Как же с ним тепло

      Тёмное помещение, которое подсвечивается ярками вспышками разноцветных огней. Шум толпы и громкая музыка долбили бы по ушам, если бы не самый дальний от колонок столик. За ним веселилась небольшая шумная компания. Иногда громкие разговоры прерывались совершенно странными и абсурдными поздравлениями и такими же подарками.        — … вы, арбузы должны держаться вместе, потому что вы нахрен стая! — Дарен, одной рукой держа шот, пытался достать из рюкзака большую полосатую ягоду. Конечно, ему кто-нибудь бы помог, но наблюдать, как пьяный человек мучается, было намного интересней. С горем пополам миру явился Арбуз со схематично нарисованным лицом именинника.       Донской, не ожидавший такой подставы от собственного брата, от кровинушки его родной, расхохотался ещё больше, повисая на Жене, который, из-за подобных приливов смеха, во время которых, его чуть ли не душили, уже тысячу раз пожалел, что позволяет Лёше приобнимать его за плечи. Но выпитый алкоголь берёт своё, и уже сам Дунайский не может сдержать громкий смех от очевидно плохой шутки, поэтому осуждать именинника, даже в своей голове, получается с трудом.       Донской подарок оценил. Посадил арбуз по левую сторону от себя, нарёк его Игнатием Алексеевичем и велел всем уважать его как сына босса институтской мафии.        — Ну всё, жена, теперь нас на одного больше, — сказал Лёша, возвращая руку на плечи Жени. Все за столом снова разразились смехом.       Как же Дунайскому жаль, что это прозвище всего лишь затянувшаяся шутка. Ещё в средней школе, за то, что они с Донским не только держали в страхе всех учеников, но и защищали кучку ботанов, естественно не за просто так, их прозвали Мамой и Папой. Лёше тогда это очень понравилось и с тех пор у него не просто «Лучший друг Женя», а «Лучший друг жена-Женя». Поначалу, это веселило и Дунайского, но на первом курсе стало как-то не до смеха.       Он уже не помнит как давно влюблён в друга, но уважал его чувства к Наринэ, поэтому не спешил признаваться. Но с поступлением в университет произошло два изменения в жизни, которые заставили одессита окончательно понять Донского. Дело в том, что Лёшины отношения не выглядели для Жени как-то, что можно описать словом «любовь». Первое изменение это ростовчанин, впервые ужравшимся алкоголем на столько, что вечер был стёрт из его воспоминаний безвозвратно. В ту пьянку он не отводил от Дунайского, при этом глупо улыбаясь, обнимал его и лез целоваться. Может перепутал с Наринэ? Нет, он узнаваемо (делая скидку на пьяный акцент) произносил «Женя, Женечка». Знаменитое южное дружелюбие? Ещё возможно, но версия слабая.       Второе изменение — пары по психологии. Лектор, решивший заинтересовать студентов, предложил провести первое занятие отвечая на вопросы студентов, естественно только со стороны своей дисциплины. Дунайский решил воспользоваться этой возможностью. Обрисовав ситуацию, он получил ответ, что его друг запутался в чувствах. Этот разговор стал подтверждением его теории.       Только с этой информацией он ничего так и не сделал. Максимум теперь старался напиться быстрей Донского, а так как карта ляжет: будет сам приставать или забудет что делал его друг — уже без разницы.        — Жень, ты как?        — Краще не буває. — Теперь настало время Дунайского висеть на имениннике.       Все давно потихоньку разъехались. Последними гостями оставались Дарен и Женя, но Кубанова вот только что посадили в такси и отправили домой, он, конечно, сопротивлялся и умолял дать ему ещё времени поплакать над трупом Игнатия, и успокоился только когда ему отдали ту корку, на которой было нарисовано лицо.        — У-у-у, не думал что и ты так сильно напьёшься.        — Відвезеш мене додому? А я тебе чаєм напою.        — Ну, если только ради чая.       Пока они ждали такси Женя, всё так же полулёжа на Донском полустоя, начал дремать, будь он более трезв, такого бы себе не позволил, но как же хорошо, что он более пьян.       Очнулся Женя уже лёжа на чужих коленях на заднем сидении машины, и алкоголь его явно не отпустил, поэтому в ход пошли дурацкие вопросы:        — Ти навіщо нашу дитину вбив?        — Он хотел предать нашу мафиозную семью. Ты бы слышал, что он замышлял! — Видимо Донской был не менее пьян, чем Дунайский.        — Ти його не любив! — Женя в шутку, но с очень серьёзным лицом, тыкнул собеседника в живот.        — Любил. Ещё как любил! Я так только Наринэ любил, — с тихим смехом проговорил Лёша. Женя закатил глаза.        — Ти досі тільки її кохаєш? — его голос заметно погрустнел.        — Да… Она кстати на свадьбу звала. Пойдёшь со мной за компанию?        — Куди ж ти без мене? Звичайно піду, — засыпая бормотал Женя, — І все-таки ти його не любив.       Погода была великолепной. В такой день обычно заваривают какао, включают грустную мелодраму, чтобы, пока ты пафосно-грустно смотришь на дождь за окном, на заднем фоне звучало: «Она отказала мне, сказала, что любит тебя! Думает, что любит тебя!» «Да она не может любить меня!» «Да я люблю тебя!». А Лёша и Женя решили прогуляться после не особо запарной стрелки, ведь как может испортить настрой лёгкая изморось после того сильного дождя, который закончился час назад? Верно — никак! А вот новый — очень даже. Пять минут бегом до ближайшего козырька, и вся одежда промокла до нитки.       — Чёрт, а я говорил, что нужно было зонт взять! — раздражённо проговорил Дунайский пытаясь отдышаться. Ответом ему был смех, — Что смешного?       — Как давно ты бегал под дождём? — Лёша любовно посмотрел на серое небо. Женя же смотрел на чересчур довольного ростовчанина (и конечно он не смотрел на облегающую тело мокрую рубашку, ну он старался). — Прям освежает.       — Мгм, — согласился Дунайский, и после небольшой паузы добавил, — Давай зайдём в ту кофейню?       После одобрительного кивка, дождавшись лучшего момента, мужчины перебежали дорогу, и зашли в уютное маленькое заведение. Так как дождь начался совсем недавно, зал был полупустым, но стремительно наполнялся. Они выбрали столик на двоих около окна и поближе к выходу.       — Американо? — в ответ кивок.       Женя остался один за столиком, пока Донской ушёл делать заказ. С Дня Рождения Лёши Дунайский не мог остановить свои размышления по поводу своих чувств. Почему не мог? Да чёрт его знает. Он же года два назад уже как разобрался. Но всё началось по новой… Что бы не делал Евгений, его мысли всегда были связаны с Донским. Плюсом дело усугубляло обручальное кольцо, которое они выкрали в одиннадцатом классе из ломбарда. Тогда это казалось смешным, ведь они «как муж с женой», а сейчас… Хочется от всего отвлечься и держать ситуацию на плаву, забив на чувства.       — Жень, ты чего отключился?       — Почему ты до сох пор любишь Наринэ? Или точней спросить ревнуешь. Она же ясно дала понять тебе, что влюблена в другого и даже выходит замуж за него. Так почему ты по ней убиваешься? — … или утопиться к чёртовой матери вместе с надеждами на нормальное общение, которому не будут мешать ненужные чувства. Ну зачем он начал эту тему. Хотя если до Лёши дойдёт, что его чувства сравни чувствам четвероклассника, который даже значения слова любовь не знает, будет неплохо. Женя не сомневался в чувствах Донского к Наринэ, просто думал, что они имели другую природу, или хотел верить в это.       — А ты что, тоже влюбился, а? У каждого любовь разная и если моя не похожа на твою это нормально. Ну, признавайся, кто она. Кто украл сердце моей ненаглядной жены?       — Прекрати паясничать и уходить от вопроса. Ты думаешь, я твои приёмчики не знаю?       — Ха, ладно. Я не знаю. Просто в какой-то момент, уже после того как она меня отшила, пришло осознание, что, кажется, я влип навсегда. Ну осознал, что, то что я чувствую, это именно то, что называют любовью. И не ревную я её, а боюсь, что кто-то сделает ей больно. Так, зачем тебе это? — «Чёрт. Да ты же к ней также как Дарену, которому можно платишки выбирать, относишься!».       — Я видел, что ты как не в своей тарелки был последнюю неделю, подумал, что это может из-за Наринэ. Просто предположил.       — Ну ты жук конечно! Всё-то ты знаешь.       — Кофе для Алексея готов!       Как же неприятно жмёт кольцо на безымянном пальце Жени.       На следующий день Женя не пришёл на пары. Лёша подумал, заболел. Беспокоить звонками и сообщениями друга Донской не хотел — а вдруг спит? — пусть отдохнёт. Вечером Лёша пришёл на квартиру к Жене, открыв её своим ключом, всё также не желая беспокоить. Там никого не оказалось. Тихая, тёмная, убранная, пустая, будто под сдачу, квартиры. Лёша осмотрелся: вода и газ перекрыты, вся техника, которую возможно было вытащить из розетки без последствий, была отключена, значит Дунайский покинул её самостоятельно и добровольно, что уже не может не радовать, учитывая, что у них двоих могут быть реальные враги, но и возвращаться обратно в ближайшее время хозяин тоже не планировал. Женя не был тем человеком, который пропал бы без предупреждения, поэтому Донскому ничего не оставалось, кроме как начать терроризировать звонками телефон друга. Во время беспрерывного хождения по квартире и отчаянных попыток дозвониться он увидел на одной из полок, украденное собственными и жениными руками обручальное кольцо, которое Дунайский никогда не снимал. Пришлось подключить связи.       Через три часа выяснилось, что Женя прошлой ночью улетел в Одессу, дальше все нити обрывались. Это скорее недостаточное количество возможностей, чем чей-то умысел. Последним вариантом оставалось позвонить семье Дунайского. Родственники друга, все которым мог позвонить Лёша, трубку не брали.       На следующий день в университете последняя надежда Донского хоть что-то выяснить об пропавшем рухнула. Даже при всех непростых отношениях между Лёшей и ним, он готов был претерпеть любые выпады в его сторону и пойти на контакт, но на контакт идти было не с кем. Профессор информатики и по совместительству дядя Жени отсутствовал по неразглашаемым причинам.       Донской две недели проходил на взводе, и спасибо регулярным стычкам, где он мог выпустить пар, иначе терпения не хватило бы даже на неделю. Ещё около четырёх ночей он срывался на алкоголе. Дарен пытался его остановить, отговорить, отвлечь, но Лёша руководствовался мыслями на подобии «это не ты не отвечаешь на мои звонки, а просто я не хочу дожидаться, когда ты возьмёшь трубку» и «не трогайте меня все, вас для меня не существует». Но Кубанов не был бы Кубановым если не сумел бы остановить брата в его пьянстве. Он напомнил о приближающейся свадьбе.       К этой знаменательной дате Донской более-менее вернулся в норму, да, всё ещё звонил по десять раз на дню, но уже не огрызался на каждого встречного. В ночь перед праздником Лёша не мог заснуть, думал о Жене: как он разозлиться, когда увидит во что превратилась его квартира из-за непрошенного нового жильца; как будет читать нотации, когда узнает от Дарена как именно и с какой интенсивностью Донской подпортил печень; как, не смотря на всё это, не выгонит его из дома, если только Лёша попросится остаться…       Свадьба была в лучших традициях американских фильмов, что, честно, понравилось не всем родственникам, но против слова Наринэ не пойдёшь, Донской на себе проверял. Выездная регистрация была проведена уж больно красивом месте, Лёша ещё долго сомневался, существовало ли оно вообще до этой свадьбы, но не оно было главным, а вот жених с невестой очень даже. Такой нежности и любви, что были видны в этих глазах, он даже представить не мог. Брачующеюся ловили каждое движение друг друга, разделяли радость момента, были единым целым. Страх за Наринэ отступил, а в голове заскрипели шестеренки. Это называют любовью?       С первыми криками «Горько!» сзади послышались звуки выстрелов. Лёша хмыкнул. «Не получилось как в американских фильмах. Ну, если гулять, так на полную!» — подумал Донской, доставая свой пистолет.       На банкете поздравительная часть знатно затянулась: тосты были длинными, гостей много, а каждый подарок требовал отдельной истории. Конечно, речь на публику Донской сказал прекрасную и толстый конверт в подарок дал, но всё самое важное он сказал лично, когда уже начались танцы и подслушать разговор никто бы не смог.       — Я ему верю, но это пока. Я за ним слежу. Любое неверное действие и в нём станет на несколько дырок больше. — Наринэ на это только рассмеялась.       — Если я обнаружу в своём муже новые дырки, то ты лишишься нескольких жизненно важных органов.       — Рад видеть тебя такой счастливой. Прими ещё вот этот подарок. Донской протянул красную продолговатую бархатную коробочку. Её почти сразу выдернули из рук, но открывать не стали, вместо этого повисли на шее со счастливыми визгами.       — Если я её открою, есть два варианта и не при одном из них ты не выживешь, так что иди и веселись пока живой.       Наконец-то он смог забыться без алкоголя, праздники на него явно оказывают позитивное влияние. Различные конкурсы, танцы, разговоры с гостями — всё было великолепно, но кого-то рядом явно не хватало, хоть и не так сильно как недели до этого.       В какой-то момент в зале стало слишком душно и Донской решил выйти освежиться заодно и перекурить. Ресторан находился в спальном районе, так что найти темное уединённое место вблизи здания не составило труда. Мысли не шли в голову от слова совсем, было приятно пусто. Абсолютное чистое ничего и сигаретный дым. Он не сразу заметил, что телефон в кармане начал вибрировать, а когда заметил, взял не глядя.       — Привет. — Донской замер, как давно он не слышал этот голос, с ели скрываемой издёвкой. Какой же он невыносимый. — Я видел, ты звонил. Что-то случилось? — Одессит даже не пытался притвориться виноватым, а начал откровенно издеваться. Его хотелось либо избить, либо обнять, Лёша ещё не определился.       — Две недели, — максимально спокойно, на вдохе, произнёс ростовчанин, только для того, чтобы дальше начать кричать, — Две грёбанных недели! Где тебя носило?!       В ответ из трубки послышался милый и до боли родной смех. В груди разлилось какое-то тепло.       — Я тоже скучал, родной. — Лёша спокойно выдохнул. С ним всё в порядке, вон, даже шутит.       — Ты где сейчас?       — На крыльце.       — На каком крыльце? Ты дома или вернулся?       — У входа в ресторан. Ты сегодня до жути невнимательный. — Звонок прервался.       — Что за… — Лёша тупо уставился в потухший экран телефона.       — Теряешь хватку, Лёшенька. — На плечи навалился чрезмерно весёлый Женя.       — Ах ты ж… — Донской быстрым движением захватил светлую голову в сгиб локтя и кулаком начал тереть макушку, под громкий смех Дунайского. — Почему на звонки не отвечал, а? Знаешь, как я волновался?       — Конечно знаю, мне Дарен уже всё рассказал, великомученик. Отпусти и всё скажу. — С неохотой, но всё же выпустив из хватки, Лёша настроился слушать, а Женя начал мяться, почему-то ему неловко, видимо из-за своего поведения. — Извини, что так внезапно пропал, и что на звонки не отвечал. У мамы приступ был с обострением. Первым рейсом отправился туди и просто… не мог думать ни о чём другом. Телефон сел ещё в самолёте, а дальше не до него было. Но всё обошлось, она даже до моего отъезда успела восстановиться полностью. И все остальные видели твои звонки, не хотели брать, потому что боялись, что ты сглазишь. Смешно, правда? О, и тебе от них «привет». А теперь ты мне ответь, какого чёрта ты бухал, не просыхая, на учёбу забил и не возвращался в общагу?       — Какая разница? Пойдём веселиться.       Банкет закончился ближе к рассвету. Жени, как опоздавшему, пришлось выпить со всеми по отдельности, и, к несчастью Дунайского, не по одному разу. Поэтому, хоть и находясь в сознании и с возможностью более-менее чётко разговаривать, способность ходить он утратил. Последний час мероприятия начало свою работу персональное такси «Донской», на своей широкой, двухместной спине, Алексей отвозил друга на улицу продышаться, в зал согреться и по залу отрываясь от преследования внеочередных родственников, которые предлагали выпить за здоровье молодых. В настоящем такси Женя начал петь песню про кабанчика на родном языке. Новая стадия опьянения Дунайского разблокирована.       — Так ось де ти весь цей час прохолоджувався, прутнелиз. — Заехав в свою квартиру на спине Донского, возмутился Женя.       — Хах, что это за слово новое такое?       — Це ти!       Кое-как стянув с себя одежду, парни забросили её куда-то в угол, потом уберут, а спать в одежде — не то.       — Жень, можно я с тобой…       — Давай вже. Іди швидше.       Донскому повторять два раза не надо. Он улёгся совсем рядом с Дунайским, накрывая их пледом, и даже приобнял друга. А Женя уткнулся носов в грудь Лёши и, ели слышно одними губами произнёс:       — Як же я тебе люблю.       Что? Он не ослышался? Может это просто шелест пледа? Женя моментально уснул, после того как сказал. Или всё-таки не говорил? А если говорил, то что имел ввиду? Как друга? Если да, то зачем Лёша сейчас об этом думает? А если не как друга и это было случайное признание? А что чувствует сам Донской? Стоп, он что, только что допустил, что может быть влюблён в друга? Эти размышления стоит прекратить, на пьяную голову всё равно никаких выводов не сделаешь.       Всё вернулось на круги своя. Ага, конечно. Так казалось всем, кроме Лёши. Нет, и он и Женя вели себя и правда так, как до этого, но Донской не мог остановить фонтан из мыслей в своей голове, поэтому на любую реплику кого угодно он отвечал с запозданием, из-за того, что подвергал анализу и вопрос и ответ на наличие всяких намёков. А ещё Лёше кажется, что слишком осторожным стал не только он. Его друг и так был не тем человеком, что действует сгоряча, но, после его срочной поездки в Одессу, стал ещё более аккуратным, хотя Донской навряд ли смог бы это заметить, если бы сам не стал осторожничать.       Дмитрий Олегович тоже изменился: стал более агрессивным по отношению к Алексею. Днепровский теперь отгонял Донского от Дунайского не только на своих парах, но и каждый, абсолютно каждый, раз, когда видел их ближе, чем на расстоянии трёх метров метров друг от друга. И видимо это бесило не только Лёшу. В один из дней ростовчанин застал Женю во время не очень мирного разговора со своим дядей.       — Мить, заткни ебало! Ещё раз — и я всё рассказываю Роде. Я буду сам решать, что говорить, а что нет, и уж тем более общаться мне с ним или нет! — Женя быстрым раздражённым шагом ушёл вперёд по коридору, а после вздоха полного усталости в том же направлении скрылся Дмитрий.       У Лёши сердце замерло от этих слов, вот только понять, почему это произошло для него было сложно, то ли из-за того, что сам испугался такого резкого несвойственного Дунайскому выпада, толи из-за гордости, что тот смог высказаться Днепровскому. Толи из-за того самого чувства.       Донской решил пойти на какой-то левый квартирник, единственное, что он о нём знал это то, что его знакомых там будет по минимуму. И вот он здесь, сидит на диване и потягивает какую-то бурду. Веселиться не хотелось, но шум заглушал мысли, уже не плохо. Знакомых тут и правда оказалось мало, большинство народа он, конечно, видел в универе, а знал только Татищева, который сидит с ним рядом явно не горя желанием веселиться.       Тут из толпы вышел миловидный блондинистый пацан с веснушками и сел рядом с Лёшой.       — Антон, — парень протянул руку.       — Лёша, — пожал Донской.       — Приятно. Прости за то, что лезу не в своё дело, но зачем пришёл, если просто сидишь?       Лёша мог его послать, мог встать и пойти сам куда подальше, но парень вызывал иррациональное доверие, поэтому казака прорвало на откровения.       — В меня, похоже, влюблён мой лучший друг, или не влюблён. Но проблема в том, что я не знаю, что я чувствую. Я, блять, запутался. Я думал, что буду любить только Наринэ. Но вот она вышла замуж и… Я увидел в её глазах такую любовь, и в его тоже. Я так никогда на неё не смотрел. А Женя на меня так смотрел… или я себе всё надумал. И я так, вроде, тоже на него, но это же не то! Или то? Я так запутался…       — Воу, чел, это очень откровенно с твоей стороны. А ты не думал рассказать ему обо всё этом? Вдруг бы полегчало.       — Чё за бред, — в разговор включился сидевший рядом Юра, — подставляться перед другом, что ты пирдрила, при этом, не будучи в этом уверенным? Это тупо. Он же не долбоёб.       — Что, похожая ситуация? — улыбнулся по доброму Антон.       — Не твоё дело.       — Вообще, в моём случае, я просто признался себе, что если бы Валера поцеловал меня, мне не было бы противно, а потом я не смог об этом перестать думать. — Лёша представил, как обнимает Женю со спины и легонько целует в щёчку, тот в ответ заливисто смеётся, поворачивается, не разрывая лёшиных объятий, и целует в губы, долго и чувственно. От таких мыслей в сердце разлилось тепло. Господи, да о чём он только думает? — Вначале было странно это осознавать, ведь мы парни. Я никогда раньше не влюблялся, да и отношений не имел, а вот у него девушки были. На такие темы мы с ним не заговаривали, поэтому про его отношение к парням я ничего не знаю.       — Ты щас советы раздаёшь, сам не признаваясь своему чепушиле?       — Выбирай выражения. И я не советы даю, а просто рассказываю, как было у меня. А вообще я здесь, чтобы в конце вечера признаться.       — Так ты ж нихера не знаешь, как он к тебе относится, — как-то беззлобно, что странно для Юры, произносит он.       — Как ко мне относится — знаю, а как к подобным отношениям — нет. Признание — это всегда риск. Рассказывай, что у вас там с Костей. Он, что тебе признался, а ты в своих чувствах не можешь разобраться?       — С чего бы ему мне признаваться. Он с Аней начал встречаться.       — Вот это поворот. А ты что?       — А я заревновал не того и не к той. Вот с хрена ли я Катьку ревную?       — Я думал, он в тебя влюблён. — Взгляды Антона и Юры сразу метнулись на Лёшу. — Нам, конечно, редко удавалось поговорить по душам, обычно во время драк не до этого, но он готов рвать и метать за тебя, помню, с Аней он терпел до последнего, а только про тебя что-то сказанули, у него глаза кровью налились. Не знаю, как они выжили… Ха, я так только за жену и Наринэ готов…       — Брешешь.       — Тебе только самому решать бред или не нет, но я тоже часто видел его влюблённые взгляды в твою сторону. Может тебе лучше с ним поговорить?       — Да идите вы… — Юра демонстративно отвернулся. — А эта там случаем не твой Валера?       Лёша повернулся в ту сторону, в которую указывал Татищев. Там высокий тёмноволосый парень с какой-то девушкой, стоявшей на носочках, явно не в города играл.       — Мой, — убито произнёс Антон, — Лёш, мой совет, разберись побыстрей со своими чувствами, не доводи и своё дело до такого же состояния.       Парня было жаль. За короткий разговор, Лёша, почему то понял, что может быть уверенным, что пацан явно не заслужил такого удара под дых от судьбы. Антон с улыбкой и извинениями ушёл от них.       — Почти каждый раз, когда он с силами собирается, то девка какая на Валере виснуть начинает, то Валера какую-то херню говорит, которую Антон не так понимает. Мне девки про них все уши прожужжали.       — Я думал, ты гомофоб.       — Меня педики, на подобии Руслана, бесят, а так — неа, не он.       Парни не заметили за эти коротким разговором, как тот самый Валера и та девчонка оказались в зоне слышимости людей, что сидели на диване.       — Арин, какого хрена? — хоть Лёша не мог видеть говорящего, по его голосу легко угадывалось раздражение.       — Вы надоели тупить, я решила вывести его на ревность.       — Господи, ну кто тебя просил? И где он теперь?       — Где-то здесь, не мог же он свалить?       — Сама ему всё будешь объяснять!       Спасибо, что Юра дождался пока говорившие пройдут мимо, прежде чем расхохотаться. Донской тоже прыснул. Какой же жизнь бывает ироничной.       На следующий день, когда Лёша с Женей шли по коридору, Донского чуть на пол не повалила белобрысая башка, которая накинулась на него с объятиями. Как только первый шок прошёл, ростовчанин краем глаза заметил, почему-то очень злого Дунайского.       — Привет, Лёш, — отстраняясь, сказал новый знакомый. Тот был очень счастливым. Видимо Валера обогнал Антона с признанием. Донской не мог не улыбнуться этой мысли, и по инерции перевёл взгляд на Женю, тот был очень не доволен, но пытался это скрыть, и выходило это у него хорошо, если бы они не были так давно знакомы, Лёша бы, не заметил. Антон проследил за взглядом нового друга, — О, а это ты лучший друг Лёши, Женя, да? Приятно познакомится, Антон. — Его взгляд вновь вернулся на Донского. — Представляешь, он мне первый признался, сегодня, с утра. Арина, та что рыжая с ним была, просто подумала, что тем поцелуем вызовет мою ревность, и я не выдержу, признаюсь, а получилось наоборот, представляешь? — Из-за переизбытка эмоций парень тараторил, но суть уловить можно было. Он напоминал Дарена в детстве.       — Поздравляю.       — Спасибо, ну я пошёл, удачи и тебе, — подмигнув на конце фразы, парень удалился.       — Что это было?       — Антон, я с ним вчера познакомился на вписке.       — А откуда он про меня знает?       — Ну, может я рассказал немного лишнего.       — Немного?       — Пойдём скорее, а то опоздаем.       Лёша готов пристрелить Рахима и Дарена. Донской проснулся от того, что его брат ущипнул его за шею, и даже не один раз, а три, как успел непонятно. Плюсом эти двое, успели убежать, пока Лёша ещё находился в прострации после сна. Нужно было оценить масштаб нанесённого ущерба, но вот незадача, зеркала он при себе не держал, а единственная отражающая поверхность находилась в единственной на этаже комнате «умывальной». Нет бы сделать в каждой комнате по санузлу, но скажите спасибо, что хотя бы один на этаж, а не на всё здание.       Пока Лёша отстоял в очереди к одному из четырёх умывальнику с маленьким зеркалом, на шее появились красные следы, грозившие расползтись в синяки наподобии тех, что оставались от засосов. Это плохо. Он не хочет, чтобы Женя увидел их и подумал о чём-то не том. Нужна тоналка. А ведь ещё давно умные старшие дядьки говорили: «Купи тоналку, пригодится». Но нет, Лёша у нас всех умней, Лёша таких ситуаций не допустит. Придётся по пацанам пройтись.       Вот бес попутал его к Уралову постучать. Хотя логика у этого поступка была железная: Костя гей? — гей, следовательно, и косметика есть. Себе бы врезать за такую логику, но ситуация патовая.       — Что надо?       — Тоналка есть?       — Прикалываешься?       — Позарез нужна.       Костя смерил его тяжелым, чуть заострив внимание на шее, и жестом пригласил в комнату. Кивком головы в сторону стула попросил сесть и сам нанёс на шею неприятеля тоналку.       — Не три, быстро сойдёт.       — Всё же Юре с тобой повезло. — Заметив шевеление на кровати Уралова, произнёс Донской, и, больше не говоря не слова, вышел из комнаты.       В этот день Дунайский как на зло ходил именно с той стороны, где у Донского были замазаны красные пятна. Оставалась молиться Господу Богу, чтобы Костя был профессионалом своего дела, и Женя ничего не заметил.       Ладно, он готов признать, что влюблён в Женю, но может эта навязчивая баба отойти от Дунайского? Год назад она клинья подбивала к самому Донскому, а сейчас вешается на его жену. А тому хоть бы хны, строчит в своей тетрадке что-то и не обращает внимания на девушку, у которой грудь на эту самую тетрадку скоро вывалится. Что за цирк? Притом он пытался её от Жени отпугнуть, но она его заткнула тем, что Дунайский молчит, значит не против. Да он всегда молчит! Вот носил бы он кольцо, она бы даже не пристала, но его не было на своём почти законном месте.       Донской начинает закипать. Продолжить на это смотреть будет равно, нанести тяжкие телесные одной дамочке без тормозов и сломать пару парт накрашенным личиком, поэтому, резким движением, Лёша встаёт и выходит из аудитории. В коридоре у окна стоит Антон и что-то делает в своём телефоне. Этот парень обладает каким-то успокаивающим эффектом, поэтому Донской просто встаёт рядом, зная, что, если надо, разговор начнёт блондин, а если нет, молчание не будет дискомфортным.       — Что-то случилось?       — К нему баба пристаёт, а он даже глазом не ведёт! Нет поставить её на место, прогнать, сидит и не обращает на неё внимания!       — Хах, поздравляю с первой ревностью.       — Да какая тут ревность? Я ревновал, и не раз. На это не было похоже.       — Перестань себя обманывать. Ты вляпался по уши в любовь и даже не заметил, а сейчас доказываешь, что не ревнуешь. Пора себе признаться.       — Я признаю, что влюблён. Но я не ревную!       — Воу, давай только без агрессии, договорились? Подойди и растормоши его, думаю, он сам её отошьёт. Знаешь, по нему было заметно, что он заинтересован в одном конкретном кучерявом человечке, не думаю, что ему интересно подобное внимание от кого-то другого.       Ну и Лёша пошёл. Растормошил, а тот и правда отшил, ещё и спасибо сказал, мол, надумала бы себе ещё чего. И почему от этого Донскому так хорошо?       Очередная вечеринка какого-то знакомого это прекрасный повод выпить для храбрости и признаться Жене в чувствах. Опять какое-то полумрачное помещение, радует, что заведение работает пока ещё скорее как кафешка, а не ночной бар. За столом ведётся не очень громкая весёлая беседа. Места и время меняются, а что Дунайского используют как подлокотник останется навечно. В этот вечер Донской слишком часто кидал взгляд на соседа, на его милую улыбку, на прекрасные лисьи глаза. И он досмотрелся, Женя поймал его взгляд и обеспокоено спросил, что не случилось ли чего. На что Лёша только и мог, что качать головой из стороны в сторону и глупо улыбаясь, чем вызвал тёплую улыбку Дунайского. У Донского возможно даже заалели бы щёки, если бы не загар.       На протяжении всего вечера Лёша неосознанно всё ближе и ближе подтаскивал Женю к себе, настолько дотянулся, что Дунайский вначале чуть ли не лежал на Донском, а сейчас очень удобно сидит на чужих коленках. Храни господь их друзей за то, что они никак не реагируют на это. Лёша ловил этот случайный момент близости как мог: то руку на чужие ноги или талию положит, то с волосами начнёт играть, то поглаживать одну из рук. Как же хорошо, что выпитый алкоголь не даёт задуматься о том, как это смотрится со стороны и, что об этом думает сам Женя. Не хочется думать, как та приставучая, но не вырывается, значит не против.       И почему именно после этой мысли Дунайский встаёт и уходит в туалет? А вот на замену ему приходят какие-то прекрасные девушки. Видимо их тоже пригласили и они просто припозднились. На три часа. И одна очень любвеобильная блондинка уселась на изначальное место Жени и начала подкатывать к Лёше. Оксана, так представилась девушка, через минут пять общения уже не отпускала руку Донского и всё о чём-то своём говорила.       — Ты можешь отпустить меня?       — С чего бы мне отпускать такого симпатичного одинокого?..       — Потому что он сказал.       Женя! Лёша смотрел на пришедшего так вовремя Дунайского взглядом ребёнка, которому принесли киндер сюрприз. Одессит, максимально уничтожающе смотря на эту блондинку, с неизмеримым пафосом садится на коленки к Донскому и «случайно» задевает Оксану ногой. Как же ему повезло с женой. И Лёша инстинктивно обхватывает Дунайского за талию, влюблено смотря на прекрасную светлую макушку и голубые глаза. Лицо Оксаны перекосило от омерзения, и, выплюнув «педики», блондинка села с другой стороны стола. Те, кто застал эту сцену, знатно посмеялись, эти двоя точно не геи и уж тем более не «педики», но то, как Женя мастерски смог отшить девушку от друга, достойно уважения.       Увидев реакцию толпы, Лёша подрасслабился, пусть все считают, что они продолжают играть роль «педиков», чтобы девок отвадить, а Донской начал позволять себе намного больше. Руки теперь на постоянке оглаживали коленки, иногда нос утыкался в шею Жени и жадно втягивал его запах.       Когда алкоголь окончательно накрыл Лёшу, его руки начали ощупывать всего Дунайского, каждый миллиметр Жени побывал под пальцами Донского. Любопытный нос ростовчанина уже залез под рубашку одессита, на что тот отреагировал возбуждённым тихим вздохом.       — Лёша, что ты делаешь? — чуть развернувшись, спросил, будто отчитывал нашкодившего ребёнка.       — Ничего. — Неужели он спугнул его своими действиями? Даже если так, он не отпустит, ни за что. Лёша сильнее обнял сидящего на коленках и уткнулся носом в спину.       — Ты пьян.       — Ты чертовски прав.       — Домой?       — К тебе.       И вот, стоя у входной двери в квартиру Жени, Лёша решается.       — Мне нужно кое-что сказать.       — Зайдём и скажешь.       — А ты меня не выгонишь?       -Нет, какой бы бред ты не сморозил.       В квартире Женя сразу ставит чайник греться. Лёша не садится, стоит рядом и покорно ждёт, пока Дунайский обратит на него внимание.       — Так…       — Я люблю тебя. — Прерванный этим признанием одессит ошарашено смотрит на Донского, будто не верит в истинность сказанного. — Я долго не мог понять, почему у меня от твоей улыбки так тепло, почему так переживал за тебя всегда, почему убивать готов был ради тебя, ну и понял. Я не знаю, как ты относишься к отношениям такого рода, да и с ответом не тороплю, только если нет, скажи сразу, и, обещаю, буду делать всё как раньше, будто этого признания не было. Прошу только не молчи сейчас. Если хочешь, можешь врезать! Пожалуйста, даже уворачиваться не буду.       — Лёш, ти такий дурник.       Женя обхватил лицо Донского и поцеловал чувственно и нежно, будто только этим жестом пытался выразить все чувства, о которых так долго молчал. Лёша совершенно правильно понял те неосторожные слова, сказанные на грани сна, те слова, которые заставили его обратить внимание на свои истинные чувства.       Ростовчанин перехватил инициативу, сделав поцелуй более жадным, но не углубляя его, хотелось растянуть удовольствие, слова словами, но высказать все свои чувства без остатка Алексей мог только действиями. Вот он оттягивает, прикусывая, чужую губу, вот он не может удержаться и пускает в ход язык, дабы зализать раны, извиняясь. Чужие руки на плечах казака, одна из которых успела зарыться в каштановые кудри, а другая огладить широкую спину, пытались притянуть Донского ближе и ближе, желательно до такой степени ближе, чтобы стать одним целым. При очередном вздохе, что пытался скрыть стон, Лёша бесцеремонно вторгся в чужой рот, который только рад был приветствовать нового хозяина, позволяя делать всё, что только вздумается.       В порыве страсти Женя, по воле чужих сильных рук, оказался сидящим на столешнице. Донской беспорядочно шарился по телу своего возлюбленного, оглаживая то торс, то бёдра, то всё сразу. Дунайский понял, куда это всё идёт, и попытался отстраниться, но это действие не вызвало желаемого эффекта, а просто позволило поцелуям с губ переместиться на шею и ключицы.       — Лёш, Лёш, Лёш-а, — задыхаясь от приятных и долгожданных ощущений и собственных стонов, пытался дозваться друга, но получилось это только тогда, когда Женя, собрав свою волю в кулак, твёрдо произнёс: — Донской. — Тот отстранился, с непониманием, но всё ещё с желанием, смотря на своё жену. — Если хочешь продолжить, то в спальне. — Лёша просиял и хищно облизал губы. Любовь к Дунайскому воспылала с новой силой, и Донской вовлёк его в новый поцелуй. Не теряя времени, он подхватил хозяина квартиры и понёс на кровать.       Страсть захватила разум Лёши. Еле как, с нескрываемым нетерпением, Донской расстегивал рубашку одессита, целуя каждый новый открывающийся кусочек тела. Он хочет доставить как можно больше удовольствий Жене. Лёша ещё сам не решил чем вызвано это желание: толи бесконечной любовью, что проснулась и вырвалась наружу, то ли порывом извинится за то, что заставил Дунайского ждать пока шестерёнки в кучерявой башке смогут довести своего обладателя до осознания такой простой мысли, как влюблённость в друга.       Когда со всеми пуговицами было покончено, Донской отстранился, чтобы насладиться видом разгоряченного Евгения. Это было прекрасно. Как он раньше жил без этого? Взгляд зацепился за соски мужчины лежавшего под ним. Лёша захотел попробовать, он не знал, как отреагирует на это Женя, будет ему приятно, безразлично или больно, всё-таки одессит не женщина, а с мужчинами Донской не спал, да и свои некогда трогать не догадывался, но они так манили.       Ростовчанин вновь наклонился к чужим губам и от них дорожкой поцелуев пришёл к одному из сосков, делая вид, что не заметил, поцеловал и его. Реакция более чем радовала: тело Жени выгнулось навстречу чужим губам, а голосовые связки издали сладкий стон. Лёша готов был делать что угодно, лишь бы чувствовать такой ответ, поэтому продолжил ласкать соски, параллельно поглаживая напряжённый член через ткань штанов коленкой.       — Лёш, — хныча зовёт Дунайский, требуя продолжения банкета: — Якщо ти не торкнешся мого члена, я тобі коліно прострілю. — И почти сразу Женя чуть не задохнулся, это треклятое колено неожиданно резче и сильнее чем до этого надавило между ног. Донской наслаждался таким одесситом, нетерпеливым, жадным до прикосновений, таким непривычным и родным, откровенным и разгорячённым. Он быстро избавил Женю от джинсов и вместе с ними трусов. Интересно, а сможет ли он довести партнёра до такого состояния, чтобы во время оргазма синие глаза видели чёрные пятна, а разум был на грани отключки?       Конечно, член Дунайского выглядел очень привлекательно, да и Лёшу послали прямиком к нему очень тонким намёком, но самое сладкое — на десерт. Сейчас он ласкал бёдра, с середины, постепенно всё ближе подбираясь к яйцам и члену, целовал, кусал, зализывал, ставил засосы. Он заставлял тонуть в удовольствии. От переизбытка ощущений Женя то зажимал Донского между ног, то разводил их, давая больше пространства для действий.       Лёша плавно, поцелуями, перешёл к мошонке. Руки, что всё это время старались более-менее сдерживать бёдра, чтобы ненароком не задушили, перешли на напряжённый член Жени, надрачивая его пока одними пальцами. Ртом же он делал то, что видел в порнухе — посасывал яйца, иногда втягивая одно из них. В первый раз, когда он так сделал, голос Дунайского издал уж очень громкий стон. Всё-таки нужно переходить к члену, пока одессит ещё не кончил.       Лёша медленно провёл языком по всей длине ствола, после чего сразу сверху накрыл его ртом, пытаться заглатывать не спешил, знал, что может плохо закончится — Откуда? Неважно — вместо этого попытался сделать вакуум. Ммм, как же сладко стонет Женя. Донской повторял такую последовательность действий, незначительно меняя её: иногда пуская за щеку, иногда помогая рукой.       Жени на долго не хватило. Сперма прекрасно смотрелась на бледной коже одессита. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась. Он пытался отдышаться. Глаза прикрыты. Видимо Донской всё-таки смог достигнуть своей цели. Сам Алексей сел на край кровати и любовно смотрел на своё творение.       Стоило Жене отдышаться, он недоумённо зыркнул на казака. Вялыми, изморёнными движениями Дунайский подполз к Лёше и, сложив руки на его плече, спросил:       — Ты не забыл?       — А, что я забыл?       — Про себя ты забыл.       Женя, перекинув ногу, сел на чужие коленки лицом к лицу к Донскому. Не то чтобы Лёша думал, что Дунайский будет вести себя как непорочная дева, но такие активные действия удивили. Это точно не сон? Как же обидно будет проснуться с испачканными штанами.       Женя коварно улыбнулся, наблюдая за ошеломлёнными зелёными глазами. Долго он ждать был не намерен, поэтому наклонился чуть вперёд, вовлекая Донского в томный поцелуй, а руки тем временем во всё пытались справиться с ширинкой, и вполне успешно. Только член покинул тканевые оковы, Лёша застонал, как он мог не заметить, что у него был стояк и достаточно болезненный? Видимо вид разгорячённого Дунайского мог отвлечь его от всего на свете. Тонкая воровская рука одессита, что надрачивала казаку, иногда сужая колечко из пальцев, бессовестно крала разум Донского. Лёша захлёбывался от ощущений. С каких пор дрочка могла дать такое удовольствие?       Лёше много не понадобилось. Учитывая, что он был готов кончить только от вида Жени с засосами на ключицах и с засохшей спермой на груди, парень неплохо держался. Рубашку, и слава Богу только её, теперь придётся стирать. А пока можно насладится человеком, что сидит на коленях. Этот поцелуй стал финальным многоточием этого порыва страсти.       — Иди рубашку запусти, а я ополоснусь, — шёпотом, глядя в зелёные глаза и не торопясь покинуть насиженное место, произносит Женя, но с неохотой через пару секунд всё-таки встаёт.       Уже закинув в стиралку рубашку, Донской лежал на кровати, дожидаясь возращения Дунайского, и думал как он до этого допёр. Казалось, вот только, на вопрос в кого он влюблён без колебаний назвал бы имя Наринэ, а сейчас на языке вертелось только имя Жени. И вроде бы всё обдумал и самостоятельно пришёл к осознанию своих чувств. А вдруг нет, и это всё просто самовнушение? Нет. Точно нет. Сейчас, вспоминая одессита, в груди всё так же разливалось тепло, как было и до этого: и вчера, и год и пять назад. Только он думал, что это дружба, а та игривость и желание защитить Наринэ, воспринималась, как любовь. Смешно, что сейчас так всё поменялось.       — Чего смеёшься? — Женя лёг рядом с Донским.       — Да так, просто… и почему я только думал, что влюблён в Наринэ, а не в тебя?       — Тому що ти занадто багато думаєш або не думаєш зовсім.       Лёша обнял Женю и засмеялся ему куда-то в ключицы. Тихо, совсем не громко, так, как смеялся парень в его руках. Как же с ним было тепло.