Ласточка

Цири смотрит ему в глаза — они единственные не изменились. Серо-зеленые, чистые, как хрусталь — не человеческие и не эльфские, чуждые миру Aen Seidhe, но, должно быть, обычные для Aen Elle. Прекрасные — и в то же время пугающие. Когда-то Цири чувствовала на себе взгляд этих глаз постоянно, столь пристальный, что это пугало. Она мечтала, чтобы он перестал смотреть, бдить, следить, и она сумела обрести хоть малый шанс сбежать. Сейчас они бегут вместе, а Аваллак’х и вовсе перестает быть собой. Он не показывает ей свое лицо. Скрыл за маской почти сразу, как проклятие Эредина начало действовать, и теперь отказывается его открывать. Цири знает, насколько сильно его тело искажается, извращается, а потому понимает, что времени мало, — но Аваллак’х снова и снова говорит «нет». «Нет, мы не пойдем искать помощи. Сначала нужно убедиться, что ты в безопасности». «Нет, я не могу использовать твои силы. Неизвестно, чем обернется такая провокация». «Нет, ты не должна себя винить». А ведь это Цири, Цири виновата — Аваллак’х спасал ее, когда так неудачно открылся, подставился под заклятие, которое теперь превращало его в... Существо. Цири не знает, как будет выглядеть последняя стадия проклятия, но что-то ей подсказывает, что ужаснее человека она вряд ли встретит во всех измерениях. Эредин не любит проигрывать и слишком злопамятен, чтобы не отомстить хотя бы так. Цири смотрит ему в глаза, что видны за прорезями маски, и ей страшно, потому что она может остаться одна. Когда она опускает его капюшон, Аваллак’х даже не вздрагивает. Будто не замечает и ее прикосновений к своим волосам — даже дыхание не сбивается, — но стоит Цири прикрыть глаза, шепчет: — Zirael... И этого Цири достаточно. Одного слова на языке, который она ненавидела, которому он же ее и обучал — не полностью, но многим его частям. Теперь она знает, что язык Aen Elle — это ее язык, и что «Ласточка» — не пустой звук. Он мог бы назвать ее «Чайкой», чтобы отвадить, или из простого, эгоистичного желания, которое Аваллак’ху тоже не чуждо, как бы он это ни отрицал — но не стал. И поэтому Цири целует его сначала в лоб, а потом касается своими губами холодных, сделанных из металла. Когда она открывает глаза, Аваллак’х смотрит прямо на нее, и в его взгляде Цири видит не боль, а лишь ее отблески. Но он уже давно смирился, на самом деле. Поэтому он кладет руку ей на веки, погружая в темноту. Слышится звук расстегивающихся ремешков, тихий удар маски, положенной на деревянный лежак, и Аваллак’х целует ее. Своими губами, еще пока теплыми и не изменившимися. Цири тянет руку, пытаясь словно невзначай коснуться его лица — он ее перехватывает, а вторую ладонь с глаз не убирает. Не позволяет ей смотреть, и на сей раз Цири слушается. Когда она открывает глаза, он затягивает ремни на затылке и снова глядит на нее сквозь латунные прорези. Цири немного холодно от его взгляда, на самом деле, и поэтому она его обнимает. Только поэтому, конечно же. Цири умеет поразительно ловко обманывать себя и в то же время быть с собой честной, и если она что-то знает точно — так это то, что ее к Аваллак’ху тянет, как когда-то влекло к Эредину. И на этот раз ей за свой выбор не стыдно.