forgotten

      — До сих пор не могу понять, что стало с тобой, — говорит Чонгук, держа своими руками хрупкие запястья Юнги. Расстояние между ними колоссально мало, настолько, что каждой холодно произнесенной фразой Чонгук оставляет жгучие ожоги на белой коже. Его кожа действительно была на вид нездорово бледной, на ней запросто можно было увидеть тонкие как нить капилляры и вены синего, иногда зеленоватого, оттенков, по которым текла горячая кровь. Но Чонгук жесткими словами, словно острыми обломками разбитого стекла, бездушно режет нежную кожу розоватого оттенка на чужих, бывших корда-то такими родными губами, образуя на них кровавые раны. — До сих пор не могу понять твоих поступков и тебя самого, — подходя еще ближе, говорит он. — Но, будучи с тобой, я перестаю понимать даже себя, — говорит в конце Чонгук в самые губы Юнги. Он перекладывает одну руку на талию парня без страха причинить тому боль, далеко не осторожно, не так, как раньше, а резко и нетерпеливо, так, будто в этих тусклых прикосновениях ярко расцветают завявшее оскорбления.       Он целует Юнги, словно в таком теплом жесте он вкладывает всю свою горящую ненависть, больше похожую на раскаленную вулканическую лаву. Из-за чрезмерной худобы Юнги Чонгук чувствует чужие ребра при каждом легком прикосновении к ним, но не чувствует ни одного из тех шрамов, что оставил теми же руками, которыми сейчас и затрагивает их, не чувствует ни одну из множества татуировок, будто навечно ставших частью состава ломких костей, что изначально были выцарапаны на его пробитых лёгких, не давая полностью вдохнуть воздух.       Юнги, разорвав поцелуй, резко говорит:       — Ты совсем не изменился. Ты все еще делаешь меня безумным в кандалах своих рук, не зная в этом границ. — Парень закидывает голову назад, когда Чонгук медленно оставляет отпечатки прошлого в поцелуях на шее Юнги. Он делает это не спеша, словно растягивает этот момент, чтобы как можно лучше запечатлеть, в своей памяти каждую секунду этой минуты. Но время действует на память человека как вода во всемирном океане на камень – в свободном плавании по синим морям, шумным водопадам и утихшим заливам, все то вечное, отчеканенное по серой верхности на камне, бесследно исчезает в суровых волнах неведомых нам глубин, превращая все острые углы на гладкие изгибы, делает его чистым от всего хлама созданного человечеством. Тем самым давая место неоткрытому будущему, стирая предполагаемое прошлое.       — А ты, находясь на расстоянии незнания, заставляешь меня тонуть в море, в котором страдания вместо воды, и сгорать до тла, находясь в нескольких сантиметрах от меня, — сказал Чонгук, переплетая их пальцы между собой и прижимая Юнги к стене еще больше, немного нависая над ним. Он обводит языком край уха Юнги, в котором красуется изящное украшение из серебра, и, кусая мочку уха, немного оттягивает ее, чем сводит Юнги с ума. На лице Чонгука играет при этом легкая улыбка.       Ритм учащенного пульса и тахикардического биения его сердца отдается эхом в безмолвном спокойствии пустой ночи, оккупирующей каждый уголок комнаты. Воспоминания, словно неожиданные всплески яркого света среди темноты, ослепляют его память.       Юнги не произносит ни слова в ответ, сохраняя громкую тишину, и только заглядывает прямо в глаза Чонгуку. Каждая буква, прозвучавшая за эти минуты, в давно знакомых стенах почти забытого дома, отдавала горьким привкусом дорого алкоголя, делая парня пьянее с каждым сказанным предложением. — Ich bin nicht schuldig. — Aber ich werde dir nie verzeihen.       Чонгук впивается в губы парня напротив, закрыв глаза, будто не может ими никак насытиться, будто это то, чего его тело и душа желали все время. Он держит одной рукой челюсть Юнги, заставляя подчиняться его бестактным действиям, хотя Юнги совсем не против. Он целует без чувства стыда, а только с безграничной похотью и горькой пошлостью в каждом прикосновении, возвращаясь в начало прошлого, что теперь носит звание "сейчас".       Губы чонгука постепенно спускаются все ниже, а его тонкие пальцы расстегивают почти незаметные пуговицы идеально белого, такого же как и шелковая сорочка, надетая на Юнге, цвета. Чонгук опускает непринужденными движениями тонкую ткань с молочных плеч Юнги, оставляя на них эфемерные поцелуи, прозрачными отпечатками своих уст. Он глубоко вдыхает воздух, за считанные секунды ставший густым, а вместе с ним и одурманивающий запах духов Юнги и перекладывает одну руку на затылок парня напротив него, окунув пальцы в черные волосы, тем самым немного наклоняя его голову и другой рукой в это время водит от талии до бедер, делая парня в его руках таким податливым, не желая еще дольше оттягивать такое драгоценное и такое быстротечное время, целует. Целует губы, шею, на которой висит тонкая цепочка, изготовленная из серебра, с витиеватой подвеской, плечи, усеянные множеством маленьких родинок, словно звезды на бескрайнем небе, что образуют завораживающие созвездия, ключицы, такие острые и выразительные. Но этими поцелуями вроде бы иглами ранит не тело, а душу, на которую наложено уже бесчисленное количество швов, которые сейчас никак не хотят существовать, и на заживших местах восстанавливают раны.