Горячо-холодно

Он гладит его по голой коленке, ведёт пальцем по испещренным мелкими шрамами-точками голеням, цепляясь кончиками ногтей за самые глубокие из них. Хочет подковырнуть хотя бы один — посмотреть, как выглядит плоть под кожей. Интересно, нутро у Джисона тоже все в маленьких дырочках? Пальцы плавно доходят до пальцев ног и возвращаются обратно. Снова и снова. От колен, по голени, до стоп. Поглаживает, любуется. Взгляд до одури очарованный. Мерзость, думает Минхо и широко проходиться по шрамам языком. Грудь Джисона вздымается и замирает, воздух выходит из лёгких с приглушенным стоном. Вкус травки еще на языке. Он сглатывает слюну, жаждет почувствовать горячий дым в своих лёгких. Они под кайфом. И это так хорошо. Хочется большего. Джисон скулит громче. Но все старания неприятным эхом отскакивают от стен полупустой комнаты, будто никто его не слышит. Минхо продолжает вылизывать обколотые ноги. Поднимает одну из них и натыкается на что-то невообразимое. Огромный рубец. От подколенной ямки практически во всю голень. Невероятно. Как он не обратил внимание раньше? — Это откуда? — в голосе можно проследить удивление. Но Джисону плевать. Джисону бы голову Минхо между ног, а не тупые вопросы. — Нет, ну ты издела-ваешься, — язык заплетается от плавающего сознания и ощущения лёгких покусываний на месте шрама, — Упал с гаражей. В, да бля, детстве. Минхо утвердительно мычит и с силой сжимает челюсти. Джисон вскрикивает, цепляясь за простыни. Останется крупная гематома, но никого это не волнует. Хочется ещё. Язык проходится по месту укуса. Джисона только больше ведёт. Мир вокруг искажается: расширяется и трещит по швам, кажется еще чуть-чуть и потолок порвётся, распластается по небу. Ощущения усилены троекратно. От марихуаны не бывает так хорошо. Джисон знает. Он пробовал. — Эй, куколка, приподнимись. — блядь, его голос звучит так складно, так правильно. Минхо может попросить сейчас о чем угодно и Джисон не станет возражать. Он подобно безвольной кукле переносит вес на лопатки. Проворные руки тут же оказываются под тканью боксеров и крепко сжимают ягодицы. Джисон теряется. Нет, он уже давно потерян. Не прошедшие с их прошлого раза засосы-синяки напоминают об этом, растекаясь красно-фиолетовыми пятнами по внутренней стороне бёдер. К ним прибавляются новые. — Хватит, как псина вылизывать, блядь… Б-быстрее… — скулит Джисон, это опять пропускают мимо ушей, — Блядь, если ты не трахнешь меня, я уйду. Это угроза? Это все, на что он способен? Смешно. До ушей доносятся пересмешки. Обесцвеченная копна приподнимается, глаза сверкают игривыми искрами, улыбка легкая, снисходительная — привычная насмешка разливается керосином по телу, заполняет рот и жжется, жжется! Джисон горит алым от щёк до самых стоп. А Минхо оттого только забавней. Боксеры медленно соскальзывают с худощавых ног и серой ненужной тряпкой падают на пол. Джисон остаётся в одной футболке, почти обнаженный перед миром: прелым воздухом, приглушенным светом, смятым одеялом, но перед Минхо абсолютно голый, без права прикрыться оправданиями, уговорами, угрозами — против него Джисон беспомощен. Настолько, что скоро свихнется: начнёт умолять, извиняться, сам не зная за что. Минхо лишь вздохнёт и разочарованно закатит глаза. Слова — дешевизна. Минхо не нравятся распродажи, поэтому отдавать Джисону желаемое за пол цены, он не собирается. Ухмыляясь своей незатейливой мысли, он проводит пальцами меж ягодиц. На их кончиках влажно. От этого хочется вслух рассмеяться. — Готовился, — проговаривает с несдержанной улыбкой. Джисону так стыдно. Конечно, он готовился. Встал, сука, ни свет ни заря. Корячился полчаса перед выездом. Надел самое приличное белье. И ехал к Минхо, ерзая на сиденье. Это произойдет впервые по договоренности. Не быстрая дрочка в туалете или недоперепих в подсобке, а полноценный трах. Джисон просто не мог не подготовиться. Ему не было страшно, секс с парнем для него опыт не новый, наоборот он ждал этого в предвкушении. Но вот чего он не ждал, так это, что гребаный Минхо предложит гребаную травку. В подарок. Джисону. Бывшему наркоману. Пиздец. Нет, Джисон не дурак — он знает, что мешать марихуану с той туевой хучей психотропных таблеток, которыми его пичкают уже не первый месяц, идея хреновая. Было бы разумней послать этого уебка с такими предложениями. Но джисонов здравый смысл дал сбой, когда эта гнида предложила выкурить его. Это может иметь дерьмовые последствия. Но ведь хочется. А когда хочется, Джисон просто делает. — Давай крайний затяг. Потом нам будет не до этого. — многозначительно произносит прямо в ухо и тянется за косяком на тумбочке. А лицо, как у кота, объевшегося сметаны. Так и хочется треснуть, думает Джисон и понимает: комната еще вертится, а сознание трезвеет. Дерьмо. Он не хочет поддаваться этому кретину. — Чего молчишь? Неужели тебя вынесло с одного? — вопрос чисто риторический, его просто забавляет бесить Джисона, особенно когда по глазам видно — эта шаткая крепость, если сама не пригласит, то точно сдастся без сопротивления. — Заткнись, а? Когда ты перестанешь ебать мне мозг своими вопросами? — щетинится, но глаз не сводит: пристально наблюдает за маленькой горящей точкой, самым светлым пятном в задымленном мирке. Сейчас это центр его жизни, вся вселенная по сравнению с ним невзрачная, бледная. Следит беспрестанно, как кошка за лазерной указкой, и не успевает сообразить, когда подбородок оказывается в чужой хватке, и Минхо тянется губами к косяку. Во рту сухо. Тоже хочется, но нельзя — ему ещё не разрешили. Глаза у Минхо сверкают смешинками — в них отражается с какой жаждой его куколка смотрит на свой подарок. Он нависает над лицом Джисона и давит на челюсть, чтобы открылась шире. Джисон поддаётся и чувствует, как на язык ложиться подушечка большого пальца. Остатки разума говорят отгрызть и бежать, жажда — взять глубже. Он смотрит на возвышающуюся фигуру. Минхо кажется всеобъемлющим, абсолютно неприступным. А собственное тело маленьким, бесполезным куском маринованной в грязи плоти. От себя гадко. Но это все становится так не важно, когда ему выдыхают дым прямо в рот. Голова кружится, свет от лампы растирается по реальности, как пастель по бумаге. Опять давление на щеки и затяг без посредника. Огонек кометой перемещается в пепельницу на прикроватной тумбочке, проезжается по ее стеклянному дну и потухает. Глаза норовят увидеть внутренности черепной коробки, в уголках рта гуляет беспричинная радость. Травка наконец сделала свое дело — Джисона взяло конкретно. Он лыбится как последний дурак. А после его целуют: кусают за сухие губы, рвут еще не зажившие ранки. Напоследок проходятся по небу, и он задерживает дыхание. Не хочет, чтобы остатки растворились в воздухе, хочет — оставить каждый нанограмм себе. — Дыши, прелесть, воздух тебе ещё понадобится. — подмечает Минхо и без предупреждения переворачивает Джисона. Тот успевает только ахнуть в удивлении. Грудная клетка прижата к простыням, таз кверху. Руки раздвигают половинки и язык изучает каждую складочку. И блядь, блядь, блядь! Из джисонового рта не вырывается ни одного цензурного слова. В голове все гудит, каждое ощущение волнами раскачивается: то становится ярче — кожа покрывается мурашками, то тише — тело изнывает по упущенным ощущениям. Внезапно океан сотрясает — что-то проникает внутрь. Стенки раздвигаются и Джисона больше не хватает на слова. Из него вырываются только прерывистые стоны и хныканья. Он кипит каждой клеточкой своего тела. Ерзает по кровати, подается вперед: хочет прекратить и не хочет одновременно. Вот только его никто не спрашивает. Минхо просто крепче сжимает ладони на бедрах, чтобы не дергался. Это так неправильно, этого до той степени недостаточно, что башню рвет до пятен перед глазами. Холодный воздух проходится по влаге меж ягодиц и тело пробивает почти паническая дрожь. Он подул, твою мать, он просто взял и подул туда! Язык снова опускается на охлажденную плоть, Джисона подбрасывает от того насколько тот горячий. Раскаленный. Он насаживается сильнее, чтобы насквозь прожгло, а получает лишь потерю тепла. Минхо отстраняется, шерудит простынями — что-то ищет. Щелчок. Звук знакомый. Джисона это не волнует, ведь он чувствует, как после второго такого в него проникает палец. Костяшки белеют, а сам он прогибается. Спина трещит по швам, кажется вот-вот и позвонки разлетятся по полу. И как завещала мама, станет он бесхребетным в самом буквальном смысле. В целом Джисон не прочь, если такова цена вечности с пальцами Минхо в своей заднице. Только бы они двигались сильнее, резче, чтобы до искр перед глазами. Как сейчас — в него без церемоний вставляют уже третий. По простате не попадают — Джисон прилетел в свой выходной на крыльях недотраха, не для того, чтобы так кончить. Минхо такую позицию негласно принимает, но давать желаемое за просто так не собирается. Он ведь не бог, чтобы отвечать на мольбы нуждающихся. Скорее персональный дьявол. А дьяволу нужны жертвы. Больше прочих Минхо предпочитает воздержание. Поэтому когда Джисон тянется к своему члену, его берут под локти и заламывают предплечья за спину. До боли, чтобы стало без слов понятно, как делать нельзя. Одной рукой Минхо замещает чужое самообладание, второй открывает презерватив. Джисон слышит, как рвется упаковка — поднимает таз выше, показывает всем видом, как ему не терпится. Обычно искренность не его кредо. Обычно ее приходится вырывать из него голыми руками. Без эндоскопа и скальпеля — пальцами втыкаться в плоть и раскурочивать душу, пока та не превратится в кашу. Но тут он распят добровольно. И делай, что хочешь. Хоть режь, хоть бей, хоть кровь пей, хоть ешь глазницы — оставь абсолютно пустым. Выкинь, как мусор, его оболочку. Вперед! Джисон готов отдаться сегодня бесплатно. Ведь нет ему цены. Он бесценен! Только сегодня, только в квартире Минхо, только под травкой. В него входят медленно. Чувства теплятся на дне желудка, расплываются по телу, оно кажется тяжелым. Джисон шипит. Ему не больно, ему жарко. Мир крошится, как сдобное печенье. Его опускают в горячий чай. Слишком много, он выходит из краев и льется, льется! Толчок и эту сраную метафорическую чашку сносит к чертовой матери. Джисону так похуй на все. На бесполезность существование, на 5 пропущенных от мамы, на свою внешность, на антидепрессанты, которые делают из него эмоционального овоща. Все это не важно! Пока он не протрезвел, пока Минхо все это не осточертело, пока снова и снова медленно входит в него и сжимает ладони крепче, Джисон может думать только о том, как же ахуенно его трахают. В комнате душно, раздаются размеренные шлепки. Темп их то ускоряется — голос Джисона срывается, то замедляется — слышится скулеж, почти противный, почти хочется заткнуть. Но Минхо этого мало. Он хочет довести Джисона до исступления, до хрипоты, до слез. Издевательски медленно выходит и с смачным хлопком бьёт по простате. Джисон сейчас умрёт. Эти ощущения слишком для него. Он хочет, чтобы все закончилось. Сейчас ещё чуть-чуть, ещё пара толчков и он- — Так не пойдёт. Звонкий удар по ягодице и Джисон замирает. Минхо остановился. Блядь, нет, оставалось совсем немного. Тело требует внимание до дрожи в коленях, до смазанного сознания. Неужели он многого просит? Неужели так сложно просто дать ему то, что он хочет? — Нет-нет-нет-нет — отчаянно так, с надрывом и в глаза смотрит через плечо. Такой жалкий, такой открытый. Минхо малость все равно. Его член выходит с хлюпающим звуком. Мышцы сокращаются, изнывают от образовавшейся пустоты. Ещё секунда и Джисон спиной проезжается по простыням. Тело подгребают под себя, берут под колени и как в первый раз входят медленно-медленно. Языком мажут по шее. Минхо хочется пустить кровь. Поднять рейтинги этого скучного спектакля. Оставить Джисона с перегрызенной трахеей. Очень. Для Минхо все это не просто способ выпустить пар. Это акт «Обладание». Одна из многих глав в его великолепном сценарии. Здесь нет места спешке. Хотя желание до хруста сжать жалкое тело когтями рвется наружу, скребет в горле. Но насилие ради насилия не его уровень. Ему нужно другое. Не сиюминутное подобие истинного удовольствия. А нега, наступление которой он предрекает не скоро. Пока рано. Джисон не готов. Но когда тот выпячивает шею, гнется в разные стороны, как мартовская кошка, Минхо не может отказать себе в извращенном, особом проявлении любви. Вгрызается в ключицу, выбивая режущий слух писк. Джисон ломается. Окончательно. Бесповоротно. Он больше не может. Слезы смешиваются с потом, секс — с отчаянием. Чувствуется их солоноватость, когда Минхо проходится по щекам языком и целует. Нежно так. Будто и не хотел секунду назад обглодать джисоновы кости. Какое милое поощрение. Как дешево. Ничтожнее только то, что Джисон на эту ласку клюет. Отвечает на поцелуй и плавится, точно шина на солнце, пахнет жженой резиной, химозой, фальшью. И травкой. Это и будет его оправдание. Главная и неизменная причина всех бед и глупых поступков. Причина тому, что сейчас отдает себя без остатка, что готов кричать от очередного толчка и изливаться слезами счастья от пары поцелуев. Сейчас он переполненная душа. Рвется по швам, брызжет ментальным гемом по щекам. Шрамы на них — борозды, но море не удержат. Руки чешутся от напряжения. Пальцы с силой проходятся по лопаткам, цепляются обгрызанными ногтями и оставляют восемь красных полос. Слишком мягкие и неуклюжие, до мяса не дойдут, как бы не старались. — Пожалуйста, — срывается с опухших, красных губ, — Минхо, пожалуйста. Я хочу… Я-я… Нет, Джисон точно сошёл с ума. Это не из его рта выходят бессвязные хныканья, не его руки тянутся к волосам, не его глаза щиплет от слез. Это не он. Да, точно не он. Джисон не такой жалкий. Не спрашивать разрешение, а просто делать — разве не это его философия? Когда он успел стать таким? После встречи с ним. Это все гребаный Ли Минхо. Это он предложил травку, это он играет с его телом, это все его вина. Ведь так? Правда же? Правда? — Ты все-все, это ты, — и плачет навзрыд. Так обидно. Слова застревают между рёбер. Его раздолбанное в щепки сознание, не способно придумать оправдание. Оттого хватается за своих патлы. Тянет их в разные стороны. Глаза у него красные уже не понятно от слез или от анаши. В них горят блики-светлячки. Кружат в несвязном танце, проникают друг друга, деформируются и плюются искрами. Их пытаются спрятать холодные ладони. Тщетно. Стыд через них просвечивает. Обжигает лицо алой краской. — Конечно я. Ты видишь здесь кого-то ещё? — Джисон точно закрытый моллюск выброшенный на берег. Минхо открывает его — окольцовывает пальцами запястья. — Посмотри на себя. Какой ты хороший, — хочет сказать мерзкий, — Какой ты послушный, — и притягивает ближе. Климтов «Поцелуй». Можно опускать занавес, думает Минхо. Главные герои счастливы, их мысли и тела теперь одно целое, впереди только светлое будущее! Щеки пронизаны реками, их течение немного успокаивается. Опять купился! Опять поддался больной нежности. Как мало нужно дураку для счастья. Даже ложка дегтя в пустой бочке будет лучше, чем ничего. Даже подобие любви сойдет для его пустого брюха жадного до чужой ласки. А может он снова себе лжет? Может ему только деготь и нужен. Тогда Минхо самый подходящий вариант. Ведь кто, кроме него, способен полюбить Джисона? Вопрос риторический. Джисон знает: никто и никогда. — Не реви. — большие мозолистые пальцы натягиваю уголки джисоновых губ, — Мне больше нравится, когда ты улыбаешься. Джисон выглядит просто ужасно. С красными белками, опухшими от слез глазами и этой извращенной улыбкой. Такой же извращенной, как и это «нравится». Такой же натянутой, мерзостной в своей фальши. А Джисону плевать. У него от слов Минхо сердце клокочет, трезвонит и радуется, как дитя подарку на новый год. Ему льстит до одури, когда Минхо на него так смотрит — пристально, с обожанием, как никто и никогда не смотрел. Так будто он есть центр всего. — Будь тише. Ты можешь напугать соседей. — нежный голос, ладонь, закрывающая рот, и продолжение экзекуции, от которой нутро выворачивается на изнанку. На Джисона команда действует, как сошедшая со страниц священного писания истина. Нарушить нельзя, иначе отправишься в ад — останешься совсем один. Так что терпи-терпи-терпи, как мантру повторяет про себя и сжимает челюсть крепче — еще немного и многочисленные пломбы растрескаются, как и его вскипающие от возбуждения мозги, просто лопнут до финала. Он пытается забыть про происходящее, сосредоточиться на собственных мыслях. Льет их из сита в сито. Бесполезно. Его тело содрогается, лихорадит от всей этой блядской медлительности. Но у него нет никаких рычагов давления. Джисон беспомощен. Интересно сможет ли он упасть в обморок, чтобы прекратить все это? — Какая умница. — наконец Минхо привлекает на себя внимание, входит до упора быстро, слегка грубо. И от такого контраста у Джисона дух захватывает. Больше никаких слов, только рваные крики. Только руки на джисоновых бедрах, ускоренный, хаотичный темп и мурашки по всему телу. Каждый его участок, как оголенный провод — тронь и заискрится в разные стороны. И Минхо трогает. Проводит от основания до кончика. Джисон уже не может кричать: голос шипит, будто гланды о пенопласт натирают. Завтра кое-кто не сможет говорить. И от осознания этого до приятного больно, до ужаса хорошо. Дьявол доволен. Но его телесная оболочка нет. Убедившись, что Джисон полностью разобран, его жевалки заходятся, вена на лбу вздуется, и от стен с гортанным рычанием отскакивает короткое: — Можно. Джисону второй раз повторять не нужно. Через пару секунд его беспрерывных мычаний голова падает на подушку в сопровождении глубокого вдоха. Рот, как у рыбы, что в отчаянии пытается ухватить кислород, открывается в немом крике. Перед глазами тьма. Кромешное ничего. Он слепнет. Белесые пятна покрывают его живот. Потолок проявляется перед ним расплывчатыми кляксами. Он не слышит, как громко дышит, не чувствует, насколько судорожно поднимается и опускается его грудь в погоне за воздухом, как сильно сжимаются кулаки. Его тело больше ему не принадлежит. Его тело теперь бездуховная тряпичная кукла, которую он предоставляет Минхо. Пускай использует, как хочет. Лишь после пары-тройки толчков, когда в его нутро изливаются, вставляя по самое основание, действительность возвращает вид от первого лица, и он чувствует легкую дрожь в ногах и удовольствие, постепенно наполняющее каждую мышцу тягучим медом. Глаза выпускают из тисков до этого плотно закрытых век солёные капли. Те тёплыми дорожками утекают куда-то к ушам. Ему хорошо. Так хорошо, что он тут же забыл, как плохо было до. А было ли? Джисон так не думает. Он вообще не думает. Только устало смотрит через полузакрытые веки, как Минхо снимает презерватив и выбрасывает в урну под столом. (Сразу понятно человек живёт один: никто не увидит результат его похождений.) Открывает окно на проветривание. Джисоновы пятки обдувает прохладный осенний воздух. Он поджимает пальчики ног, тянет на себя одеяло, что спрессовалось под ним в бесформенное что-то, и вытирает краешком беспорядок на животе. Минхо ругать за это не будет. Они не настолько близки. Хотя может и будет после всего? Джисон не знает. Сейчас он лежит накрывшись почти по самую макушку. Перепачканный уголок свисает с кровати. Ногами старается не цеплять то место. Даже Джисону не нравится трогать что-то грязное. Его веки закрыты, но уши отчётливо улавливают шарканье тапочек об паркет. Хлопок оконных рам друг об друга. Тихий треск при повороте ручки. Звонок в дверь, после которого Минхо медленными шагами выходит из комнаты. С кем-то говорит. Собирает вещи и уходит. Джисон остается один. Ему холодно. Видимо окно плохо закрыто.