***
— Дети, добрый день, — сказал мужчина с усами и шаблей. Мне он напомнил деда, когда тот был жив. — Добрый день, — хором ответили мы. — Садитесь. Я хочу рассказать вам о том, что мы при поддержке коммунистической партии открыли кружок козаков прямо здесь, в школе. Он находится в пятом кабинете. Приглашаю всех желающих вспомнить корни записаться к нам. Мы будем упражняться на шаблях, петь украинские народные песни, рассказывать о великих предках. Есть желающие? Конечно среди нас были желающие. В конце концов, это же наша история.***
Наивный дурак. И зачем я только поверил в эти сказочки? Чувствовал же, что всё не может быть так просто! Под ногами была склизкая грязь. Пальцы погружались в нее. Ступни кололи иголки холода. — Нам надо идти, — дрожащим голос сказал Боговир. — Да, — ответил я. Мы не спешили разрывать наши объятия. Уж слишком хорошо в них было. И сердце так приятно грело тело.***
Я радо прискакал домой, думая, что обрадую батька, что продолжу нашу семейную традицию и стану козаком. Но он сидел над столом хмурый. — Что-то случилось? — спросил я, садясь напротив. — Да. Ходил сегодня документы менять. А мне в паспорте понаписали, что я русский. Ну какой же я русский? — А вы сказали, что вы украинец? — Конечно. А мне говорят: «Нет такой нации». Ну как нет? — Как нет? — Вот и я не понимаю, — он грустно вздохнул. Мне было жаль его. Будто кошка скребла по душе. Я решил немного разбавить обстановку: — А у нас в школе открыли кружок козаков. Я туда записался. Буду вчить традиции наших предков и учиться быть козаком. — Це дуже добре, сыну***
— Помнишь нашу первую встречу? — спросил я, пытаясь не сбивать темп ходьбы. — Ее забудешь. Ты тогда очень низко и подло ударил нашего учителя шаблей, — смеясь, сказал Боговир, сильнее сжимая руку. Мы шли, держась за руки, чтобы поддержать друг друга. — Заслужил, — зло плюнул я. — Заслужил, — твердо повторил он.***
Мы стояли во дворе школы. Сергей Петрович рассказывал нам о технике безопасности при использовании шабли. Их всего было у нас 3 штуки. Переживать было не о чем. Но взрослые такие скучные. Особенно сейчас. А вот во времена моего деда, парни в 14 лет уже шли служить на Сичь. Сергея Петровича вызвали к директору. Он сказал нам ничего не трогать, но, как только учитель ушел, я схватил шаблю и удивился, какая тяжёлая она была. Дед показывал свою шаблю, но никогда не давал её в руки. Считал, что я слишком мал для этого. А теперь я взрослый. Я могу гордо носить то, что раньше носили козаки. — Лучше положи на место. Оружие детям не игрушка, — сказал кто-то из ширенги мальчиков. Это был парень, что на класс старше меня. Его белые волосы сразу бросались в глаза. Уж слишком мягкие и белые они для мальчика. — А ты отними, — заигрывающе предложил я. — Тебе попадёт. — Я козак. Я ничего не боюсь. Так мы начали нашу чехарду. Он пытался поймать меня и забрать шаблю, а я скакал и уворачивался от него. Остальные со смехом наблюдали за нами. — Ну что, сдаешься? — я остановился, когда и он остановился, и начал победно махать шаблей, будто игрушкой какой-то. Но все мое счастье исчезло в тот миг, когда железо врезалось во что-то мягкое сзади. Как оказалось, это был пах Сергея Петровича. И как же тогда мне влетело от учителя и директора.***
Наш поцелуй был страстным, будто мы приходились друг другу не друзьями, а девушками. Мы без стеснения прижимались друг к другу. Со стороны казалось, что два голодных парня хотят съесть друг друга. Но мы всего-то пытались согреться. Этот поцелуй, как и все остальные, заставляли нас краснеть. От них тело горело так, будто напеклось на солнце. Нас просто будоражила сама мысль, что мы целуемся. Парень целует парня, будто свою любимую. Где такое виданое? Но вот мы стоим посреди леса. Вот мы, бесстыдники, занимаемся грехопадением. Но это было сладкое и желанное грехопадение. Я не жалел, что творил такое с Боговиром. И не думаю, что жалел он. Наши тела были истощены, но всё ещё были способны на страсть. Жаль, что Боговир был таким костлявым. После голодомора 1932–1933 годов он так и не оправился. Конечно, тогда ведь только он и выжил из его семьи.***
— Почему никто не пишет, что мы здесь умираем сёлами, батьку? — в отчаянии спросил я, когда в очередной газете были только новости о успешно выполненной «пятилетке». — Потому что у большевиков своя история. Голодомор это часть нашей истории, не их. У них есть Союз, его история должна быть красива и чиста. А все, что не вписывается в их картину, не существует. И если когда-то наши потомки установят памятник в честь памяти о голодоморах, большевики его снесут… — Потому что это не часть их истории, это наша история.***
Мартовская погода была ужасна. Но хотя бы снега не было. Жаль, лес ещё был в зимней спячке. Ни листов, ни ягод, ничего, что мы могли бы съесть. — Ты праздновал день независимости? — спросил я, чтобы немного отвлечься от болючего холода. — Нет. — Мы тоже. После того, как начали пропадать целые семьи, это было бы как-то неправильно. — Всё тот чертов Сергей Петрович.***
В дверь стучали так, будто хотели выбить. Я сел в постели, пытаясь увидеть в ночной темноте хоть что-то. — Йду! — крикнул батько и открыл дверь. Возможно, снова у кого-то пожар случился. Но на улице было тихо. В ту же секунду послышались звуки борьбы. Я подскочил на ноги, желая помочь отцу, но люди, которые ввалились в наш дом, ударили меня. Мир поплыл. Сквозь пелену я слышал крики отца, что просили отпустить меня. Был там и голос Сергея Петровича, что «дакнул» на что-то. Так нас вытащили на улицу.***
— Давай немного отдохнем, — сказал Боговир и упал на колени. — Нет. Останавливаться нельзя, — я попытался потащить его вверх, но сил не хватило. — Знаю, но это всего на минутку. Я опустился к нему и крепко обнял. Мы — последнее, что осталось у нас от прошлой жизни. Мы должны беречь друг друга. Больше никаких «я». Наши сердца бьются, чтобы греть друг друга. — Я люблю тебя, — прошептал Боговир, расслабляясь. — А я тебя.***
В вагоне не было чем дышать. Испуганные до животного ужаса люди даже не могли толкаться. Я ничего не видел, но чувствовал, как много нас было здесь. Мы не могли пошевелиться. Вскоре поезд начал движение. — Батьку, куда мы едим? — На север. На чертов север. — Но за что нас? — За то, что ты хотел почтить память предков. И тут я вспомнил, как заполнял карточку с личной информацией в кружке козаков. Тогда меня ничего не смутило, но теперь всё стало ясно. Это я виноват. — Прости, я не… — Ты не виновен. Ты делал все правильно. Это будет на совести наших палачей. — Давайте детей сюда, — крикнул кто-то у стены. Как оказалось, там была маленькая дыра. Отец хотел, чтобы я сбежал через нее. — Батьку, я не могу. — Можешь. Должен. В тебе будет жить память нашей семьи. Иди и живи, — тогда отец в последний раз обнял меня. Среди тьмы я заметил знакомую белую голову, что ждала очередь среди детей, чтобы вылезти из вагона. Он, как и я, был рад, что будет бежать не один.***
— Поцелуй меня, — попросил я, но Боговир не отреагировал. Он безвольно лежал у меня на плече. — Боговир! — страх начал обхватывать сердце своей холодной и колючей лапой. — Боговир, пожалуйста. Пожалуйста… Слезы горячими каплями котились по щекам. Я положил наши тела на землю. Судорожно убирая волосы с глаз парня, я обнимал и целовал Боговира. Он не дышал, но оставлять его я не собирался. Мы едины. Мы мертвы.