С большим сердцем

      Она так внезапно появилась посреди учебного года, что не могла не привлечь внимания остальных учащихся. Тёмная, даже мрачная, Уэнсдей Аддамс смотрелась пугающе даже несмотря на две милые косички и длиннющие ресницы. Её вид так и кричал: «Лучше не подходи ко мне». Но разве это могло остановить человека, который был знаком с ней чуть больше остальных?       Ксавьер точно знал, что никак нельзя благодарить человека, что пытался раздавить Уэнсдей горгульей, но был так воодушевлён этой внезапной возможностью спасти её из-под завала каменной фигуры, что даже безбожно (а когда дело касалось Уэнсдей, по-другому просто было нельзя) корил себя за это. Если бы он мог овладеть потоком так быстро идущего времени, то определённо сделал бы так, что бы ничего не падало на эту непонятную девчонку, но, раз сама судьба распорядилась иначе, может же Ксавьер позволить себе побыть хоть немного гадом? Тем более он был точно уверен, что мысль о возможной смерти ничуть не пугала Уэнсдей. Да и возможно ли было вообще заставить дрогнуть на её лице тот самый мускул, что отвечал за страх, отчаянье и простую пугливость?.. Некоторые люди говорят, что эмоции — это не их конёк. И если они имеют в виду фигурное катание, то Уэнсдей уже давно выгнали из сборной.       Не особо интересуясь какими-то психологическими терминами, Ксавьер для своего же полного успокоения свалил все мысли о вдруг сдвинувшейся горгулье на юношеский максимализм. Если и выставлять себя дураком, то только лишь при себе и только подобным образом. Юношеский максимализм… он такой. Звучало вполне сносно, поэтому других оправданий себе Ксавьер не искал.       Невермор не зря носил звание школы. Всё-таки иногда в нём проходили настоящие занятия, на которых Ксавьер, послушно кивая в такт мыслям немногочисленных преподавателей, рисовал портреты новенькой одноклассницы. Её взгляд мог испугать, но в тот же момент — безудержно к себе манил. Наверное, так бывает, когда спасаешь человека, что спас тебя в далёком детстве. Между вами возникает некоторая связь, которую сложно объяснить и от которой никак не избавиться. Это всё-таки нечто больше, чем возвращённый должок.       На одном из таких занятий, когда подушечки пальцев и запястья в очередной раз были измазаны карандашом, Ксавьер снова прокручивал в голове тот самый — единственный и печально короткий — диалог с Уэнсдей.       — Меня не нужно спасать, — она говорила таким тоном, будто действительно и на полном серьёзе была готова умереть под той горгульей. Только тогда Ксавьер смог полностью осознать, что её слова про оригинальную смерть — чистейшая правда.       — То есть лучше, чтобы тебя расплющило? — Ксавьер пытался скрыть ноту иронии в голосе, но не был уверен, что справился. Ему также отчего-то казалось, что скрыть что-то подобное от Уэнсдей — дело практически невыполнимое. Несмотря на отсутствие собственных эмоций она явно разбиралась в чужих. И получше многих мозгоправов. По крайней мере, так для себя решил Ксавьер: на своём веку он повидал лишь двух психологов.       — Мне не нужна помощь.       Долгими годами дружбы с Уэнсдей Аддамс Ксавьер не мог похвастаться как и любой другой ученик Невермора. Но, едва девочка произнесла эту фразу, перед ним как по инерции появился её образ — лишь на пару лет младше и менее чёткий (детская память давала о себе знать, забирая некоторые графические детали)       — Ты совсем не изменилась, — сказал тогда Ксавьер. Сначала юноша даже подумал, что фраза прозвучала лишь у него в голове, но по небольшой тени удивления, что так внезапно проскочила на лице Уэнсдей (она может!), он понял, что всё-таки произнёс эту банальщину вслух. Уэнсдей требовала чётких ответов (Ксавьер успел понять, что недомолвки — это точно не про неё), но выкладывать так просто их единственное общее прошлое до ужаса не хотел.       — Давай будем считать, что я вернул долг, — никакой реакции не последовало, и Ксавьеру пришлось просто принять тот факт, что она его не помнит. — Ксавьер Торп. Ты меня, наверное, не помнишь. Я тогда был на пол метра ниже и гораздо толще…       — Что случилось? — Уэнсдей так неожиданно его перебила, что спутала все мысли в одну кучу и не дала времени её разобрать.       — Не знаю, — он едва пожал плечами, ища ответ, который ждёт Уэнсдей. — Пубертат, я думаю…       — Что случилось, когда мы виделись?       Ксавьера словно ударило током. Но не таким, как идёт от молний, а липким и мерзким, который путается в волосах, когда стягиваешь с себя синтетический свитер, который неприятно покалывает и обмазывает странными помехами. Он не мог поверить в то, что мог так сильно затупить на таком простом вопросе. Лишь чуть усмехнувшись своему же ответу (будто показаться полным идиотом у него и планировалось), Ксавьер попытался связно рассказать событие, произошедшее так давно, но, в тот же момент, совсем не улетучившееся из памяти.       — Это были похороны моей крёстной, — начал Ксавьер, и ему было приятно видеть, как внимательно Уэнсдей ждёт продолжения. Наверное, это всё-таки был её обычный пристальный взгляд, но юноша предпочитал об этом не думать. — Она вместе с твоей бабушкой провела свою молодость в Европе, и они обокрали половину богачей старого света, — Уэнсдей отвела взгляд в пол, и Ксавьер понял, что слишком медлит с рассказом. И к чему эта непонятная деталь про молодость их родственников? — Нам с тобой тогда было лет по десять, было скучно и мы стали играть в прятки. Я тогда додумался спрятаться в гробу и застрял, — Ксавьер кивнул то ли своим словам, то ли самой идеи найти убежище в гробу почившей женщины. — Он тогда как раз отправился в печь.       Эти слова будто пробудили воспоминания Уэнсдей и на её всё еще мрачном лице появилась кроткий, но очень заметный проблеск улыбки. Ксавьер не знал, как реагировать, поэтому тупо смотрел на девочку, что решила продолжать его странный рассказ сама.       — Я услышала крики, но подумала, что твоя крёстная обманула смерть и пытается вылезти, — Уэнсдей смотрела ровно в одну точку, будто перед её глазами сейчас возникала та самая сцена — интригующая для неё, и пугающая для Ксавьера.       — В общем, ты остановила гроб и спасла меня от запекания… так что, — Ксавьер развёл руками, подводя итог этой истории. — Теперь мы в расчёте.       В этот миг Уэнсдей посмотрела ему прямо в глаза, но всё молчала и молчала. Юноша не знал, стоит ли вставлять какое-то слово, но когда Уэнсдей легко поднялась с койки и отправилась к выходу, понял, что упустил свой шанс сказать вообще хоть что-то.       Уэнсдей Аддамс — девочка, которая спасла его лет шесть назад, так внезапно вернулась в его жизнь и никак не вылезает из его головы. Ксавьер тихо усмехнулся, глядя в след уже почти скрывшейся за дверь девочки.

***

      На следующий день по школе пошли какие-то слухи и сплетни о новоиспечённой ученице. Кто-то называл её восставшей мертвячкой, кто-то — просто ненормальной даже для Невермора. Но Ксавьер знал наверняка — она не являлась ни тем, ни другим. За этим прямолинейным и пугающим образом скрывалось большое сердце (наличие которого она, наверняка, отрицала бы), а за интересом к трупу его крёстной — желание помочь ещё живому человеку.       Вечером того же дня под рукой Ксавьера вырисовывался очередной портрет Уэнсдей. Комната была пуста, и парень позволил себе чуть поговорить вслух, тихо, так, чтобы он сам едва мог расслышать свои же слова.       — Ты не хочешь, чтобы тебя спасали, — Ксавьер сделал паузу и осмотрелся, будто кто-то мог его подслушать. — Ты не хочешь, чтобы тебя спасали, — повторил он, — но при этом сама готова спасти многих.       Грифель карандаша в очередной раз прошёлся по бумаге.