See, that's my down bitch,
see that's my soldier
Его переполняет вполне объяснимая гордость за Соупа. Он наблюдает за его награждением краем глаза, держа руку у виска — дослужился. Вот и его капитан обрел свою первую медаль — в башке у Мактавиша всегда было дохуя и больше того, что другие себе могут лишь представить. Он эксперт, профессионал, который живёт службой и умудряется находить в ней плюсы; его солдат, его бывший идиот-сержант, чьи амбиции давно поубавились, а лицо вытянулось, обретя длинный шрам, что пересекал левый глаз. Гоуст помнит его как самоуверенного балбеса, который считал, что может быть умнее своего лейтенанта — Райли дал ему неделю на вылет… ...а потом дал пятерку на лапу Прайса за проигранный спор. Сержант Мактавиш раздражал. Мактавиш мог быть хорошим другом, с которым можно разделить женщину и пиво, мог быть тем, с кем можно отдохнуть на гражданке, пока родные гниют в гробах. Но Мактавиш не мог быть спецназовцем. Не в их ОТГ, не там, где смерть сидит, спит и срет с каждым из группы, периодически предлагая сдохнуть. Сержант Мактавиш любил жизнь гораздо сильнее страны и Королевы. И только потом Гоуст понял, что эта одна из сильнейших мотиваций чтобы не сдохнуть. Довести миссию до конца, схватить с десять пуль в пластину, зубами перегрызть бинт на ноге и тащить на себе товарища — но довести все до конца. Гоусту не раз приходилось вытаскивать его задницу из такого пиздеца, из какого, кажется, выбираются уже только в деревянном ящике. Мактавиш выводил его эмоциональный диапазон до такого уровня, что обычно спокойный голос Райли превращался в дьявольский ор и трехэтажный мат, который Мактавиш выслушивал с кислой рожей за очередной проеб — Прайс согласно кивал, и мог добавить пару ласковых со своей стороны. Возможно, он уже тогда что-то понимал. Понимал, что проклятья, которыми Гоуст кидался в Мактавиша, исходили от его привязанности к сержанту. От того, что этот придурок с ирокезом на башке стал для их лучшего снайпера другом, которого тот боялся потерять больше остальных. Да — непрофессионально, грубо, но это было правдой. От того и голос его становился громче — от очередного проеба; от того Гоуст и был готов оставить свою позицию — сержант угодил в очередной пиздец. Райли волком смотрел на тех, кто упоминал фамилию Мактавиша в негативном ключе, — тупой, слепой, неумелый неудачник, который не нашел себя в жизни за пределами армии и решил попытать удачу среди реальных бойцов — хватал за шею и рожей в землю, заставляя отжиматься до утра. Сами-то дохуя преуспели за пределами армии? Сами-то хоть в одну десятку попали чисто? Он помнит что ему снились кошмары с Мактавишем, как того пытают, отрезают ему пальцы, выкалывают глаза, насилуют — да все что угодно, сука. Не спасало ситуацию и то, что Джонни оказался превосходным тактиком и редко попадал в совсем патовую ситуацию. Гоуст с Прайсом всегда внимательно выслушивали его предложения, принимая их в расчет — его все равно крыло раз за разом, стоило Мактавишу проебаться со связью или попасть под обстрел. Почему-то ему казалось, что за Джонни охотится весь мир, в то время, как на самом деле он был нужен максимум трем людям в своей жизни: матери, Прайсу и ему, Гоусту. В какой-то момент Прайс с нахальной рожей заметил, что Гоуст больше не рыпается на Мактавиша — прокатил папиросу по губам, прикурил и засунул руки в карманы, глядя на лейтенанта. Гоуст стучал пальцами по крепкому дубовому столу перед собой и смотрел на рапорт. Одна подпись. Одна подпись — и у Мактавиша вырастет третья звезда британской армии на погонах, а его кошмары, вероятно, обретут статистику вероятности. Одна сраная подпись. Он смотрел на этот лист перед собой, который перечитал уже дважды и в принципе понимал, почему Прайс заставил написать Джонни рапорт на повышение. За последнее время Мактавиш и в самом деле перестал въебывать, Гоуст даже не успел заметить, в какой конкретно момент это произошло, просто в один миг неспособный парниша, которому дали в руки винтовку, начал понимать, где он находится и что делает. Салага, коим его именовал Прайс, отрастил яйца и начал оправдывать свое нахождение в 141-й ОТГ. — Можешь не подписывать, — сказал тогда Прайс. — И твое ванильное голубоглазое мыло продолжит находиться в имитации безопасности и дальше. Или, — продолжил он, выдыхая дым в его сторону. — Можешь поступить как мужик и не рушить парню военную карьеру. Мактавиш способный, даже очень. У него мозгов побольше чем у нас всех и я надеюсь, Саймон, что ты это понимаешь. Он понимал. Потому и подписал этот сраный рапорт. В ту же ночь ему приснилось, как Джонни выдирают зубы, затем ногти — медленно, просовывая нож под пластину и вытягивая вместе с мясом. Тот кричит, лицо залито кровью и слезами, и от этого крика Гоуст подрывается среди ночи, хватаясь за влажную, от холодного пота, голову. Военный психотерапевт находит его кошмары весьма очевидными — вы привязались к своему солдату, лейтенант, для вас он стал близким другом и это нормально, говорит она, скучающе ковыряя лист бумаги перед собой — вы тяжело пережили свою предыдущую утрату, и теперь беспокоитесь, что это может повториться и с капитаном Мактавишем. Он доверял ему, он знал, что Джонни не облажается; знал, что Мактавиш больше не тупой сержант и взгляд его стал холоднее — Джонни винил себя в тысяче вещей сразу и носил пушку Прайса поближе к сердцу. Если Мактавиш попадет в плен, то он знает как надо себя вести и что проглотить пилюлю с цианидом гораздо эффективней, чем так или иначе сдохнуть от пыток. Легче от этого, конечно же, нихера на становится. Он смотрел на Мактавиша через тактические очки, ловил дружеский толчок в плечо и просто надеялся, что сможет помочь, если что-то пойдет не так. А потом они нажрались. Нажрались так, что Гоуста посреди веселья одолели тяжелые тревожные мысли, и он сидел в дальнем углу, не желая портить коллективную пьянку своей кислой рожей, хоть её и не было видно. Кому Мактавиш вообще нужен, чтобы его брали в плен? Да никому, за его голову никто даже сотни фунтов не даст — Мактавиш самая обычная боевая единица, будь он хоть дважды капитаном; будь он хоть трижды капитаном ОТГ-141. К нему подсел Джонни. Весь такой веселый, радостный, трещал что-то про гражданку и смотрел голубыми глазами в окно, за которым простиралась ночная военная база — дождь тогда только прошел и все вокруг блестело. Помнит, что было красиво, потому что из окна на Джонни падал холодный свет. — Чем будешь заниматься эти две недели? — спросил тогда Джонни. — Поедешь к родным? — Спать буду. — Да-а, отдохнуть не помешает. Ты бы хоть сказал, где тебя искать на гражданке. — А зачем тебе меня искать, Мактавиш? — он посмотрел на Джонни долгим внимательным взглядом. Тот, словно бы смутившись от такого вопроса, глупо почесал затылок, отворачивая морду. — Наслаждайся временным спокойствием, а не играй в Нэнси Дрю. — Судя по тому, как складно ты говоришь — выпил ты мало. — Молодец, десять очков за наблюдательность. — Саймон, — раздраженно отозвался Мактавиш. — Кончай уже, а? Я понятия не имею что у тебя случилось, потому что из тебя, как обычно, хрен че вытащишь, но ты уже заебал вести себя так, будто ты вчера у меня экзамен по стрельбе принимал. Мы, блять, друзья, а ты морозишься меня. Ну и что это за хуйня? Гоуст тогда выслушал его, схватил за шкирку и выволок на улицу. Мактавиш, не задавая лишних вопросов, протянул ему раскрытую пачку сигарет. — Кошмары? — удивился он. — Обычное дело, нет? — Да, пожалуй. Только твоя рожа в этих кошмарах, меня уже конкретно задрала, Джонни. — Черт, Райли… — Джонни задумывается, болтая испачканными берцами в луже. Че-то неприятное сидит внутри, че-то такое гадкое, что Саймону хочется выдернуть наружу. — Я не знал, прости. — Ничего, разберусь. — Как обычно один? — Не вижу в этом ничего ужасного. — Ты-то понятно, ты привык, что тебе хуево. — Я не- — Но я-то имею право на то, чтобы не видеть, как мой лучший друг страдает? Лучший друг. Это дерьмо оказалось настолько внезапным, что у него выпала сигарета из пасти. Джонни считает его своим лучшим другом? Почему-то от этого он тогда тепло улыбнулся. А потом стало еще больнее. Мактавиш сам того не ведая делал его психике хуже, утрамбовывая ее в ящик. О чем он мог его попросить? Быть осторожнее? Мактавиш априори не рожден осторожным человеком. Быть внимательным? Быть рядом? Всегда быть за его спиной? Гоусту не сложно стать чужой тенью и следовать за Джонни по пятам, но вопреки всему — он не единственный в отряде. И его забота нужна как минимум еще десятерым людям. Он раздавил бычок носком ботинка и тяжело вздохнул. — Я бы на твоем месте был аккуратней с выбором друзей, Джонни. — Ну начинается, — Мактавиш отмахивается, не желая слушать весь этот самоуничижительный треп. — Лучше адрес скажи, чтобы я тебя нашел потом. Не могу же я позволить, чтобы ты в одного страдал от депрессии, Саймон? И Саймон дал ему этот сраный адрес. Он наслаждается тишиной и покоем первые три дня гражданки, а потом, кажется, Шотландия нападает на Англию, потому что объяснить иначе то, что Мактавиш вламывается в его квартиру с ящиком пива и рюкзаком за спиной — Райли не может. И на самом деле он утрировал — Джонни действительно поспособствовал тому, чтобы к концу первой недели его кошмары ушли полностью. Они смотрели самые тупые комедии по телику и, пожалуй, было что-то особое в том, чтобы засыпать, откинувшись на спинку дивана, пока Мактавиш пускает слюни в его плечо, отрубившись с бутылкой пива. Потом вновь начинается служба. И случается то, что снилось Райли в ночных кошмарах. Операция с самого начала идет по пизде. Их подставляет разведка и они оказываются в ебаном котле, пока их обстреливают со всех сторон — он ловит две пули в спину и представляет, какой огромный у него будет синяк; Мактавиш ведет их группу, они буквально пробираются через трупы врагов, подбирая чужие магазины и наскоро зализывают раны, пока не разделяются. Гоуст говорил ему, что это тупая идея — тупее просто на придумаешь, Джонни, — и всё равно они это делают. Он теряет его. На трое суток, четыре часа и пятнадцать минут. Мактавишу разбивают голову, ломают руку в трех местах и накачивают наркотиками, доводя организм до состояния агонии. Гоусту требуется три пули и выдержка целого мира, чтобы не застрелить Мактавиша на месте — ему больно на него смотреть, невыносимо настолько, что самому хочется сдохнуть, оказавшись на месте Джонни. Он не может оценивать чужой гуманизм исходя из смертельности побоев, но понимает, что Мактавишу чертовски повезло — его хотели разговорить быстро и без лишних затрат. В конце концов просто убили бы. И он не пытается сделать вид, что ему безразлична эта ситуация. Он шлет Прайса нахуй, припоминая ему тот сраный рапорт, шлёт нахуй Шепарда — потому что это его разведка дала им неверные сведения. В конце концов, шлет нахуй самого себя, развалившись перед койкой Джонни и сжав пальцами ледяную ладонь. Ему больно. Ему давно не было так больно. Он давно не ощущал настолько сильной боли, от которой хотелось смеяться. Он смотрит в окно — там ночь и лужи — ему больно. Он смотрит на синее и опухшее от побоев лицо — ему больно. Он смотрит на широкие бледные пальцы в своей руке — ему, блять, больно. Он целует эту невредимую ладонь, ненавидя себя за то, что позволил капитану провести этот сраный план. Целует, потому что понимает, что то неприятное чувство, спрятавшееся за холодным сердцем — было обжигающей тело привязанностью. Любовной и бескомпромиссной. Он как знал, что это дерьмо случится, знал об этом с самого начала, когда увидел перед собой сержанта и сказал Прайсу, что шутка смешная, но ему надоело над ней смеяться. Ему не нужны новички, ему не нужны глупые сержанты, ему не нужен Джон Мактавиш, даже если он с третьего раза выбил сотню на стрельбище — ему нужны профессионалы, которые готовы умереть и о смерти которых Гоуст не будет думать сутками напролет на протяжении нескольких лет. Ему нужны товарищи, а не друзья. Ему нужны люди с позывными и без имен, а не Джон Мактавиш с голубыми глазами по прозвищу «Соуп». Что у тебя за имя такое дурацкое, Соуп? Надо было послать Мактавиша нахуй, когда он принимал его на стрельбище — сказать, что сотня это мало и пнуть под задницу, чтобы катился обратно в пехоту. Было бы проще. Было бы не так больно. Джонни приходит в себя на несколько секунд и отрубается обратно на протяжении нескольких дней. Райли оставляет его дневник на тумбе, карандаш с ручкой и говорит себе не ходить сюда до тех пор, пока Мактавиш не проснется. В конце концов, что он может сделать? Через неделю Джонни окончательно приходит в себя и может говорить только шепотом — ему больно напрягать связки и от любых громких звуков его голова раскалывается на части. Они перешептываются по несколько часов в день и однажды Гоуст обнаруживает свой портрет, на раскрытых страницах дневника. Его за сердце трогает тупая подпись в виде «мой пёс», написанная под его фамилией. А потом оказывается, что целовать мужика может быть даже приятно, если это Джонни. Ему нравятся его красные щеки и идиотская улыбка — Мактавиш сам подобного не ожидает, а Райли наконец не пытается отвести взгляд от его голубых глаз. Впитывает как губка каждый оттенок, каждое мерцание света и как красиво светлая радужка становится еще ярче, когда на нее попадает солнечный блик. Он чувствует любовь, что жрет его айсберг изнутри. Чувствует гордость, что Мактавиш не сожрал ту пилюлю и выведал то, что они не могли собрать на протяжении нескольких лет. Чувствует его взгляд на себе, когда вновь отдает честь. Он чувствует, что увезет его домой после награждения. И в тот момент, в мире, возможно, станет на одного сопливого и влюбленного идиота больше.