Наверное

      Ранние школьные подъемы уже давно стали Ксавьеру привычкой — такой обыденностью, которую, как бы она и не была противна, просто нельзя изменить. Юноша сожмурился со всех сил, пытаясь тем самым оторвать прилипшие к векам остатки непонятного сна. Ночь прошла крайне странно. Снились то нечёткие тёмные образы, то странные высокие фигуры, которые Ксавьер будто когда-то давно, в детстве, уже успел увидеть. Их отпечаток почти полностью выветрился из памяти, но оставшаяся дымка так и кричала: «Ты нас знаешь».       Иногда во сне появлялась Уэнсдей. Ксавьер не был уверен, что смог бы хоть кому-нибудь объяснить, что конкретно нашёл в этой мрачной девчонке, и нашёл ли вообще. Вечно холодная, чрезмерно гордая и просто невероятно прямолинейная. Если ты ей не понравишься — то узнаешь об этом сразу же. Чего таить, стать для Уэнсдей кем-то близким, как успел понять Ксавьер, было крайне тяжелым делом. Местный нормис, правда, смог этого добиться (пускай Ксавьер до сих пор и не мог понять, как именно он это сделал).       Ксавьер не заметил, как его руки сжались в два кулака под тонким одеялом. Ногти чуть впивались в ладони, но мысли словно заглушали любое неприятное чувство. Ксавьер вытащил их, поднял прямо над головой и заметил на одном из больших пальцев следы засохшей серой краски, которую каким-то образом пропустил вечером. Он попытался оттереть пятно, но оно лишь все больше размазывалось по руке. Даже сейчас его преследовала чёртова Уэнсдей — это ведь были остатки краски с её уже почти законченного портрета. Ксавьер машинально повернулся к столу, на котором плотно закрытый и придавленный сверху книгой лежал его альбом.       Выбросить из головы образ Уэнсдей стоило в тот самый день, когда он там только успел появиться.       Наверное, и не нужно было всё это время так приглядывать за ней, пытаться привлечь внимание, чтобы вызвать хотя бы какой-то отголосок эмоции на её до жути бледном лице. Наверное, всё это было лишним. Тем более Ксавьер даже не был уверен, что все те его чувства, что были обращены к Уэнсдей, — это та самая любовь, о которой вечно говорят взрослые и которую так жаждут дети.       И всё-таки Уэнсдей — та самая девочка с чёрно-белой формой и смертельно белым лицом — всё ещё будто стояла прямо перед ним, смерив своим стеклянным взглядом из-под длиннейших ресниц. Её глаза ничуть не пугали Ксавьера, даже наоборот, манили. Манили так, как к себе притягивают песни сирен. Манили так, как не должны к себе звать глаза человека, которому на тебя всё равно. Ксавьер шумно выдохнул и только сейчас поднялся с кровати. Ледяная поверхность пола чуть остудила его пыл, и только благодаря этому он на пару мгновений забыл о Уэнсдей.       Странная идея вдруг догнала его, и опомниться Ксавьер смог только под струями ледяной воды, льющейся откуда-то сверху. Несмотря на температуру, вода так обжигала кожу, будто кто-то вылил на спину не один литр кипятка. В ушах гулко и в то же время пронзительно звенело. Ксавьер знал, что поступал очень глупо, и какая-то там Уэнсдей не стоит чего-то подобного, но его сознание усердно сопротивлялось любому зачатку рациональной мысли.       Наверное, Ксавьер не был готов к тому, что чувства к чертовски странной Уэнсдей Аддамс способны довести его до чего-то подобного.       Выйдя из ледяного душа, который просто перестал правильно работать (ведь имя на букву «У» опять посетило его тяжёлую голову), к мыслям Ксавьера вновь закрались образы высоких длинных фигур из сна. Но теперь он мог точно сказать, когда до этой ночи их видел. Чёртов гроб чёртовой родственницы и чёртова спасительница-Аддамс.       Наверное, то, что Ксавьер испытывал к Уэнсдей, нельзя было назвать никак иначе, как любовь. И уже давно.