Я, снова я, еще раз я и Изуку

      Ботинки Кацуки громко топали по коридору общежития, но шум драки, доносившийся из его комнаты, подстегивал его двигаться еще быстрее. Меньше всего ему хотелось, чтобы вокруг собралась толпа их чересчур любопытных друзей, потому что ему и Изуку с большим трудом удалось убедить Айзаву и их одноклассников, что их двоих вполне хватит, чтобы справиться с задачей. — Не смей его так называть! Забери их назад! Забери, я сказал! Умри, тупица-переросток! — воинственно кричал тем временем один, явно детский голос. — Ой! Убери от меня свои клешни, мелюзга! И что ты мне сделаешь?! — насмехался над ним второй, который скорее принадлежал подростку. — Закусаешь до смер… бля, твою мать, отцепись, зараза!       Где-то на середине фразы самодовольство в его голосе пропало почти полностью, внезапно переходя в дикий полный неподдельной боли вопль. Кацуки ускорил шаг, толкнул дверь и застыл на пороге, глядя на открывшееся ему зрелище того, как он сам в форме средней школы отчаянно борется с самим собой же, только четырехлетнего возраста, причем, что примечательно — всё указывало на то, что самая младшая версия побеждает.       То, что дошкольник при этом был одет в форму детского сада — а именно, короткие шортики и длинную голубую рубашку, достающую почти до самых его колен, только делало зрелище еще более занимательным.       Жаль, что Кацуки дал обещание следить, чтобы не происходило того, что происходило именно сейчас. — Эй, малышня, кончай драться! — рявкнул он, для пущего эффекта поднимая руку и производя несколько взрывов. — Не дай бог, вы тут что-нибудь сломаете! Шкуры спущу!       Ни один из присутствующих в данный момент в комнате людей даже не посмотрел в его сторону, и Кацуки, вероятно, стоило бы этого ожидать: школьник уже успел привыкнуть к собственной причуде и особого впечатления она на него произвести не могла, а мелюзга… мелюзга, у которого она, насколько он помнил, еще даже не проявилась, явно был слишком настроен на то, чтобы донести до старшего свою «точку зрения».       Вероятно, путем откусывания его гребаных пальцев.       Кацуки, наверное, даже позволил бы ему это сделать, если бы школьник не должен был спустя какое-то время дорасти и стать тем, кем является Кацуки сейчас — желательно, со всеми целыми конечностями!       Тяжело вздохнув, Кацуки направился к дерущимся, схватил мелкого за шкирку и пытался оттащить его от другого себя, как в его кожу тут же врезались на удивление острые для ребенка зубы, намертво вцепившись в его руку со всей силой, на которую мальчик только был способен в своём четырехлетнем возрасте.       Кацуки был совсем не горд тем полузадушенным хрипом, который вырвался из его рта. — Суууука! — простонал он, пытаясь смахнуть с себя мелкого «я», но тот вцепился в него, будто акула, добравшаяся до добычи, а в его маленьких острых красных глазках сияла решительная и неумолимая жажда крови.       Что еще хуже, мелкий при этом совершенно не собирался выпускать из рук школьника и у него всё оставались свободными руки и ноги, так что маленькие пальчики мертвой хваткой держались за топорщащиеся светлые волосы Кацуки из средней школы, а ноги беспорядочно пинались, пытаясь достать всё, что только можно, что включало в себя живот, бедра, колени и… куда более деликатные и особо уязвимые для парней места.       Иными словам, даже Кацуки пришлось поморщиться, когда маленькая, обутая в черные с крохотными принтами черепов ботинки нога врезалась аккурат между ног школьника Кацуки, и тот буквально взвыл от боли, запнулся и упал на задницу, одной рукой баюкая своё достоинство, а другой всё еще пытаясь отодрать детскую руку со своих волос.       Кацуки готов был поклясться, что увидел слезы, выступившие на глазах бедняги, но у него не было времени, чтобы подумать об этом, потому что две более младшие версии, с которыми он уже не столько пытался бороться, сколько просто отделаться от них, потянули его за собой вниз, так что в итоге все трое оказались на полу, крича, вопя и путаясь в конечностях друг друга.       С мелким засранцем, который всё еще практически грыз руку одного Кацуки и был на грани того, чтобы вот-вот вырвать клок волос у другого по середине.       Примерно в таком виде их обнаружил Деку, который осторожно заглянул в их дверь. — Каччан? — послышался его удивленный выдох, который заставил всю троицу застыть на месте. — Серьезно?! Ты же обещал присмотреть за ними, а не драться!       Кацуки готов был расплакаться от облегчения, когда его многострадальная рука внезапно оказалась свободной от зубов мелкого, но едва он открыл рот, как паршивец начал брыкаться и размахивать конечностями, явно пытаясь выбраться. Кацуки даже не успел ничего сделать, прежде чем маленькая ножка, явно пытаясь оттолкнуть его от себя, врезалась ему в живот, с удивительным «везением» попадая именно то место, на котором у него остался довольно крупный и болезненный синяк с последней тренировки, заставляя на мгновение увидеть звезды перед глазами. Следующей жертвой стал школьник-Кацуки, всё еще не оправившийся от последнего удара, который почти захрипел, когда острый локоть мелкого врезался ему в лицо, так что обе взрослые версии невольно отпрянули, позволяя самому младшему вырваться на волю.       Кацуки только услышал топот маленьких ног, а когда поднял голову, то увидел, как мелкий на полной скорости врезается в ноги Изуку и обнимает их, а потом сразу переводит угрожающий взгляд в глубину комнаты, на остальных.       Кацуки ощутил на себе вопросительный взгляд, когда покрытая шрамами ладонь машинально легла на топорщащиеся волосы его четырехлетнего «я», ласково перебирая и ероша их, прежде чем Изуку присел, чтобы оказаться на одном уровне с мелочью. Где-то под ним всё еще слабо шевелился и хрипел школьник, пытаясь сбросить с себя более массивное тело, которым Кацуки успел обзавестись к середине третьего курса, но Бакуго-старший намеренно оставался на месте — слишком хорошо помнил, сколько проблем ему в своё время принес язык собственного четырехлетнего «я» и не хотел, чтобы нынешнему Изуку вновь пришлось иметь с ним дело. — Зуку, давай уйдем отсюда! — тем временем громко потребовал мелкий, уже дергая Изуку за штанину и безуспешно пытаясь вытянуть его из комнаты.       Изуку не двигался, но судя по мягкой улыбке, внимание паршивца ему явно было приятно, и от того, с каким теплом он смотрел на эту версию Кацуки, у взрослого Бакуго слегка щемило сердце. Школьник, к счастью, уже перестал брыкаться под ним, вероятно, смирившись со своей участью, и Кацуки слегка сдвинулся, освобождая его от своего веса, но всё еще удерживая руку возле его рта.       Он наблюдал, как Изуку присаживается на корточки, чтобы быть на одном уровне с ребенком, с самым серьезным видом спрашивает, что случилось, на что маленький паразит тут же принялся ябедничать, явно преувеличивая масштабы случившегося, умудряясь при этом выставлять виноватыми обе старшие версии.       Кацуки готов был поклясться, что не помнил, что был настолько невыносимым в те годы, но глядя на то, как Деку пытается сохранить серьезное выражение лица, внимательно слушая мелкого, он поймал себя на мысли, что, возможно, готов смириться даже с этим, если это даст ему возможность полюбоваться этой стороной Изуку.       Задрот просто всегда был до отвращения мягок с детьми, но Кацуки нравится в нем даже это. Особенно если упомянутым ребенком является его собственная версия. Ему не было нужно лишнее подтверждение о том, что Изуку всегда заботился о нем, но получать его тем не менее было приятно.       Что-то вновь зашевелилось под ним, и Кацуки перевел взгляд на школьника, наталкиваясь на подозрительный внимательный взгляд, в котором написано что-то похожее на недоверие и отвращение. Бакуго одними губами приказал пацану молчать, и, к счастью, тот послушался, раздраженно отводя взгляд в сторону. — Вот поэтому никому из них нельзя оставаться с тобой! Они оба придурки и злые, так что взрослый Зуку — тоже мой Зуку, и вообще я голодный, так что мы уходим! — гордо закончил тем временем Кацуки-младший, в последний раз бросая убийственный взгляд на застывших старших, и вновь потащил Изуку из комнаты.       Деку послушно позволил увести себя на этот раз, хотя и шел медленно, вопросительно оглянувшись на мгновение на Кацуки, будто спрашивая, будет ли всё в порядке. Тот только кивнул и дернул головой в сторону двери, подтверждая это: будет только к лучшему, если Изуку проведет время с мелким и покормит его, если тот и правда проголодался.       Кацуки не упустил из виду то, как Изуку, перед тем как уйти, бросил последний взгляд на школьника и смесь эмоций, которая возникла в тот момент на его лице.       Кацуки едва ли мог расшифровать её в полной мере. Изуку не выглядел расстроенным, но и радостным его назвать было нельзя. В его глазах всё была та же приязнь и нежность, с которыми он смотрел на младшего, но в чертах лица было и что-то горькое, сожалеющее.       Кацуки выждал, пока дверь за ним захлопнется, и только потом поднялся, позволяя школьной версии себя двигаться, как тому заблагорассудится. — Так ты теперь достаешь и избиваешь дошкольников? — хмыкнул он с деланной небрежностью, шаркая к шкафу (потому что мелочь успела хорошенько врезать ему по колену чуть раньше), в котором он хранил небольшой чемоданчик для первой помощи. — Тоже мне герой. — На себя посмотри, — огрызнулся угрюмо школьник-Кацуки в ответ, пока старший искал нужное среди припасов. — Как будто сам не барахтался тут несколько минут назад. Будущий, блять, герой, не смог справиться с двумя мелкими версиями себя. Сколько там тебе до выпуска? — Полгода, — отозвался Кацуки, прежде чем обернуться и бросить ему небольшой тюбик с мазью, которая, как он успел выяснить из собственного опыта, отлично помогает с заживлением синяков. — Восхитительно, блять. Несколько лет — и поглядите, во что я должен превратиться, — фыркнул школьник, уже сидящий на полу, ловко ловя брошенный предмет.       Перед тем как открыть крышку, он еще несколько секунд придирчиво разглядывал тюбик и его содержание, и только после этого принялся осторожно наносить мазь на ушибленное лицо.       Кацуки криво улыбнулся, тоже опускаясь на пол и прислоняясь спиной к своей кровати, и наблюдает за «собой» со странным чувством. Каждый раз, когда он думает, что ничто в их мире уже не сможет удивить его, учитывая всё многообразие всевозможных причуд, происходит что-то вроде этого, когда на твою голову буквально сваливаются две более младшие версии себя.       И видит бог, видеть, слышать и говорить с кем-то, кем ты являлся совсем недавно — это более чем сюрреалистичным опыт. Особенно когда за три с половиной года успело поменяться так много, что он уже почти начинал забывать, что был этим человеком.       В конце концов, воспоминания могут многое смягчить, сгладить углы, показать более прилизанную, светлую, не такую мерзкую и отталкивающую версию того, что происходило на самом деле.       Впрочем, поправил он себя, они могут искажаться и в другую сторону. Годы до того, как у него проявилась причуда, были достаточно размытыми для Кацуки, и одним из самых запомнившихся эпизодов для него был тот случай на озере с бревном, так что он успел позабыть, как крепко они были привязаны с Изуку друг к другу до того, как всё стало портиться.       Он успел забыть, с каким пылом он защищал когда-то задрота от всех, кто по его мнению относился к нему грубо или неправильно — до того, как начал делать это сам.       Понадобилось слишком много времени, чтобы всё вернулось на круги своя. — Мне нравится, — сказал он поэтому, пожимая плечами. — Есть куда расти, но я доволен.       Это почти слишком откровенно для Кацуки, но, во-первых, он почти выпускник академии и без пяти минут профессиональный герой и он действительно успел вырасти с момента поступления в неё. Он мог говорить откровенно, не чувствуя себя при этом слабым и уязвимым — в отличие от ребенка, который сейчас дулся и изо всех сил пытался казаться не затронутым ничем из того, что переживал, даже если это явно было не так. Во-вторых, сидевший перед ним подросток — это фактически он сам, так что врать и скрывать от него что-то было бы просто бесполезно и глупо: даже если школьник не запомнит ничего из случившегося, когда вернется обратно. — Готов поспорить, что нравится, — ядовито заметил этот самый школьник. — Не думай, что я не видел, как ты смотришь на него — как будто готов целовать ему задницу.       Кацуки нашел забавным то, что подросток явно пытался задеть его, а всё о чем он мог думать — то, насколько сказанное на самом деле близко к правде. Фигурально и буквально.       Особенно буквально.       Однако когда он перевел взгляд на младшую версию, то заметил, с какой силой были сжаты у того кулаки и как он слегка дрожал, буравя пол напряженным взглядом. Его поза казалась жесткой, но Кацуки мог чувствовать, как подросток буквально бурлит под своей кожей.       Он слишком хорошо помнил это чувство — когда эмоции переполняли его настолько, что казалось, будто он может взорваться на месте, если только не найдет для них выход. Чувство, когда всё сводилось к почти примитивной реакции на опасность — «бей или беги».       И Кацуки никогда не был тем, кто выбирает второй вариант.       В прошлом именно Деку заставлял его переживать нечто подобное сильнее всего, и было неизбежным, что именно Изуку принимал на себя основной удар, когда Кацуки срывался. Казалось логичным, что если Деку вызывал в нем эти переживания, то, вероятно, именно он и был во всем виноват. Казалось, что если убрать Изуку из уравнения, то всё в конце концов придет в норму и встанет на свои места.       Для этой версии Кацуки должно пройти еще много времени и событий, прежде чем он разберется в себе, а они с Изуку дойдут до тех отношений, что у них есть сейчас, так что Кацуки знал, что бесполезно даже пытаться переубедить «себя» сейчас. За эти три года он успел узнать и осознать слишком много вещей, которые порой давались ему слишком дорогой ценой и которые просто невозможно было объяснить кому-то за один короткий разговор.       Нельзя передать ту смесь раздражения и облегчения, когда он впервые увидел тем утром, как Деку входит в тот же самый класс героев, одетый в ту же форму, что и Кацуки. Или то чувства предательства, когда он узнал, что дерьмовый задрот «врал» ему, скрывая причуду. Опустошающее осознание, что он не только проиграл в первом же серьезном испытании после поступления и сделал это прямо на глазах Всемогущего, но и проиграл Деку изо всех людей. Головокружительный азарт, смешанный с гнетущей тревогой, от первого настоящего боя со злодеями, которые напали на него и его класс. Унижение и ярость от бессмысленной победы на фестивале. Навязчивое желание следить за прогрессом Изуку, чтобы чувствовать уверенность, что он всё еще лучший, впереди, и глубоко скрытый страх того, что его могут оставить позади и многое, многое другое.       Это был чертовский длинный, извилистый и непростой путь, приведший Кацуки к пониманию того, как на самом деле он относится к Изуку и как Изуку, в свою очередь, к нему. То что он с гораздо большей охотой предпочел бы драться не с Изуку, а бок о бок с ним. Так, как давным-давно они мечтали в детстве.       Эта была его данность к этому моменту, но в средней школе ни о чем подобном он и подумать не мог. Школьник-Кацуки прямо сейчас видел только то, насколько свободно и легко он нынешний ведет с себя Изуку, и это вероятно, должно было ощущаться как предательство со стороны своего будущего «я».       Кацуки мог только представить, насколько униженным, слабым и испуганным подросток чувствовал себя, наблюдая за всем этим. И ведь он по сути даже не догадывался, насколько тесные отношения связывают его и Изуку сейчас.       Наверное, ему даже можно было бы посочувствовать…       К сожалению, Кацуки никогда не был особо жалостливым человеком. — Возвращаясь к целованию задниц. Эй, ты же в курсе, что я и ты один человек, верно? — протянул он вдруг, замечая, как заметно вздрогнул школьник. — Чего, блять? — рявкнул тот, но Кацуки услышал легкую дрожь в его голосе. — Ты вообще о чем?!       Кого-то другого такая резкость могла бы даже обмануть. Жаль, что Кацуки слишком хорошо знал себя, чтобы купиться на этот тон. — Ты же знаешь — у нас отличная память, — продолжил он, слегка откидываясь назад. — И я в точности помню всё, что мы с тобой думали о нем в этом возрасте. И хорошее, и плохое… и то, в чем не хотели себе признаваться, — добавил он более низким голосом, вспоминая те стыдливые ночные часы, проведенное в своей комнате наедине с собой, собственной рукой и фантазиями об Изуку, о которых почти с ужасом вспоминал потом в дневные часы.       Школьник напротив него вдруг резко побледнел. Улыбка Кацуки стала широкой и откровенно неприятной.       В конце концов, он ранее, когда инцидент с причудой привел эти две версии в их мир, обещал Изуку, что не будет драться с самим собой.       Но Кацуки никогда не обещал, что не станет издеваться над ними как-то иначе…