никогда не

аффогато кусает плод, пока сок стекает по его шее, и это липко, кажется совсем неопрятно, но он не обращает внимание – лишь по половине месяца на глаз смотря в чужое плачущее золото. и сок – такое искушение, что клоттед поддается. аффогато — лепесток никогда не расцветшей сакуры севера. аффогато — дерево, никогда-никогда не подарившее нежных цветов, лишь ветрами закаленное и к снегам привыкшее, забывшее и никогда не узнавшее, что раньше, когда-то давным давно он мог понести сладчайшие плоды. аффогато создал себя с сам с проросшего ростка до никогда не опавших листьев. он изучил в себе каждую ветку и направил их острым клинком против неугодных. ему не нужен никто другой, чтобы быть полноценным, и это просто факт – он родился так, чтобы никогда не нуждаться в дополнении. и клоттед знает это, знает где-то на подкорке, но все равно опускается рядом с чужими коленями, находя безмолвное — высшие только наблюдают, никогда не говорят — разрешение, руками медленно огибает чужую талию и приживается к плотным тканям у медленно вздымающегося живота. аффогато родился полноценным, а клоттед родился раскрошенным и раздробленным, чтобы всю оставшуюся жизнь собирать себя словно разбитый витраж. рука на его голове – как благословение и утешение, как молчаливая помощь. аффогато родился не для этого мира, и это доказывает то, как он легким взмахом струящихся рукавов склеивает клоттеда день ото дня не крупицами, но кусками – словно нет на свете пазла легче, чем покинутое всеми ароматное печенье. аффогато никогда не спрашивает – все откровения добровольные, словно молитва богу под луной, когда в груди трепещет усталость, и отчаяние волнами чувств погребает под собой. клоттед сбивчиво и сипло молит своего творца-спасителя дать сил перед новым днем, ведь кажется, что его разбитая мозаика снова — кто бы сомневался — трещит по швам. личный бог забирает все переживания — вместе с дыханием — и заново изящными руками собирает своего верующего. а на его пальцах ровно тринадцать поцелуев – на каждое из колец по одному. подсказка, имеющая смысл где-то в другом месте, но никогда не здесь. клоттед на грани, кажется, уж слишком часто, но спаситель никогда не против: он обнимает, обволакивая, закрывая в себе от всего злого, несправедливого к его верующему мира, но в серебре луны его глаза все так же непоколебимы. всевышним не пристало вмешиваться в дела земные – так написано в изнанке мира, и поэтому аффогато молчаливо отчаянному позволяет цепляться за себя всегда, и каждый миг он рядом и поблизости — везде для клоттеда и нигде для остальных, — чтобы холодными руками прижать к себе и надавить на чужую грудь, заставляя глубоко вздохнуть морозный воздух. за окном душное лето. аффогато смотрит на мир через призму возвышенного суждения, через свои знания и убеждения, и всегда он видит больше остальных. видит чужие страхи, чужие предрассудки, и жадные желания, словно каждый перед ним раздет до костей. в чужие тела аффогато проникает ветвями, сок распыляя – им же отравляя, чтобы с гниющих трупов собрать все то, что посчитал своим. но с клоттедом всегда все было как-то иначе. с первой встречи кажется. никогда не опавшие лепестки щекочут чужие щеки. никогда не расцветшие цветы скользят по разбитому витражу. клоттед ломается и стонет в муке боли незримо для смертных, золотом раскаленным оплакивая свою неполноценность. аффогато золото притягивает, поэтому никогда не пролитые слезы капают на никогда не расцветшие цветы, и тогда где-то там, не здесь, засияет бутон – самый чистый и нежный — самый греховный и гнилой. расцветет и завянет до тех пор, пока золотые слезы снова никогда не прольются на него. и пока страдает грешник, он найдет в себе силы расцвести. аффогато своего сломанного с самого зачатия мира грешника обожает до безумия. поэтому позволяет ему в темноте одежд раствориться навсегда, полумесяцами холодно сверкая.