты Миша обнимает со спины и нежно целует. Он знает, что Питер наверняка увидел в одном из буклетов фотографии яиц Фаберже или другой вещи, напомнившей о старой ране, а после вспомнил Романовых. Москва каждый раз успокаивает Сашу, когда тот опять погружается в бесконечную рефлексию и начинает самокопание, выстраивая логические цепочки, а после мечась от одной мысли к другой. Миша убеждает Петербург, что ему вовсе не обязательно носить очки даже дома, чтобы выглядеть старше и мудрее. Потом аккуратно интересуется, почему Саша так резко вновь занялся самоанализом и загнался, а если выясняется, что кто-то ему что-то сказал, старается объяснить, почему это не так, засыпая Питер заслуженными комплиментами (и попутно сокращая этому «кое-кому» финансирование вдвое, если не втрое). Москва отслеживает погоду на улицах любимого города, в который хотелось попасть как можно скорее (во всех смыслах). Впрочем, так же делает и Саша. Если в городе затяжные дожди, а сам Питер долго не писал, что бывает очень редко, потому что даже если не во время рабочего дня, то вечером Миша всегда читает сообщения Петербурга, смотрит фотографии Невы (а если повезёт, то и его хозяина) и результаты очередного марафона готовки, слушает долгие голосовые сообщения, где Саша читает высказывание из книги, которая ему особенно понравилась, затем Миша отвечает на вопросы о собственном самочувствии, потому что Петербург всегда интересуется, сколько часов Москва спал, ел и отдыхал ли вообще, зная, что последний частенько об этом забывает (или забивает). Москва и Питер — комфорт, забота, любовь и бесконечная привязанность, проверенная не одним тяжёлым периодом и большим количеством времени. Для Саши Москва был сначала авторитетом и учителем, а потом первой и последней любовью. Питер из ученика, вечно раздражающего Мишу золотого ребёнка, получившего всё, что Москва выдирал из когтей судьбы целые столетия, унижаясь, борясь и умоляя, по праву рождения, даже без щелчка пальцев, стал юношей, начитанным, умным, с живым огоньком и страстью во взгляде, а Москва вдруг осознал, что раздражение и обида исчезли, а заменило их давно забытое, куда более приятное и сильное чувство — любовь. На одном из балов, первом для Саши и очередном для Москвы, Миша резко осознал, что неприятных ощущений больше нет. Петербург тогда стоял в огромном подсвеченном зале среди гостей в нарядах, смущенный, но безумно красивый, с милым румянцем на уже не пухлых щеках, слегка вьющимися волосами темно-каштанового цвета. Его утонченные черты лица, взгляд серых глаз из-под опущенных ресниц, вытянутая фигура несколько худощавого телосложения и тонкая для юноши талия, удачно подчёркнутая одеждой — Москва тогда подумал: «он прекрасен». Да, Мише определенно повезло, что двумя днями ранее он принял приглашение на, по сути, не слишком важное мероприятие. Несколько решительных шагов и Москва уже напротив северной столицы. Петербург смотрит несколько растерянно поначалу: с грустью и, почему-то, с надеждой. Москва ещё раз отмечает точеный нос, румяность губ и аристократичную бледную кожу, за исключением скул, которые стремительно краснели. -И как же танцует ненаглядная столица Российской империи? Миша протягивает руку, смотрит своими голубыми глазами прямо в душу, от него исходит аура уверенности, на лице несколько наглая ухмылка. Это — первый танец для Петербурга. Саша тает под взглядом, он тонет в глазах цвета чистого моря, бурной реки, его пленяет эта самоуверенная улыбка на лице Москвы, эти волосы, цвета солнца, к которым хочется прикоснуться, несколько незаметных веснушек на носу, каждую из которых хочется нежно поцеловать, как и всего их обладателя. Миша видит: неуверенность в глазах северной столицы сменяется удивлением, а потом решимостью. На лице Петербурга появляется улыбка, он вкладывает свою руку в руку Москвы. Миша выводит столицу в центр зала, уверенно кладёт руку на талию Саши, почти даже не касаясь, но по телу Петербурга пробегают сотни мурашек, а в груди взрывается фейерверк. Вокруг Саши — много лиц, ходят люди в красочных нарядах, все сверкает в огнях, пестрые платья придворных дам, кавалеры вальсирующие с ними — они слились в одну красочную кучу, затянулись дымкой. Остался только Петербург с Москвой. Миша ведёт. Один шаг, другой, третий. Северная столица сбивается со счета, но он уже и не нужен — все движения выполняются на автомате, а тело само двигается в такт музыке. В конце концов, это вовсе не удивительно — у Саши был лучший учитель. Москва смотрит прямо в глаза, а Петербургу кажется, что вся его душа, мысли и чувства сейчас видны, как на ладони. Столица смотрит в ответ и не может оторваться. В глазах Москвы — бескрайнее небо, на лице — лёгкая улыбка и немного сбившаяся золотая прядь. Саше думает, что не сможет насмотреться. Москва думает, что он тонет. Серые глаза напротив покорили его, розовые губы хочется зацеловывать, а руку на талии северной столицы словно прошибает током. Они уверенно кружат по залу. Их движения легкие, плавные, их танец нежный, воздушный, похож на полёт. Мелодия играет медленно, Москва и Питер вальсируют спокойно, но ритм сменяется, ускоряясь. Пестрые платья вокруг пролетают одно за другим. Миша продолжает вести уверенно. Саша ни разу не сбился с ритма, который с каждой секундой быстрее и быстрее. Музыка струится по залу, обволакивает, заставляя двигаться в такт. Они идут шаг в шаг, словно были созданы для того, чтобы танцевать вместе. У Петербурга кружится голова от ощущений, он все ещё не отводит взгляда от лица напротив, а темп всё нарастает. Огни сменяются одни за другим, а они кружатся теперь уже быстро, изящно, будто ступая по воздуху. Спустя несколько минут мелодия вновь замедляется. Москва ведёт более спокойно, а Саша слегка выдыхает. Последнее движение. Москва прижимает к себе. Их лица слишком, до непозволительного близко. Взгляды встречаются — голубой с серым напротив друг друга. Миша слышит учащенное дыхание Санкт-Петербурга, чувствует его сердцебиение, он смотрит на чуть растрепавшиеся, слегка мокрые от пота каштановые волосы, распахнутые глаза, в обрамлении густых ресниц. Похоже Москва пропал. -Да, что-то из моих уроков вы все-таки усвоили, Александр Петрович. Саша вздрагивает от слов, произнесённых горячим шепотом. -Как вы считаете, будут ли наши дорогие гости против, если я ненадолго уведу прекрасную столицу от чужих взоров? Москва смотрит пронзительно, Петербург готов под этим взглядом согласиться на все. Он знает, что Миша никогда не сделает плохо. -Вы уверены? Михаил Юрьевич, разве вы не хотели переговорить с кем-то из присутствующих? -Никто здесь не сравнится с вами, Александр Петрович, они подождут. Вы уже видели здешний восхитительный сад? Быть может, мы прогуляемся? -Думаю, что составлю сегодня вам компанию. Питер очаровательно улыбается, а Москва думает, что хочет видеть эту улыбку вечность. Под шумок после вальса они выходят из зала. Держа Петербург под руку, Москва выводит их к старым деревьям дуба, которые надежно скрывают от чужих взоров. Он резко разворачивается, а Саша чувствует лопатками кору дерева. Миша тянется рукой к лицу напротив, но пальцы замирают в нескольких миллиметрах. -Можно? На Сашином лице снова лёгкая улыбка, а во взгляде сплошная ласка. Москва нервничает. Заводить недолгие отношения сроком в неделю — легко. Ему было действительно глубоко наплевать на чувства тех, кого он оставлял утром даже не попрощавшись. Но Петербург — это другое. Для Миши каждый выбор в сторону их отношений — невероятно тонкий лёд, а Москва каждый раз в шаге от того, чтобы провалиться. Он знает — это будет сложно, страшно. А если Саша захочет вести? А если сам Миша нанесет травму? Москва паникует. Мысли заполняют голову и он колеблется, так и замерев напротив Петербурга. Легкое, почти невесомое прикосновение пальцев к щеке отрезвляет. Саша немного приблизился, но все ещё не настолько, чтобы нарушить чужие границы личного пространства. Он медленно приближает свою руку к руке Миши. -Можно? Смотрит прямо в голубые глаза. -Да. Аккуратно, бережно и нежно Саша обхватывает чужую ладонь, сплетая пальцы. Затем медленно приближается. -Михаил. Саша говорит слегка растягивая гласные и таким ласковым голосом, что Москва был бы готов отдать что угодно, лишь бы слушать его вечно. -Вы можете меня поцеловать, если желаете. Это ни к чему вас не обяжет. Москва широко распахивает глаза. Ему требуется несколько секунд, прежде чем положить руку на талию Петербурга и горячо, благодарно, нежно прикоснуться губами. Саша тянется пальцами к волосам Москвы, безумно приятным на ощупь, плавится и тает под прикосновениями красивых губ, медленно отвечая. Они наслаждаются друг другом ещё немного, прежде чем Миша прерывает поцелуй. -Кажется, я в вас влюблён, моя прекрасная столица Российской империи. -Да, кажется, что это взаимно. Никто в зале дворца не догадывается о том, что в дальнем конце парка среди деревьев разносится счастливый смех людей, которые сейчас слишком увлечены друг другом, чтобы замечать окружающих. И так будет еще очень, очень долго. Бесконечно. Потому что Петербург и Москва — это любовь.