Утоли мою печаль

Кицунэ — с её инадзумскими тряпками, бледной кожей и ухоженными волосами в цвет нежного сумерского рассвета — казалась здесь неуместной. В этой грязной крошечной комнатке, которую Хания снимала, потому что денег на порт-осмосскую гостиницу у неё не было. У кицунэ были; её наверняка ждал роскошный комфортабельный номер с выстиранными покрывалами и начисто выбитыми коврами, со свежими фруктами, которые каждое утро приносят в постель, и видом на сочную зелень и синюю воду портового канала. И всё-таки она была здесь: развалилась на соломенной лежанке, голая и бесстыдная, солнечные лучи, нещадно бившие сквозь проплешины в занавеске, высвечивали столбики парящей пыли и безупречные изгибы талии и бёдер. Кицунэ листала книжку — конечно, что же ещё. Хания хотела сказать ей прикрыться, но прикусила язык — это казалось неуместным, почти лицемерным, хотя сама Хания немедленно поспешила одеться, как только выбралась из-под тонкого покрывала. Она хотела грубо сказать: ну что ты здесь разлеглась, госпожа гудзи, тебя нигде больше не ждут? Но не говорила, почему-то теперь она немного робела перед кицунэ, как будто проведённая вместе ночь переломила Хании хребет, вселила в неё страх и неуверенность. Предстоящая встреча с путешественником и его ручной феей и вовсе казалась невероятным испытанием. Хания привыкла встречать невзгоды прямо и открыто, она знала, как решать проблемы и как бороться со слабостью, только никогда прежде слабость, некрасивый изъян суждений, не крылись в ней самой. Легко было отмахиваться от чужой благодарности, чужой твердолобости и глупости, легко было честно делать свою работу — вот как Хания жила долгие годы: делай, что должно, много не болтай, лишнего не бери. Это работало, в конце концов, животные лучше прочих созданий чувствуют искренность и прямодушие. Но теперь в самой Хании что-то подогнулось, мир казался теперь зыбким и непрочным, как неверный бледный свет в пору туманов. Теперь, когда в твердолобости и глупости уличили её саму. — Что, нравится вид? — протянула кицунэ, и Хания вздрогнула от её ленивого голоса. Оказалось, она неотрывно смотрела на кицунэ. Обнажённое создание инадзумских сказок в её постели. Хания сглотнула и отвела взгляд. — Я просто задумалась, — буркнула она. Кицунэ рассмеялась и повернулась набок, внимательно осмотрела с головы до ног. — Спешишь куда-то? Поспешить, наверное, стоило. Раньше было столько дел, но теперь куда спешить? Перед глазами вдруг резко встал вчерашний вечер, когда кицунэ ей всё рассказала. Не рассказала даже, позволила узнать. Когда финальный раунд турнира остался позади вместе с подковёрными интригами Эльхингена, она отыскала Ханию в грязной таверне на окраине, куда Хания отправилась зализывать раны. Подсела к ней за столик. Вся такая светлая, сияющая в том мрачном загаженном месте, взгляды цеплялись за неё, как репей за мягкую ткань. И после испытания ниочёмной болтовнёй она вручила ей тоненькую стопочку. «Здесь то, что тебя утешит, Хания», — сказала она, дразняще растягивая слова. Она ошиблась: прочитанное не принесло ей утешение, только щедро подбросило огня в костёр сомнений. Проигрыш и уверенность Золотого метеора пошатнули её собственную уверенность, более ничем не подкреплённую. Хания отдала семейные записи Итэру, и без них её сила воли как будто подогнулась. Что же это за сила воли, если она держалась на одном только пожелтевшем от времени пергаменте. Ей нужно было время взять себя в руки, успокоиться; мысли суетно прыгали в голове, что не сулило ничего хорошего. Она торопливо читала рукописи, судорожно стискивая края листов, и текст размывался перед её глазами, написанный разными чернилами и разными людьми. Эти записи смеялись ей в лицо: всё, во что ты верила, всё, к чему ты так отчаянно себя приучивала, всё обман. Она чувствовала слабость в своей душе, неустойчивость в коленях, это толкало её на необдуманные слова и необдуманные поступки. Ей казалось, что она может внезапно расплакаться. Как будто с неё содрали кожу. Хания зло мотнула головой. Кицунэ смотрела на неё заинтересованно, как будто изучала какого-нибудь задорного зверька. — Так что, Хания, что ты теперь будешь делать? — Ничего, — угрюмо ответила Хания и подумала, что надо сходить проверить Пиро-1. Теперь это безликое наименование отозвалось болезненным зудом. Она посмотрела за окно. На ночь Хания запирала плесенника в ящике снаружи. Цепкий взгляд кицунэ как будто крал её мысли из головы. Она прищурилась и подпёрла щёку рукой. — Думаешь про своего питомца? Как там его звали? Хания почувствовала, как в лицо хлынул жар, и сжала кулаки. Но кицунэ не высмеяла её поведение, не укорила. Она села на постели, возмутительно бесстыдная, и просто заметила: — Неравнодушие — не слабость. Хания передёрнула плечами и отвернулась. — Пиро-1, — сказала она, но горло сдавило обидой за этого плесенника. Хания привязалась к нему, как привязывалась ко всему живому. — Но звать его так... мне не нравится. — Тогда придумай другое имя, — кицунэ потянулась и принялась одеваться. — Всё не так просто. — Почему? Кто заставляет тебя усложнять свою жизнь, Хания? — кицунэ хохотнула, провела рукой по блестящим волосам. В полутьме крошечной коморки они казались похожими по цвету на драгоценный инадзумский жемчуг и спелые персики. — Это... неправильно, — замявшись, отозвалась Хания. — Я дала ему имя, он к нему привык. — Ты дала ему номер. Это не имя, это кличка. В её словах не было упрёка, но Хания вздрогнула от накатившей вины. — Я всё равно не могу просто так начать звать его иначе. — Почему бы и нет? Никогда не поздно признавать свои ошибки. Ты заблуждалась, но теперь видишь ясно. Хания посмотрела за окно, в узкую щель между протёртых занавесок. Снаружи разливался день, безоблачный и тёплый. Ей не хотелось признавать чужую правоту вслух, но душа её, полная сомнений и печали, уже поддалась этому щедрому шансу исправить всё. Как будто она могла исправить вместе с тем и прожитые годы жизни. Они вместе вышли из комнаты, и Хания направилась к загону, где проводил свои ночи Пиро-1. Он всегда был спокойным и покладистым: принимал то, что она оставляла его одного на ночь, не прыгал слишком много и не выражал бурных эмоций, как другие плесенники. Он был спокойным и сдержанным, вёл себя послушно, и понимал Ханию. Она умела обходиться с животными, умела дрессировать и укрощать, но на его дрессировку она потратила куда меньше времени, чем рассчитывала. У каждого создания свой характер и свои особенности. Пиро-1 был даже слишком тихим для пиро-плесенника. А ведь пиро-элемент никогда не отличался мирным нравом. Хания посмотрела на него. Пиро-1 приветливо подпрыгнул и замер. Он был милым, по-своему очаровательным на самом деле, этот грозный пиро-плесенник. Кицунэ молчала, и Хания могла пережить этот момент в одиночестве своего сознания.

***

Они шагали по оживлённым порт-осмосским улочкам вместе. Отовсюду звучали призывные речи, торговцы расхваливали свои товары: свежая рыба, заморские специи, вышитые платки, лиюйская бижутерия, тканые ковры, освежающие напитки, местные приправы, сумерские украшения, горячие лепёшки, гончарные изделия, расписная посуда, печёные фрукты, рыбацкие сети... Кицунэ глядела по сторонам со сдержанным любопытством, но ей очевидно всё это нравилось. Она, бывало, останавливаясь у какого-нибудь прилавка и подолгу рассматривала товар, въедливо выпрашивала у продавцов, что да откуда, но ничего не покупала. Глаза её — цвет сумерской розы — блестели хитро и самодовольно. Хания не понимала такого бесцельного блуждания. Когда кицунэ молчаливо замерла около прилавка со сладостями, Хания заглянула ей через плечо. Утопленные в сладком сиропе персики и закатники, маринованные сливы, вываренные в собственном соку. Аромат над ними стоял приторно-сладкий, как в диких северо-западных лесах. — Ну хочешь, давай я куплю тебе это? — раздражённо предложила Хания, когда тишина неприлично затянулась. Кицунэ хохотнула и покачала головой. — Ненавижу маринады. — Тогда нечего здесь стоять. — Хания и не заметила, как оттянула кицунэ в сторону за руку. — Если не собираешься ничего покупать. — Не собираюсь, — покладисто согласилась кицунэ. Руку она не вырывала, но и пожатия не возвращала, так что, смутившись, Хания сама её отпустила. — Но ведь это ты привела нас на рынок, Хания. Хания замялась. — Хочу купить что-нибудь для Пиро-1. — Твоя последняя стена, да? Она ненадёжная. Ты не спрячешься. — О чём ты говоришь? — Хания сухо сглотнула. — Об именах. О искусство имён, великое искусство!.. Кем назвался — тем и будешь. У каждого из нас найдётся множество имён и прозвищ, и каждое из них — это путь, которым мы идём навстречу миру. И когда мы даём кому-то имя, — она внезапно отвела взгляд, посмотрел вверх, прищурилась. — Когда мы даём кому-то имя, как это важно, не правда ли? Мы берём на себя роль бога. Даруем имя. Указываем судьбу. Она покачала головой. — Так пусть же это будет хорошее имя, пусть оно что-то значит. Пусть в нём будет смысл. Хания замерла. «Кицунэ» — это ведь тоже кличка, пришло ей в голову вдруг, тоже способ отстраниться от собственной уязвимости, от их случайной связи. «Гудзи Яэ, — подумала Хания. — Яэ Мико». В тёмных нечеловеческих глазах Яэ Мико мелькнула и пропала тень печали. Так быстро, как ложится на лицо тень от птичьего крыла и затем пропадает. — Радость, — невольно вырвалось у Хании. У Яэ Мико дёрнулись уши, она заинтересованно наклонила голову. — Когда я впервые его увидела. Я почувствовала радость. Он показался мне смышлёным, сговорчивым. Это всегда хорошо — когда всё идёт так, как тебе хочется. Так что я почувствовала радость. Вот что. Яэ Мико улыбнулась. — Это хорошее начало, — сказала она, и Хания почувствовала, как от этой улыбки и мягкой поддержки у неё что-то в сердце разжимается, ослабевает. Как будто печаль её и потерянность больше не были бескрайними и беспросветными. «Да, — подумала Хания. — Это начало».