Другая осень

      Осень разнообразия ради решила следовать календарю, и ровно первого сентября небо заволокли тяжёлые тучи, дождь принялся затапливать улицы, а ветер – завывать и швырять на землю мокрые листья. Питер. Впрочем, недели через две установилась более-менее приятная погода. Прозрачный воздух. Пёстрые деревья. Шуршащие под ногами листья. Лучи солнца, расчерчивающие дороги в парках. Именно такую осень рисуют на открытках и любят… Ярик тоже любил. До позапрошлого года.       …солнце расчертило дорожки в парке – полоса света, полоса тени, золотые монетки кружатся в воздухе и оседают на землю, дышится легко и свободно, небо над головой чистое, Ярик останавливается и задирает голову, забыв обо всём. Саша неслышно подходит к нему сзади и накрывает глаза руками. Руки холодные – опять перчатки надеть забыл, вот же дурень… Саша не даёт Ярику высказаться. Срывает с него шапку и убегает по аллейке вдаль – это Саша-то Казьмин, агрессия пассивная и активная, взрослый серьёзный человек, не то что Баярунасы там всякие. Ярик смеётся. Уши тут же замерзают на ветру, но догонять похитителя он не торопится – растягивает момент. Он обожает видеть Сашу таким. Беззаботным. Расслабленным. Наконец-то позабывшим о своей работе и маске взрослого-серьёзного. Его Сашка – именно такой. И Ярик счастлив, что только с ним одним Саша показывает себя – такого. Себя – настоящего.       …солнце расчертило дорожки в парке, тихо воркуют голуби, пахнет сладкой листвой и свежестью недавнего дождя. Ярик сжимает в ладонях Сашины руки – снова холодные, но Саша быстро отдёргивает их и встаёт со скамейки, явно не собираясь продолжать разговор. «Всё, Яр, хватит. Я ведь сказал тебе, что мы закончили. И я не передумаю, если ты на это надеешься. Закончили, ясно? Оставь меня в покое уже». Он бросает это раздражённо, почти зло, и уходит вдаль по аллейке, ни разу не обернувшись. Ярик остаётся сидеть. Невидяще смотрит на золотые монетки-листья, устилающие землю. Закончили… Нет, это Саша закончил. Сам решил и сам закончил их отношения, не посчитав нужным Ярику об этом сообщить. Пропал из всех соцсетей, на сообщения и звонки не отвечал, на общих мероприятиях старательно избегал контакта. И вот с огромным трудом Ярик заманил его в их парк, чтобы услышать… услышать… Он прячет лицо в ладонях, пытаясь выбросить эти слова из головы, но Сашин голос звучит громко и отчётливо. «Я просто себя проверял. Ну, потянет меня к тебе или нет. Да и потребности физические, знаешь, не отменял никто… А теперь я заебался, Яр, заебался с тобой. Ты слишком… сложный. И вообще у меня Настя есть». Это говорил ему Сашка. Его Сашка. Тот самый, который жарко целовал в полутёмной комнате, прижимал к стене в гримёрках, обнимал и, уткнувшись в шею, шептал, что любит.       Ярик возненавидел осень.       …солнце расчертило дорожки в парке. Другом парке, не том самом. Но скамейки, листья, ветер – всё то же самое, и пахнет так же… Боль немедленно вгрызлась в сердце. Ярик застыл посреди дорожки, не замечая людей вокруг, которые ругались и толкались, посмотрел в небо и всем телом ощутил эту боль, почти физическую, невыносимо острую, хотя прошло уже два года. Он научился с ней жить. И даже снова радоваться жизни, получать удовольствие от концертов и спектаклей, общаться с людьми… не вспоминать, не думать. Наступала осень – и возвращалось всё. Каждую, мать её, осень, и ничего не помогало, даже волшебные таблеточки, прописанные психотерапевтом. «Ты заебался, Саш? Это я заебался думать о тебе, хотя мы давно уже не вместе. Свали из моей головы, а? Пожалуйста, я больше так не могу».       – Что с тобой, мальчик Ярослав?       Только Кирилл называл его так. И Ярик вздрогнул, совершенно забыв, что на прогулку эту пошёл именно с Кириллом. Развеяться надо, на тебе лица нет, ты спишь вообще, аж больно на тебя смотреть, скоро в Призрака Оперы превратишься… Кирилл шутил. Кирилл часто шутил, за этот гордеевский юмор его очень любили. Ярику смешно не было, и гулять он вовсе идти не хотел, но согласился, лишь бы отстали – остальные артисты, собравшиеся в общей гримёрке, тут же стали поддакивать, заглядывать Ярику в лицо и щупать лоб. Чтобы убраться подальше от них, Ярик кивнул Кириллу и позволил утащить себя в парк. Не тот же самый парк. И осень не та же. Но…       Ярик посмотрел на Кирилла пустым взглядом и пожал плечами. Тому, видимо, это очень не понравилось.       – Так.       Прозвучало угрожающе. А потом Ярика схватили за плечи и едва ли не силой усадили на ближайшую скамейку.       – Я тебе предлагаю сразу же все свои отмазки для посторонних забыть. Потому что я не посторонний и вижу всё.       – Что ты видишь?       – Всё. Вообще всё. Я вижу, что с сентября по ноябрь мальчик Ярослав превращается в бледную тень самого себя. И я от этого не в восторге, чтоб ты знал.       – Почему? Весёлый позитивный Ярослав нравится тебе больше?       Кирилл долго смотрел на него – так, словно не мог своим ушам поверить, тяжело вздохнул и внезапно перестал быть похож на того Кирилла Гордеева, которого Ярик знал миллион лет. Он сгорбился и опустил голову, сжал руки на коленях, вздохнул ещё раз и только после этого тихо, явно с трудом выговорил:       – Дурак ты, Ярослав. Я тебя любого… ты мне любой нравишься. Но в таком состоянии видеть тебя просто больно.       – Почему?       – …потому что я за тебя беспокоюсь, это же очевидно.       – Да всё нормально будет, Кир. Осень закончится и… будет.       Кирилл опять замолчал, словно мучительно стараясь подобрать слова. Ярик откинулся на спинку скамьи и бездумно уставился в небо. Не та осень, не тот парк, и чувства, кажется, уже совсем не те, но почему оно продолжает болеть? Почему не оставит в покое, после двух-то лет? Чёртова осень… скорей бы заканчивалась уже, лучше в минус тридцать трястись от холода, чем чувствовать вот этот пиздец, едва не разрывающий грудную клетку.       – Это из-за него, да?       Ярик изумлённо посмотрел на Кирилла. Откуда… нет, глупости, совпадение просто, не может он знать, Ярик же никогда и никому… и Саша вряд ли болтать стал бы…       – О чём ты?       – Казьмин. Александр чтоб его Казьмин. Из-за него тебе так… плохо сейчас?       Нет. Нет, нет, нет. Только не обсуждать Сашу. Только не сейчас, не с Кириллом… да вообще ни с кем. Ярик и психотрапевту о нём почти не рассказывал, а перед кем-то другим уж точно душу выворачивать не станет. Боль стала ещё сильнее. Нет, нет, только не снова…       – Не важно. Не хочу об этом. Не спрашивай.       Фразы получались резкие и отрывистые, и Кирилл от них почему-то вздрогнул, сжался весь… да что с ним такое сегодня?       Несколько минут посидели в тишине. И Ярик уже собрался встать со скамейки и вернуться в клуб – хоть работой эти дурацкие мысли забить, – но Кирилл вдруг сделал что-то совсем странное. Потянулся к руке Ярика и накрыл её своей – большой, тёплой рукой, так не похожей на Сашину. Что?..       Кирилл не говорил ничего. Просто держал за руку и смотрел какими-то не своими, то ли умоляющими, то ли сочувствующими глазами. Ярик не понял. Он вообще ничего сейчас не понимал. Но сидеть рядом с Кириллом и чувствовать тепло его ладони было почему-то… так спокойно и хорошо, даже бешеный вихрь мыслей остановился, боль замерла и ослабила хватку. Хорошо. Спокойно. И Ярик не отнимал руки, пока Кирилл не сделал это сам – чтобы притянуть Ярика к себе за плечи и обнять; объятия он не разжимал до странности долго и молчал по-прежнему.       «Может, рассказать ему?» – промелькнуло у Ярика в голове. Не сейчас, не скоро, но однажды просто… рассказать уже хоть кому-то, поделиться этой болью, выпустить её наружу, пока она не сгнила внутри и не свела с ума. Кирилл… Кириллу, кажется, не всё равно? Ярику же не послышалась искренняя тревога в его голосе и взгляде… пожалуй, слишком сильная, и ещё там было что-то, чего Ярик вовсе понять не смог, да и не пытался. Руки едва слушались, двигались словно со скрипом, как несмазанный механизм; он всё же поднял их, сомкнул за спиной Кирилла, уткнулся лбом ему в плечо и застыл.       В воздухе пахло сладкими осенними листьями и прохладным, свежим воздухом.       Может, осень в этом году будет другой?