непроизошло

Подтаявший мартовский снег хрустит под ногами – Вадим по привычке выбирает, куда поставить ногу чуть дольше, чем это нужно, если просто идёшь. Но там, где он ходил почти полгода до этого, от этого зависит вероятность выжить. Возвращаясь, Вадим каждый раз думает, что это не успело засесть настолько глубоко – и каждый раз ошибается: успело, нормально так пробивает изнутри. Снег хрустит приятно – пахнет весной, сырой и настоящей, как в детстве. Настроение от этой мысли не то, чтобы портится, но как будто чуть-чуть горчит, как от вкусной сигареты где-нибудь на рассвете после хорошей вылазки. Дальше пообещали Сирию – там уже началось, по всему выходило, что не удержат, конечно. Вадима это, в принципе, устраивало. Говорили, что будет весело. Сюда Вадим идёт не потому, что надо – он и раньше хотел, просто не получалось как-то. То смена, то учебка, то отпуск. Дед не обижался, кстати. Вадим, нормально проработавший все свои косяки, об этом так с ним поговорить ни разу и не смог. Не выходили слова. В каникулы Вадим приезжал к деду в Москву буквально на пару дней, ночевал в своей комнате, стараясь отключаться сразу и не отпускать поток сознания, не слушать громкий ход часов на кухне и не думать о фотографиях в серванте, где мёртвых было больше, чем живых. Мертвецы Вадима вообще не пугали – но со своими мертвецами надо было как-то договариваться, а получалось почему-то херово. Постороннего Вадим замечает метров за пятьдесят – тот просто стоит на тропинке. Вадим по профессиональной привычке замирает и уходит из зоны видимости – спасибо, что есть куда. Хотя мало ли любителей вечерних путешествий по дачным посёлкам под Подольском по праздникам? Посторонний – а это мужик, невысокий, без шапки – стоит напротив одного из заваленных снегом домов и курит. Вадим зачем-то ждёт, когда тому надоест – не хочется вообще ни с кем встречаться, как будто это может разрушить некоторое таинство. Но тому не надоедает: он курит одну, вторую, третью. Так и хочется спросить: «Эй, чё, жизни бесконечные?» Но Вадим просто ждёт, терзаемый неприятным ощущением, что всё это не просто так – с паранойей после смены деятельности он так бороться и не научился, смирившись что она, видимо, просто его неотъемлемая часть. Мужик, наконец, перестаёт курить, некоторое время стоит, опустив башку низко, как будто решаясь на что-то, а потом вдруг встряхивает чёлкой, разворачивается и идёт в сторону Вадима: руки в карманах распахнутого пальто, шарф раскачивается в разные стороны. Идёт шумно – точно не думает, куда ногу ставить – проваливается в снег, матерится тихо. Вадим прекрасно знает, что мужик пройдёт мимо, не заметив, и просто ждёт. Когда до того остаётся метров семь и сумерки позволяют разглядеть лицо, Вадим невольно вздыхает судорожно. Нет. Не заметит, конечно. Если просто остаться здесь – не заметит. Вадим на автомате замирает, как в лёжке, дышит бесшумно. Он проходит мимо. В этот момент какие-то демоны залезают к Вадиму в башку и заставляют произнести вслух то, чего совершенно точно там не было: – Ну привет, Петя. *** – Не, погоди, чё, реально? Вот так взял и бросил? – Ну почему бросил, Петя? Просто немного сменил вектор деятельности. Бэмби смеётся искренне, блестит глазами из-под чёлки: – Типа, решил творить историю, а не изучать? Уважаю. Он сидит напротив в узких джинсах, в чёрной водолазке – мажорское песочного цвета пальто лежит рядом на барном стуле. С Силикатной Бэмби вёз его сам на нормальном белом «марковнике» восьмого поколения: Вадиму очень хотелось пошутить на тему «любишь девочек постарше», но он сдерживался – Бэмби мог и обидеться. У тачки немного дёргалась коробка и подвывал ступичный, судя по всему. Но Вадим честно сказал, что тачка огонь. Бэмби с превосходством улыбнулся. Улыбается ему Бэмби сейчас привычно криво, скуластый, красивый. Вадим не ловит флешбэки – тот всё-таки другой, разумеется. От мрачного кареглазого пацана с красиво летающими ногами как будто не осталось ничего – весь лёгкий, улыбкой расцветает – как лампочка включается. О том, почему они оба здесь оказались не говорят: типа, где ещё жителю Москвы встретить жителя Санкт-Петербурга, как не в ебенях под Подольском. Прямо посреди марта. Вискарь внутри делает Вадиму тепло – хотя это тепло обманчивое. В баре шумно и людно – праздник, всё-таки – и Бэмби раз за разом наклоняется близко, поворачивается ухом легко, пахнет сладким и модным – а Вадим сразу знал, что Бэмби в совершенстве освоит искусство выебона, потому и выбрал, наверное. Ему всё это бешено идёт – Вадиму нравится наблюдать. Вадим почти всё время молчит и улыбается – не может не улыбаться. Бэмби курит – которую за вечер уже? – длинными музыкальными пальцами чертит в воздухе круги сигаретой, рассказывает про каких-то своих баб, показывает фотки в инстаграме, Вадим кивает, не глядя, смотрит на пальцы, а не на баб. Вадим смотрит на это, слушает – и ему кажется, что из всего фонового шума чётко выделяется звон натянутой струны. И пальцы Бэмби рисуют свои круги нервно, и сам он облизывает губы, снова и снова. Вадим смотрит на него – ещё двадцать минут, и он пропустит самолёт в Питер, без шансов. Надо уезжать – Вадим сидит напротив и слушает истории из насыщенной ФСКНовской жизни. Наркота в жопе, наркота в пизде, наркота в золотых зубах. Наркота в бананах, наркота в детских игрушках, наркота в туалетной бумаге. Если слушать Бэмби – а Вадим слушает – весь мир целиком состоит из наркоты. Вадим не смотрит на часы – у него свои внутренние есть – самолёт благополучно проёбывается. Логистика становится чуть сложнее – можно, конечно, заявиться в гости к деду, но Вадим его не предупреждал. Будет нехорошо. У деда, всё-таки, своя жизнь. Бэмби то и дело в паузах между затяжками, вискарём и расцветающими улыбками предлагает немедленно кого-то снять – но продолжает сидеть рядом. Вадиму кажется, что звон натянутой струны становится громче. – А ты чё, надолго в отпуск? – Ещё две недели. – А. А потом? – А потом дальше работать, Петя. – Ясно. Вадим всё-таки спрашивает: – А твои как? Бэмби улыбается криво – мог бы и на хуй послать, полное право имеет, но он отвечает: – Отец до генерала дослужился, типа. Уже два года, как. А мать… как обычно. Вадим кивает: – Не поздравляю, Петя. – Спасибо. Бэмби снова затягивается своей сигаретой как-то отчаянно, на Вадима не смотрит, брови хмурит, на секунду становясь похожим на себя. – Слушай, Вадик. Давай сбежим? Вадим не думает о проёбанном самолёте. Не думает о том, что дед наверняка уже спит. Не думает о пустой закрытой и насквозь промёрзшей даче под Подольском, куда он так и не зашёл. Не думает об оставленном восемь лет назад тёплом внутри маленького домика, которое сначала было чистым счастьем, а потом обернулось самым страшным днём в его жизни. Вадим ни о чем не думает, смотрит на закрывающую те самые оленьи глаза знакомую каштановую чёлку. Не было такого, ни до, ни после. И не будет. – Куда, Петя? Он поднимает глаза, смотрит серьёзно, трезво, затравленно, как будто снова пятнадцать, как будто снова то ли с родителями посрался, то ли от директора пиздюлей получил. Он улыбаться научился у Вадима на глазах. Он вообще быстро учился. Легко говорить «давай сбежим», когда есть, куда бежать. Он снова натягивает на себя эту чужую выученную весёлость. Бэмби у нас теперь душа компании. Этому он научился уже сам. – Да тут дрочильня охуенная есть, мы туда на рейд ходили, рекомендую. Вадим улыбается. – А ты этого хочешь, Петя? Вадим знает: сейчас встряхнёт чёлкой, скажет «конечно!», рассмеётся беззаботно. Но Бэмби закусывает губу. У Вадима что-то внутри мягко стискивает сердце. Нет. А вдруг опять? – Ладно, Петя. Мне пора. Рад был тебя увидеть. Бэмби улыбается криво. Отвечает: – Ага, ладно. Я тебя тоже. Вадим уходит, позволяя себе один раз обернуться, чтобы увидеть низко склонённую над стойкой башку. На улице шумно, пахнет густой, почти весенней сыростью, бензином и беззаботностью. Девочки смеются, счастливые и усыпанные цветами. Вадим вдруг думает, что отвык совсем от Москвы в своих джунглях и ему остро хочется заказать вертолёт, чтобы побыстрее оказаться дома в Питере – Москва начинает давить на него всем своим нерезиновым душным телом. Хорошо, когда есть, куда бежать. Хорошо, когда есть откуда бежать. Вместо того, чтобы вызвать такси куда угодно, Вадим разворачивается и решительно идёт обратно. Это же не считается, да? Похуй, будь, что будет. Бэмби так и сидит за стойкой, разглядывает полированное дерево. – А на работе тебя не потеряют, сбегатель? Он оборачивается неверяще. – Чё, больше не пора, что ли? – Да, Бэмби. Пошли. – Куда? Вадим не отвечает. Сам вызывает такси – не хватало ещё бухими кататься. Бэмби не сопротивляется – и на том спасибо. Хмуриться Бэмби начинает, когда понимает, что подъезжают они к его дому. – А чё происходит? – Твои же здесь живут? – Ну типа. – Прекрасно. Из такси Бэмби вываливается стремительно, всё так же руки в карманах пальто, но с Вадима глаз не сводит. Вадим спрашивает, глядя в чёрные глаза: – Точно этого хочешь? – Чего? – Сбежать. Только учти, обратно уже не получится. Хочешь? Вместо ответа Бэмби спрашивает: – Почему ты тогда бросил меня? Вадиму смешно – и он смеётся. Так это не вяжется ни с пальто, ни с узкими джинсами. А вот с пятнадцатилетним оленёнком – ещё как. – Вселенная намекнула, что я проебался. – А сейчас что изменилось? Чё происходит? – Буквально ничего, Петя. Чё? Признаний хочешь? А ты к ним готов? Пошли. Будем сбегать, Петя. Дверь Бэмби открывает своим ключом. За восемь лет недвига здесь менее элитной не стала – наоборот – обросла заборами, шлагбаумами и лепниной в подъезде. Ну а где ещё генералам ментовским обитать, с другой стороны? Вадим в очередной раз ловит горький восторг – тогда тоже ловил – от того, как Бэмби легко доверяется, как искренне. Надо идти – идёт. Но без покорности. Потому что сам решил. Вадим ему тогда завидовал. Не осознаваемому богатству и неосознаваемой красоте – а вот этому решительному и бесстрашному, растущему у него изнутри вопреки всему. В час ночи в приличных семьях спят. У Бэмби – приличная семья, разумеется. Вадим стоит в прихожей, светлой, обставленной так, чтобы входящий понимал, что у хозяина в наличии и бабки и, типа, вкус. Вадим думает, как Бэмби не ёбнулся в таких условиях. Бэмби стоит напротив, молчит и Вадима разглядывает в упор. Ждать долго не приходится: из спальни выходит тревожная и ещё молодая, в общем, женщина, изящная, потроганная хорошими косметологами и хорошими пластическими хирургами. – Петя, ты… Женщина видит Вадима и меняется в лице, разом теряя всю выбитую в беспощадных сражениях со временем привлекательность. – Доброй ночи, мама Пети. Вадим не орёт, но и не шепчет. – Вы… – Дракон, очень приятно. Вы с моим дедом знакомы были, кажется. Не помните? Вадим улыбается самой очаровательной из своих улыбок. Эту же улыбку видели боевики наркокартелей, кстати. Обычно это было последнее, что они видели. – А папа Пети дома? – Петя, что… – Ничего, мама Пети. Так дома или нет? Женщина берёт себя в руки, Вадима игнорирует, смотрит строго на Бэмби: – Петя, что происходит? Объясни немедленно! Вадим кладёт руку Бэмби на плечо, чуть сжимает. – Ладно, мама Пети. Передайте, пожалуйста, папе Пети, что он самый уёбищный мудак из всех уёбищных мудаков, которых я встречал в жизни – а я встречал достаточно, поверьте. Ну и приветик ещё. От Дракона, – и добавляет, уже Пете. – Пошли. Вадим видит, как внутри женщины набухает истерика, читает её мысли: что-то там про «да как вы смеете» и «полицию вызову», хотя полиция как раз уже здесь. – Ща. Бэмби скрывается в комнате, не разуваясь даже. Женщина утягивается следом за ним, чувствуя в нём уязвимость. Но Вадим уверен: а вот хер. Не в этот раз. – Ты считаешь, что можно приводить посреди ночи домой какое-то отребье и позволять так со мной разговаривать?! Петя, я с тобой разговариваю! Я сейчас позвоню… Бэмби молчит, хлопает какими-то шкафами. Через секунду появляется в прихожей снова с небольшой сумкой на плече. Улыбается и подмигивает. Вадим заставляет себя дышать на счёт: ощущение такое, что не вискарь пил, а употреблял что-то посложнее. Это пугает – давно такого не было. – Пошли. Спокойной ночи, мам. Женщина, видимо, хочет изобразить сердечный приступ, но Бэмби даже не оборачивается. А Вадим видел сердечный приступ. Он выглядит не так. – До свидания, мама Пети. Не скажу, что было приятно познакомиться. *** – Вниманию пассажиров рейса Q-4793, ваш выход на посадку был изменён. Новый номер выхода на посадку: F-132. Бэмби сидит напротив, сверлит Вадима глазами. Прямой ждать было долго, так что летят до Мадрида, и уже оттуда – в Боготу. Границу они уже прошли. А телефон Бэмби выключил, едва сели в такси. – Вадик, а чё, как у тебя с испанским? – Muy bien, querido. А у тебя? Бэмби смеётся: – Да я только коробки с бананами оттуда видел, когда опись в порту проводили. А что значит «querido»? Вадим улыбается. И не отвечает. – А прикинь, отец ща своих псин пришлёт, и они меня к хуям с рейса снимут. – Будем драться, Петя. Как Бонни и Клайд. Бэмби вздыхает: – Скорее уж как те алкаши из «Деревни дураков». О, а хочешь анекдот? Идёт группа туристов по Мумбаи, видят йог сидит, хуй на наковальню положил и молотком по нему бьёт. Туристы у гида спрашивают: чё за хуйня? А гид отвечает: это такой вид онанизма. А они такие: а когда удовольствие? Когда промахиваешься. Вадим, глядя, как Бэмби блестит глазами и снова расцветает улыбкой легко, смеётся – невозможно сдержаться. Метрах в трёх от них сидят какие-то нормально тюннингованные бабы, смотрят на Бэмби с интересом. Судя по тому, что Бэмби ему показывал сегодня в инстаграме – очень даже в его вкусе. Но Бэмби их совсем не видит, даже голову не поворачивает. Вадим наклоняется вперёд и Бэмби сам тянется ближе. Вадим шепчет ему на ухо: – Палишься, Петя. Подмигни хоть этим курицам, они же стараются. Бэмби чуть хмурится, быстро стреляет глазами по сторонам. – Каким? А, этим. Да на хуй пусть идут. Вадим снова смеётся, даже не отстраняясь. Невозможно. Невозможно прекрасно. – Будешь так улыбаться, Петя… – Чё? Чё ты мне сделаешь? В этом столько вызова, что Вадим прикрывает глаза от ползущего вниз от затылка чистого кайфа. До отеля бы доехать. И не проебаться. *** Ни до какого отеля они так и не доезжают: Бэмби просто случайно задевает его пальцами за ладонь, когда выходят из самолёта в Мадриде. Дальше всё происходит само собой. Вадим его затаскивает в первый же туалет по пути в терминал, не думая о последствиях. Бэмби на это реагирует, как надо: едва дверь закрывается, сам обвивает шею руками, сам целует, ещё до того, как Вадим успевает спросить, точно ли он уверен. Вадим не думает ни о чём – как будто тревожная ящерица в башке, которая всю жизнь подсказывала Вадиму, куда ставить ногу и где стратегически пожертвовать рукой – Бэмби помнит, интересно? – вдруг затыкается. Как будто навсегда. Вадим тогда его хотел – до истерики почти. Сам себе запрещал даже думать об этом, и до первого поцелуя, когда Бэмби позволял себя касаться и на коленях у него спал, доверяясь полностью, и после него, когда сам же Бэмби накурил, думал, весело будет. Охуенно весело было: чуть не ёбнулся. От коктейльчика из счастья и понимания, что нельзя. Обиженного отказом Бэмби тогда проводил – страшно отпускать одного было – а потом пошёл в клуб и трахнул первого подвернувшегося парня. Было кайфово. Было отвратительно от самого себя. Особенно потом, когда Вадим узнал, как для Бэмби вечер кончился. Вадим тогда испугался по-настоящему, почти запретил себе к нему приближаться – и не справился с собой же. Зря, конечно. Бэмби целуется сладко и отчаянно, смеётся, кусается. Больше ничего не требует и не предлагает. – Как думаешь, доебутся? – Кто? – Не знаю, охрана какая-нибудь. Скажут, что мы тут нарушаем общественный порядок. – А мы нарушаем, Петя? Бэмби снова смеётся, мягко Вадима в губы целует. Отрывается, облизывается, в глаза смотрит: – Похуй. Сука, я каждый год туда ездил, Вадик. Не знаю, зачем. Каждый год думал: не поеду. Лучше бляди какие-нибудь, клуб… Типа, восьмое марта же, праздник, сука. И каждый, блядь, раз приезжал, на электричках этих ёбаных. Стоял там. Не знаю, ничего не хотел. Вскрыться, на хуй. Больше ничего. – Петя. – Чё? Вадим не целует даже: просто обнимает. – Всё уже. – И чё будет? – Всё. – Обещаешь? – Обещаю. *** – И как? – Об косяк, блядь. Прикинь, отказал. – И чё сказал? – Сказал, что мне не нужно ничего бить. – То есть будешь всю жизнь ходить с этим детским партаком с безумием? А мне нравится. – Не знаю. Может, дракона набью. – Который крадёт деву? – Нет. Жрёт оленёнка. Ладно. Поехали. – Дракон, пожирающий своего оленёнка. Гойя обзавидуется. А хочешь анекдот? Поймал еврей золотую рыбку, она на него смотрит внимательно и такая: чё, еврей? Тот такой: таки да. А рыбка ему: лучше зажарь. Чё, может в Мадрид сгоняем на выхи? Вадик. – Чё? – Всё.