Хороший мальчик

      Съёмки новогоднего концерта Стремянки проходили хорошо, и Ярик даже не придал значения этим, как выразился Стукалов, нежностям с Русланом Герасименко. Им же сниматься ещё, Новый год вон вместе проводить, в ПИ работать, так почему бы не сломать лёд? Для Ярика такое общение с друзьями-коллегами абсолютно нормальным было, он и близость с ними измерял именно так: позволяют ему или нет приставать с обнимашками, трогать за разные места и двусмысленные шуточки отпускать. Руслан не позволял. Он вообще первое время Ярика не жаловал, свысока на него смотрел и всем видом показывал, что лишь из милости в своём мюзикле терпит. А потом, после успеха второго Рейстлина, потихоньку оттаивать стал. Ярик старательно закреплял успех, и вечеринку эту новогоднюю тоже он устроить предложил. Просто так, на самом деле, предложил, не ожидал даже, что Руслан действительно согласится. Их общение становилось всё более неформальным, Ярик был этому рад. Паша над ним, конечно, стебался после, неизбежно шутил на тему «так вот как Баярунас роли получает», но Ярик ничего особенного в своём поведении не видел. Да и никто не видел, все привыкли давным-давно.       И уж точно не ожидал он, что после съёмок Иван Геннадьевич к нему в гримёрку зайдёт, дверь за собой закроет, пристально на него посмотрит и спросит: – И что же это такое было, Ярослав?       Ярик не знал, от чего по спине мурашки внезапно побежали – то ли от голоса этого, ничего хорошего не предвещавшего, то ли от «Ярослав»; Иван Геннадьевич только в самом начале так к нему обращался, но давно уже перешёл на «Ярика». И хоть говорил он всегда спокойно и ровно, а сейчас в его тоне что-то иное, незнакомое чувствовалось. Впрочем, наверное, показалось. И ответил Ярик даже весело:       – Вы о чём, Иван Геннадьич?       – Да о том, что ты с Русланом делал, Ярослав.       И опять – прозвучало так, словно Ярик какие-то немыслимые и непозволительные вещи делал с Русланом, а не просто… что там было вообще? Ну, потрогали друг друга за лицо. Приобнял Ярик господина режиссёра вроде бы. Ничего такого. Ожогин, конечно, к подобным вещам человек непривычный, серьёзный, Ярик перед ним опасался слишком сильно фансервисить, стыдно становилось почему-то; но ведь он их с Сашей вдвоём видел, а с Сашей Ярик намного больше себе позволял.       – Но я не понимаю, что…       – Не сомневаюсь, что не понимаешь.       Иван повернулся и защёлкнул замок на двери. Этот звук оказался таким неожиданным и громким, что Ярик вздрогнул. А потом Иван подошёл к нему, остановился совсем рядом и смерил всё тем же холодным, словно ничего не выражающим взглядом. Мурашки превратились в нервную дрожь, и Ярик, не удержавшись, судорожно сглотнул; одно дело вот так совсем близко к Ивану Геннадьевичу на сцене, на репетициях или съёмках находиться, но в маленькой пустой гримёрке, ещё и запертой на замок… Слишком. Это было просто слишком.       Ожогиным Ярик восхищался давно. А кто, спрашивается, не восхищался – это же Артист с большой буквы, недостижимая высота, и даже на бэк-вокале у него оказаться было невероятной удачей, что уж говорить про настоящий концерт. Ярик, когда на последний Бессовестный его приглашал, боялся до одури и нисколько не сомневался в отказе... но Иван Геннадьевич, оказывается, давно за его творчеством наблюдал, был заинтересован и сам хотел вместе поработать. А потом были репетиции к БЭК-у, на которых Ярик увидел его с другой стороны. Он-то себя ребёнком всегда считал, по сравнению с Ожогиным особенно, но оказалось, что этот взрослый и суровый с виду человек умеет шутить, смеяться и даже дурачиться. Идеи Ярика насчёт концерта и фотосессии к нему он не отверг – чего Ярик побаивался, – а принял и, вроде бы с удовольствием, согласился во всех безумных затеях участвовать. Вот именно тогда всё и случилось. Вот тогда восхищение Артистом перешло в какие-то совсем другие чувства.       Перешло почти незаметно, неуловимо. Ярик начал в его присутствии краснеть – как девочка-школьница, прямо всем собой, чувствовал, как кровь бросается в лицо, и ничего не мог поделать, взять себя в руки не удавалось вообще. Рядом с Ожогиным теперь решительно всё из рук валилось, от страниц сценария до стаканчиков с кофе, дар речи Ярика покидал безвозвратно, позволяя только несвязное бормотание выдавливать и глаза в смущении опускать… И, несмотря на изменившиеся отношения между ними, совсем не выходило его на «ты» и по имени назвать. Ни «Иван», как Сашка, запросто болтавший с ним за кулисами, ни уж тем более «Вань», как Кирилл, дружески хлопавший Ожогина по спине и тащивший на служебку. Только Иван Геннадьевич. Потому что он… он был…       Недосягаемым. Недоступным. Не человеком даже вовсе, а… искусством. Богом. Ярик не знал, как просто подойти к нему и завести разговор, о прикосновениях и речи быть не могло. Он сам своей отваге (или слабоумию?) удивился, когда набрался решимости Ивана Геннадьевича на стрим-концерт пригласить. К себе домой. Сидеть рядом, соприкасаясь плечами, шутить с ним и над ним перед камерой, петь дуэтом идиотские песенки из мультиков и… ощущать его живым человеком, не богом, на которого и взглянуть нельзя – недопустимо, непозволительно простому смертному. Ярик и не представлял, что Иван Геннадьевич может быть таким. Весёлым. Беспечным. Даже… раскованным. Пошлые шуточки от него звучали как сюр, но ведь звучали же, ведь это всё происходило на самом деле!       Несколько дней после этого концерта Ярик ходил как привидение, полностью потеряв связь с реальностью. Вещи из рук стали сыпаться ещё больше, количество столкновений с коллегами-артистами и декорациями возросло в разы, глупых косяков – в миллионы раз. Он всё забывал, путал, руинил. В мыслях был только Иван Геннадьевич. Иван… Ваня… Нет, это слишком, так нельзя, нельзя!..       Ярика затапливало какое-то безумное, неизмеримое счастье. Он не думал, что можно почувствовать себя ещё более счастливым – до тех пор, пока Ожогин САМ не позвал его на свой сольник в качестве гостя, а потом предложил организовать дуэтный концерт. Дуэтный. Концерт. Ярик раньше только с Сашей такие концерты делал – ну, лучший друг, оно и понятно… Но почему Иван Геннадьевич предлагает это? Ему же вовсе незачем, общаются они не близко, у него есть гораздо более подходящие кандидаты – тот же Саша, Кирилл, Вера, Лена, почему именно с Яриком?.. Непонятно. Странно. И чем больше Ярик об этой странности думал, тем сильнее новые чувства разгорались у него внутри. Перепутать их с чем-либо было невозможно. Да, он испытывал целую вечность назад нечто подобное к Сашке – тепло в груди, сладкую дрожь, когда их руки соприкасались, смущение, неловкость и отчаянное желание подойти к нему и поцеловать. Но сейчас… сейчас было по-другому. Сильнее. Ярче. Невыносимо и больно, потому что, если с Сашей хоть какие-то теоретические шансы имелись, об Ожогине не стоило даже мечтать. Где он и где Ярик. У него, в конце концов, семья есть. Абсолютно безнадёжно, Яр, и думать не смей… Не мог он не думать. Не фантазировать. Не воображать себе, что вот однажды Иван Геннадьевич зайдёт к нему в гримёрку, закроет за собой дверь на замок и…       Ярик нервно подался назад, но манёвр не удался – гримёрный столик впился острым углом ему в спину. А Иван Геннадьевич… Иван… подошёл ещё ближе, буквально нависая над ним, и покачал головой, как взрослый, разочарованный в своём непослушном ребёнке.       – Ярослав, ты же умный мальчик. Сам подумай, что мне могло не понравиться.       Ярик думал. Лихорадочно прокручивал в голове события дня и подробно разбирал сцены с участием господина режиссёра. Потрогал его за лицо… приобнял… ничего такого, это даже не фансервис, а обычный стиль общения Ярослава Баярунаса, неужели Иван Геннадьевич не знает? Знает, конечно. Но, видимо, именно этим и недоволен. Лучше извиниться перед ним сразу, чтобы он не смотрел так… изучающе, холодно, опасно, словно решил прямо сейчас сыграть графа фон Кролока.       – Простите, я… мы просто… Знаю, что так на съёмках не делают, но я себя в руках держать не умею, вы же знаете… Простите, Иван Геннадьевич, это больше не повторится, правда, обещаю!       Оправдывается. Как нашкодивший мальчишка. Вопрос, почему Ивана так заботит его общение с Русланом, даже не пришёл Ярику в голову; почему-то хотелось только одного – объяснить, убедить, что больше не будет, чемстно-честно… Этот странный взгляд причинял почти физическую боль. Не так, совсем не так Иван должен на него смотреть.       А как должен?..       Иван снова покачал головой, наклонился к Ярику, ухватил его пальцами за подбородок и почти в самые губы сказал:       – А может, не такой уж и умный… Не понимаешь, да?       Ярик не понимал ничего и понять был не в состоянии. Сердце у него бешено заколотилось, кровь застучала в висках, дышать стало почти невозможно. Что происходит, боже, что происходит вообще… Он замер, как зверёк перед хищником, и не заметил, как рука Ивана оказалась у него на плече, поглаживая сквозь ткань рубашки; медленно, ласково… а потом прикосновения вдруг стали болезненными. Иван впился ногтями в его плечо, потянул на себя, приблизился к уху и прошептал:       – Совсем ничего не понимаешь, паршивец.       Нет. Иван Геннадьевич Ожогин не может с ним делать такие вещи. Говорить ему… такие слова. Внутри всё скрутило в жаркий узел, Ярик, не соображая, что делает, повинуясь резкому движению Ивана, откинул голову назад и почувствовал на своей шее его губы… горячие губы, а потом и язык, скользнувший от уха вниз, к ключицам, к плечу, с которого Иван стянул рубашку. Он больше ничего не говорил. В мёртвой, пугающей тишине он продолжал целовать Ярика в шею, слегка прикусывая кожу, а руки его возились с пуговицами, расстёгивая одну за одной. Рубашка полетела в сторону. Ярика окатило ледяной волной – вовсе не потому, что в гримёрке было холодно. Что происходит, что происходит, господи боже блять… Туман в голове никак не хотел рассеиваться. Иван отстранился и с какой-то совершенно незнакомой насмешливой улыбкой посмотрел на него.       – Я догадывался, Ярослав. Хороший подвернулся случай проверить.       Ярик едва смог разжать губы, чтобы хрипло выдавить:       – Проверить… что?       – Действительно ли ты хочешь меня.       Хочешь… меня… хочешь… Краснеть дальше было уже некуда, но Ярик ощутил жар на щеках и ненормальную какую-то дрожь во всём теле. Неужели… это было так заметно? Как Иван догадался, как? И… зачем ему проверять, зачем он делает то, что делает, что вообще происходит, мать твою?!       – Не надо, – сорвалось у Ярика тихое, жалобное, и Иван мягко рассмеялся, окидывая его взглядом и внезапно просовывая руку ему между ног. Крепко сжимая его член сквозь ткань брюк. Вырывая у Ярика слабый, бесстыдный стон.       – Ты же умный мальчик, Ярослав, и понимаешь, что без толку притворяться. Я всё вижу… сейчас. И раньше видел. Как ты смотрел на меня, как краснел рядом со мной… не расскажешь, какие мысли были тогда в твоей голове? Чего ты хотел, например, на том концерте в твоей квартире? Может, попросить меня остаться на ночь? «Наедине давать уроки в тишине…»       Ярик узнал цитату из Демона Онегина. Вспомнил и сцену, к которой эта цитата относилась. Он в панике вскочил со стула, чтобы сбежать, но совсем не мягкое движение руки Ивана заставило его опуститься обратно.       – И куда же ты собрался, Ярослав? Мы ещё не закончили наш разговор. Я пришёл сказать, что вести себя так, как ты сегодня с Русланом, нельзя… по одной простой причине. И сейчас я тебе её доходчиво объясню.       Мгновение спустя руки Ивана были уже везде – гладили нежно, царапали больно, сжимали соски, опускаясь всё ниже и ниже. Мысли из головы Ярика вымело начисто. Он больше не задавался вопросом, что происходит, он вообще не мог думать – и, конечно, не делал и попытки сопротивляться. Тело охотно подавалось навстречу этим рукам, изгибалось, словно умоляя о большем; край стола впивался в спину, но Ярик этого не чувствовал, он полностью потерялся в сводящих с ума ощущениях, в ожившей картинке из сна. Иван… касается его так… это под его пальцами плавится кожа и огненные искры разбегаются по всему телу, в паху сладко и болезненно ноет, это он заставляет Ярика громко, несдержанно стонать. Медленно, едва осмеливаясь дышать, Ярик потянулся к Ивану и коснулся его волос, вплёл в них пальцы, легонько сжал, застыл – что, если Иван сейчас остановится, оттолкнёт его, накажет таким образом за дерзость? Не оттолкнул. Поднял голову, довольно улыбнулся и вдруг накрыл губы Ярика своими. Жадный поцелуй. Иван сразу же углубил его, не давая перехватить инициативу, прикусывая верхнюю губу. Такой… властный поцелуй. Ярик едва слышно выдохнул, прижался к Ивану крепче, без слов прося не останавливаться, ведь это было пиздец как хорошо, пиздец как… возбуждающе.       Иван подхватил Ярика под бёдра и усадил на стол. Расстегнул его ремень и стащил брюки, швырнул их в сторону, заставил развести ноги шире, обхватил рукой член… Ярик подчинялся каждому его движению. Туман в голове стал гуще, заволакивая мысли, огонь пожирал тело, с губ срывались уже не стоны, а какие-то тихие поскуливания, в которых отчётливо звучало: «Трахните меня, Иван Геннадьевич, отымейте меня, я хочу вас, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…». Конечно, Иван всё это видел. Он насмешливо хмыкнул, быстро надрачивая Ярику одной рукой, а вторую приложил к его губам и не просто попросил – приказал:       – Бери в рот, мой мальчик.       Господи боже блять… У Ярика снова и мысли не появилось возразить. Он послушно коснулся языком пальцев Ивана… этих прекрасных, изящных пальцев… несколько раз скользнул по всей длине и представил, что было бы, если бы у него во рту оказалось что-то совсем другое. Нахлынула новая волна возбуждения, Иван тихо рассмеялся и сжал член Ярика в ладони ещё сильнее.       – Молодец. У тебя хорошо получается… языком работать. Что ты хочешь, чтобы я сделал с тобой? Трахнул тебя в рот уже не пальцами, или пальцами, но в задницу? А, Ярослав? Расскажи мне, я очень хочу послушать… ты так много болтаешь обычно, не замолкаешь просто ни на секунду, что же случилось сейчас?       Иван убрал руку, но Ярик в любом случае не сумел бы произнести ни слова. У него кружилась голова. Ему пришлось упереться руками в стол позади себя, чтобы не упасть. Он глухо застонал, уткнулся лбом в грудь Ивана и неосознанно потянулся к его руке на своём члене – пожалуйста, прошу, быстрее, больше, это так хорошо, пожалуйста… Иван, разумеется, все его желания прекрасно понимал – но внезапно убрал и вторую руку, потянул Ярика за волосы назад и, неотрывно глядя ему в глаза, твёрдым властным голосом сказал:       – Не вздумай больше заигрывать с Русланом, Ярослав. С Александром тоже. Ни с кем. Ты понял меня? Я доходчиво объяснил?       И Ярику ничего не оставалось, только ответить покорно и совсем тихо:       – Д-да. Я понял. Простите меня, Иван Геннадьевич, я… я больше ни с кем, никогда…       – Хороший мальчик. Иван отступил на пару шагов назад, поправил чуть съехавший галстук перед зеркалом и бросил Ярику уже обычным своим голосом: – Одевайся, Ярослав. Из-за нас господин режиссёр домой уйти не может, недоумевает небось, что мы тут в запертой гримёрке так долго делаем. Не будем заставлять его ждать.       Он произнёс это абсолютно спокойно. И на голого Ярика, медленно сползающего со стола, смотрел тоже непроницаемым взглядом… словно не было ничего, словно не он сейчас занимался с Яриком этими неприличными вещами и произносил все эти пошлые слова. Ярик встать не смог, так и сидел на полу, сжавшись и низко опустив голову, неловко прикрываясь руками, тяжело и сорванно дыша. Но Ярослав Баярунас действительно всегда болтал слишком много. Едва дыхание чуть выровнялось, он вскинул голову, дерзко посмотрел на Ивана, ухмыльнулся и спросил:        – А с вами заигрывать… можно?       Иван изумлённо выгнул бровь и, кажется, хотел рассмеяться, но сдержал себя и так же ровно ответил:       – Можно. Только со мной. Понимаешь, почему, Ярослав?       «Потому что я – только ваш, Иван Геннадьевич» – подумал Ярик, когда за Иваном захлопнулась дверь гримёрки.