Te espero

Се Юйчень устало потирает висок. Мысленно, разумеется: образ необходимо поддерживать, это приобретается репутация тяжело, а теряется буквально за секунды. Се Юйчень — хороший глава семьи, а потому не имеет права быть слабым. Даже если он всё ещё человек. Даже если он абсолютно, совершенно, смертельно устал. Как сказал бы кое-кто, задолбался. Он смыкает ладони в замок и внимательно дослушивает доклад. Кивает подчинённому — молодец, свободен, хорошая работа. Коротко чёркает в ежедневнике пару строк шифром, перекладывает документы, меняет ручку с изысканной перьевой, изготовленной на заказ, с монограммой, как полагается, на самую простецкую шариковую, какую в любом канцелярском найти можно, и принимается заполнять бесконечные, бесконечные, бескрайние бумаги. Это займёт ещё часа два; три, если появятся новые, несомненно важные и секретные, которые никому больше доверить нельзя. Бумажки размножаются почкованием, хихикает внутренний голос знакомым тоном, и Се Юйчень бросает про себя резкое «заткнись и не мешай», пытаясь осознать, почему в очередной раз его пытаются обвести вокруг пальца. Честное слово, люди… Такие предсказуемые. Как будто он не заметит, кто, как и куда потащил одеяло на себя в этот раз. Слишком занятой Се Юйчень, ох, ах, какой ужас, а что некомпетентным он не был даже в подростковом возрасте… Ха-ха-ха. Трижды. Безэмоциональное. Люди — идиоты, это, кажется, давно доказано если и не наукой, так жизнью наверняка. Срочные документы кончаются, как и прогнозировалось, ровно через три разминки для рук, то есть два часа, и один полный стержень ручки. Завтра придётся поменять; в спальне должен был оставаться ещё не начатый блок, тщательно запрятанный в оружейном тайнике. Образ складывается из мелочей — правило первое и главное. Се всегда пользуются лучшим — правило второе, всему миру известное. Ему нравится эта марка, пишет легко и быстро, никогда не протекает и выживает даже спустя три купания в болоте и четыре крутых горных спуска в погоне, а ещё запасную всегда можно утащить из чужой кожанки, главное, карманы не перепутать, нужен левый внешний — третье, выведенное временем и опытом. Чжай Синъяо снова будет ворчать, что слишком много макулатуры необходимо оцифровывать, почему старший брат не может писать сразу на компьютере, у нас же лучшая защита. А он снова ответит, что наличие бумажных копий надёжнее и имеет некоторые преимущества, иначе почему человечество до сих пор не перешло на стопроцентные электронные форматы. Они потратят на этот спор минут десять, может быть, пятнадцать; в любом случае, это будет не сегодня. Он привычно подготавливает стол к новому раунду работы, поглядывая на часы. Перелистывает в голове календари встреч и расписание мероприятий, проверяя следующий день. Время к семи — Се Юйчень медленно откидывается на спинку стула, прикрывая глаза, чтобы не следить нетерпеливо за секундной стрелкой, как мальчишка в ожидании освободительного звонка. Как влюблённый мальчишка, смеётся голос внутри, и Се Юйчень плоско улыбается, не пытаясь его заткнуть. Склонности к самообману он никогда не питал. Смотреть на часы всё равно нет никакого смысла: тот, кого он ждёт, ненавидит круглые числа, если, конечно, речь не о цифрах на банковском счёте, и придёт позже. Вряд ли раньше. Хотя, если будет настроение… Явится, как истинная королева драмы, за минуту до. Он проводит время за упорядочиванием мыслей и планов, вдыхает на счёт, успокаивая порывистое сердце, всё норовящее сорваться в оглушительный бег, смиряет привычно ненужное, глупое и лихорадочное от усталой головы желание начать метаться по кабинету, как потревоженный зверь. Вместо этого скрещивает руки на груди, как выражение недовольства, и ждёт, чутко прислушиваясь. Окно тихо щёлкает через сорок вздохов. Обдаёт бок тонким лезвием вечерней прохлады; предупреждающе звякает коварно установленная прямо у оконной створки музыка ветра, тут же остановленная уверенной рукой. Чуть пружинят о мягкий ковёр стоптанные верные берцы, когда тень подбирается ближе. Тонко скрипит расстёгиваемая тактическая перчатка. — Сяцзы. — незамедлительно отвечает Се Юйчень ещё до того, как горячие ладони укладываются ему на глаза. — Ай, Сяо Хуа, никакого чувства момента! — жалуется притворно Сяцзы, и Се Юйчень ловит себя на том, как предательски приподнимаются в улыбке уголки губ. И ничего с этим не делает. Главе семьи не положено улыбаться от ребяческих выходок, но Се Юйчень Хэй Сяцзы не босс. Разумеется, Сяцзы дуется. Он ворчит и на отсутствующее чувство юмора Сяо Хуа, и на внезапное предательство, — да-да, Сяо Хуа, какой честный человек сделает такую подставу, а если бы оно упало и пробило мне голову, а? — и на очередную смену схем патрулей (как будто это не он каждый раз лучится довольством, когда обводит вокруг пальца любых стражей), из-за которой совершенно внезапно опоздал на целых две минуты, а ведь Хуа Эр Е ненавидит опаздывающих, что же теперь делать… А руки с лица так и не убирает, греет, сдвигает на ноющие виски, массируя осторожно, словно ловушку обезвреживает, пока Се Юйчень не выдохнет мягче, тише, расслабленнее. Тогда Сяцзы умолкает. Смотрит пристально, нечитаемо, жжёт вниманием кожу, пока Се Юйчень не откроет глаза и не посмотрит в ответ. Сяцзы высокий, ещё и стоит за спиной — приходится чуть запрокинуть голову и прищуриться, жалея, что уже отложил очки. Не то чтобы у него было плохое зрение… Просто блестящее стекло — прекрасная преграда, позволяющая чуточку преуменьшить, насколько он устал. А ещё от бесконечных документов побаливают глаза, с вспомогательными линзами проще фокусироваться, и кто такой Се Юйчень, чтобы отказываться от дополнительного комфорта. Сяцзы капельку запылённый, взъерошенный с дороги, собрал в волосы и на плечи пару розовых листов — опять через кусты путь срезал, кошак блудный, и нравится же ему в саду охранников дурить. Стоит без привычной дурашливой ухмылки — проверяет, изучает, оценивает. Проводит инвентаризацию, не погрызла ли какая охамевшая гусеница лепестки дорогого цветочка, ухмыляется вместо него внутренний голос Се Юйчень, лет десять уже приобретший нотки Сяцзы — и почти кажется, что это сам Сяцзы говорит вслух. — Сяцзы, — зовёт Се Юйчень самостоятельно, принимая укоризненный вид, — ты долго. Сяцзы — удивительное дело — на подначку не покупается. Чуть смещается в пространстве, горбится неудобно, нависая мрачной чернотой, соскальзывает ладонями на плечи, опираясь едва заметно. И молчит, сверля тяжёлым взглядом плотный каркас бинтов на левом запястье, другим незаметный под специально подобранной модной и отлично скрывающей повязки рубашкой; Сяцзы просто профессионал и слишком хорошо знает, куда смотреть. А Се Юйчень слишком хорошо знает, как он смотрит — никакие солнечные очки ему не помеха, чтобы разобрать, куда именно уставился Сяцзы. Сяцзы слишком хорошо его знает: взгляд передвигается в область торса, словно рентгеном находя такие же бинты на рёбрах, губы сжимаются. Он характерно склоняет голову — видно, как каменеет линия скул. Сяцзы выглядит так, словно готов броситься; и то, как он движется, как медленными яростными волнами собирается его разум в опасный водоворот — именно в такие моменты он как никогда отвечает своим звериным прозвищам. Вот уж действительно, медведь или скорпион. Се Юйчень действует на опережение, как и всегда. Распрямляется, как змея в атаке, прогибается, отталкиваясь от письменного гарнитура — лёгкое, но массивное кресло на колёсиках движется назад, вынуждая Сяцзы среагировать, чтобы не получить по ногам — и дёргает партнёра на себя. В бою, разумеется, такой номер не прошёл бы. Но сейчас они дома, а он ещё и ранен — Хэй Сяцзы позволяет швырнуть себя через злосчастное кресло вверх и вперёд, даже помогает, пусть и не ожидавший подобного хода. Се Юйченю нравится его удивлять. Например, тем, что на этом наглом движении, больше Сяцзы подходящем, он не останавливается: подбивает по точкам опоры, не давая стабилизироваться, и заваливает в охапку к себе на колени, шикая на протестующие рёбра. Сяцзы тяжёлый, жёсткий и костлявый, неудобный и колющийся из ниоткуда неудобно давящими ножами, а ещё пахнет совершенно не лесными цветами, но Се Юйчень упрямо сгребает его в руки и не отпускает, преувеличенно морщась от боли на попытку ускользнуть. Сяцзы верит не особо, но всё же послушно подбирается, позволяя обнять, удивлённый. Се Юйченю инициировать объятья совсем не свойственно. Что случилось, Сяо Хуа, додумывает внутренний свой-другой голос с лёгкой опаской. Ничего, мысленно отвечает Се Юйчень. — Ты долго, Сяцзы. Полгода — не самый долгий срок их расставаний. Полгода сразу после чёртовых пряток в экспедиции в Монголии — весьма раздражающе. Так что да, он скучал. А ещё злился, и обязательно отомстит позже — пускай это и по-детски, и недостойно для главы семьи, и пустая трата времени. Но говорить этого не собирается. Всё равно Сяцзы — проницательный, но очень глупый местами — поймёт сам. Согревающая ладонь медленно, почти нежно устраивается у него на талии, поглаживает, аккуратно определяя границы повязки. Сяцзы наклоняется вперёд — осторожно, словно кота не спугнуть пытается, нескладно тычется губами в губы, переносицу, щёку, всё ещё неожиданно тихий. Прислоняется лбом ко лбу, неуютно холодя металлическими дужками чуть съехавших очков — позволяет заглянуть за них. Хорошо, что сейчас вечер, а он оставил свет в приглушённом режиме, не ослепит этого дурака, отстранённо думает Се Юйчень, заворожённый серебристо-золотыми искорками поблекшей радужки, как в первый раз. Сяцзы наконец улыбается ему. Улыбка странная, щемяще мягкая, тонкая, почти призрачная, почти пугающая своим отражением в искажённых глазах. Такая, которую он никогда не видел у Сяцзы; от прилива адреналина частит сердце, и Се Юйчень едва не переходит в боевой настрой, подбирается, напрягается, готовый бежать и бить с равной вероятностью. — Сяцзы? — повторяет он подозрительно, вкладывая в имя затаённое «всё в порядке?». Что, чёрт возьми, происходит? Сяцзы шуршит курткой, вошкается неловко: лезет во внутренний карман свободной рукой, перебирает мусорное море обитающего там хлама (Се Юйчень даже слышит, как что-то с треском ломается), фыркает, уколовшись, видимо, о швейный набор — если Се Юйчень правильно помнит, он лежит как раз где-то там… Вложенный в ладонь гладкий предмет заставляет отвлечься. Отстраниться, поднять, посмотреть — и снова обратить взгляд к Сяцзы с немым вопросом, ощущая, как планета с отчётливым хрустом сходит с орбиты. Как будто мир останавливается и время начинает идти в обратном направлении, где-то за окном со свистом подрывается ракета, разлетается на осколки любимый сервиз прадеда, замолкают на половине ноты живущие в саду птицы. У Се Юйченя — жар, лихорадка, галлюцинации, нож под рёбрами и три десятка ядовитейших шиби поверх. Хэй Сяцзы улыбается ему. — Прости, Сяо Хуа. Я задержался. На ладони Се Юйченя холодом горного рассвета горит жадеитовое кольцо.