вчерашняя осень проиграла под натиском вьюги. снега ласково, но твердо спрятали под собой некогда сухую листву. видимо, желая доказать свое превосходство, тонкая ледяная корочка накрыла дороги. редкое осеннее солнце взяло отпуск, спешно собираясь в крым. кашлять, курить, целоваться и говорить.
медведева пропустила момент, когда потрепанный бомбер пришлось менять на пальто в пол. кутаться в воротник, вечно забывая купить шарф, греть руки о зажигалку в кармане, отрицая перчатки. когда пар изо рта стал валить не от бесконечного курения, а от банального холода. когда скулы замерзшие говорить нормально не дают.
кира ворот пальто поднимает, морщится от снежинок, попавших на голую шею. в старых наушниках кто-то обещает колени обхватить, чтоб не околели. под тяжелыми мартинсами снег хрустит, подошву срисовывает. медведева останавливается перед спасительной дверью, оборачивается на секунду, будто бы проверяя улицу на наличие слежки. вздыхает тяжело, да заходит в душное помещение. опять в ночную.
кира постоянство любит. любит собак дворовых подкармливать, свою завести все никак не получается. любит холода, ведь они серьезней что ли, по ощущениям дольше. любит спокойствие свое напускное вкупе с безразличием в глазах черных. любит постарше, потому что сама повзрослела слишком рано. любит татуировки, ведь они раз и навсегда.
любит музыку в наушниках, что мысли собственные глушит. любит сигареты ментоловые, последнюю всегда переворачивая по привычке. любит чай с двумя ложками сахара и одиночество.
медведева сама иронизирует над выбором профессии. смешнее всего становится, когда кто-то из посетителей достигает стадии задушевных разговоров. когда над ухом раздается бессвязное «повтори», состоящее из одних согласных; а пьяные пальцы норовят поймать ткань рубашки черной, чтоб лбом прижаться, поплакаться, тепло чужое почувствовать. но, к счастью, кира вовремя успевает стакан в руку вложить, прикосновений отвратных избегая. в ее трудовом договоре не прописаны услуги психолога и жилетки.
улыбается натянуто, потому что положено так, да большего не позволяет. ни себе, ни клиентам.
за стойкой барной медведева меняется.
спокойствие теряется где-то на дне мертвого моря глаз, просыпается наигранная заинтересованность, громкость ненавистная. кира старается, чтоб ее много было.
чтоб ее заметили, чтоб раз за разом в бар этот душный приходили, лишь бы ее увидеть.
чтоб ради голоса ее хриплого, да рук в чернилах, коктейли заказывали.
саму себя обманывает, вниманием мимолетным упиваясь, как какой-нибудь кровавой мэри.
сегодня в баре немноголюдно, но до безобразия шумно. толпа еле-еле переступивших совершеннолетие арендовала бар, видимо, по случаю дня рождения. кире смешно. тосты и пожелания, гогот и грязные шутки, мечты и надежды, шоты и бутылки. медведева гасит в себе скептический смешок, устраивает шоу, играет с огнем зажигалки. глядит сквозь еще детские глаза, что так и искрятся восторгом. смотреть в глаза кира не умеет. часто прячет черную пустоту за цветастыми стеклышками очков. ее юношеские розовые уже давно осколками в зрачки впились, да так, что никакой хирург не вытащит. боль не чувствуется уже, и на том спасибо.
медведевой воздуха не хватает, маска шута по швам трещит, еще немного и бутылки по головам полетят. она оставляет стойку на стажера, накидывает пальто на плечи и выходит в успокаивающий холод. в пачке последняя сигарета, табаком вверх. кира переворачивает, в зубах фильтр мнет, кнопки ментоловые лопает, желание загадывая. хлопает по карманам в поисках зажигалки, оставленной в баре. желваками от злости накатывающей играет.
— тебе помочь? — голубые наивные, кажется, успели дыру в кириной рубашке прожечь.
девушка, лет семнадцати на вид, подходит вплотную, кончиком своей зажженной касается чужой ментоловой.
медведева затягивается, легонько пальцами придерживая бумагу, табаком набитую. незнакомка отстраняется, улыбаясь уголками губ.
— спасибо, — кира выдыхает и ошибается.
в глаза ее смотрит, удивительно голубые. на байкал похожи, подмечает.
уж точно не собственные мертвые водоемы, в которых даже топиться страшно. широкие детские зрачки заинтересованно ищут что-то в черной дыре напротив. кира ухмылку где-то на дне прячет, чтоб не нашлась.
— тебе хоть восемнадцать есть? — медведева взгляд отводит, проигрывает в гляделки.
— нет, конечно. так-то мне десять, в бары по свидетельству о рождении теперь пускать стали, не знаешь разве?
— свидетельство в фотошопе подделывала? — парирует неглядя.
— чужое взяла.
— туше.
кира спиной к кирпичной стене прижимается, улыбается. разглядывает незнакомку, что додумалась в одной толстовке выйти. замечает руки трясущиеся и щеки покрасневшие.
вздыхает сердобольно, зажимает фильтр губами и скидывает с плеч пальто тяжелое. легким движением укутывает девушку, поправляет воротник.
— да мне тепло, не надо, — слабое сопротивление тает в тепле чужой вещи.
— ага. еще что расскажешь? — кира докуривает, щелчком бычок в мусорку отправляя.
— подожди, нужно что-нибудь интересное вспомнить.
— ну, ты вспоминай пока, а мне работать надо, — медведева уходит, не оборачиваясь.
— юля, — в спину.
— приятно.
юля кутается в чужое пальто, вдыхает тяжелый парфюм, ментол и непонятные морские нотки.
согревается наконец.
***
до закрытия полчаса. зимний рассвет наступает незаметно, тихо и серо. праздник подошел к концу, разговоры плавно перетекают в почти что шепот, движенья становятся все плавнее, все пьянее. юля полулежит на диванчике в углу, накрывшись черным в пол, как одеялом. сквозь сон слышит споры о том, кто с кем уедет и бубнеж про то, как дорого нынче стоит такси. кто-то дергает ее за плечо, спрашивая едет ли она. чикина мычит, мол, едьте без меня, сама как-нибудь справлюсь; вновь погружаясь в дремоту.
— кисунь, домой пора, — чужая хрипотца приятно режет слух.
юля видит перед собой киру, на корточках сидящую. та смотрит устало, даже ласково что ли.
— к тебе, ко мне?
— к себе, дорогая, трезветь.
чикина нехотя встает, потягивается и движется в сторону гардероба. алкоголь дает о себе знать нарастающей головной болью и тяжестью в ногах. девушка жмет плечами, отвыкнув от прохлады.
— далеко пошла? — медведева в руках куртку чужую держит и улыбается уголком губ.
— маршрут перестроен.
на улице только-только светлеть начинает. мороз нагло пробирается под верхнюю одежду, щекочет ребра, целует шею. кира закуривает, зажигалку в пальцах татуированных покручивает. юля сонно щурится, руки в карманы прячет. тишину нарушать не хочется даже, поэтому девушка молча встает напротив медведевой, подходит ближе и лбом утыкивается ей в плечо.
чувствует, как та выдыхает напряженно, но не двигается.
— ты там не расслабляйся сильно, я тебе такси вызвала, — почти шепотом, чтоб не спугнуть ненароком.
чикина что-то бубнит неразборчиво, а кире даже переспрашивать не хочется.
у них осталась жалкая пара минут до приезда таксиста, нет смысла тратиться на слова, не запомнятся все равно. медведева запомнит глаза наивно-голубые и теплый лоб на плече.
юля запомнит морской-ментоловый запах и тяжесть чужого черного пальто.
***
— одна тут? — насмешливо за спиной раздается.
— девушка, не знакомлюсь, — кира поворачивается, всю серьезность во фразу вкладывает.
— ой, как грозно. а может все-таки? — юля подмигивает и хохочет, не сдержавшись.
— вы не в моем вкусе, — не врет почти, на чужой хохот только ухмылкой отвечает.
— так вы еще даже не распробовали.
— оригинал свидетельства о рождении покажите, тогда подумаю.
— а еще чего тебе показать, кир?
они идут по полупустой улице, слегка соприкаясь плечами. снежинки медленно ложатся на ресницы, тают на щеках. чикина вспоминает строчки известных песен и высовывает язык.
— может, тебе сразу желтого набрать? а то что ты по одной ловишь, — кира насмешливо рассматривает профиль девушки.
— себе оставь. старым надо уступать. кто знает, что у них в голове там творится, — юля улыбается, в глаза смотрит, прищурившись.
— ты хотела сказать старшим?
— что хотела, то и сказала.
медведева останавливается, показательно хрустит пальцами и тянется к ближайшему сугробу. наскоро снежок лепит и бросает в убегающую чикину. попадает, смеется хрипло, будто мурлычет. догоняет девушку, шаг немного ускоряя.
— не думаю, что пенсионеры имеют такую же меткость, — гордо голову поднимает, ожидает признания поражения.
юля усмехается в шарф цветастый и боком киру толкает. шаткое зимнее равновесие теряется и медведева уже лежит в снегу, матерясь.
— ну, бабуль, вы бы поаккуратнее, скользко же. помочь подняться или сами управитесь? — чикина наклоняется, ладони в коленях пряча.
— помоги, дорогая, — кира тянет руку, надеясь на чужую наивность.
теплые пальцы ныряют в татуированные, совершая роковую ошибку. медведева злобно хохочет и с силой тянет на себя.
— попалась.
— крыса.
— кто бы говорил. ладно, пойдем, лекарства нынче дорогие, — кира честно помогает ей подняться, отряхивает куртку от снега.
они заходят под пустую арку, тихо посмеиваясь. снегопад усиливается, пушистые снежинки играют в догонялки. редкие прохожие ускоряются, хотят быстрее домой, в тепло, в объятья.
— блин, у тебя шея же ледяная, — юля кончиками пальцев касается, будто бы боясь обжечься.
она шарф с себя стягивает, накидывает на шею ледяную. обматывает вокруг, но кончики шерстяные не отпускает, держит неловко. кира в глаза-ледышки заглядывает и оттаивает. айсберги в собственных пустотах раскалываются, тонут. медведева аккуратно пальцы свои холодные на шею чужую кладет, согревая. чуть голову наклоняет и целует невесомо, боязливо даже.
юля в поцелуй улыбается и кончики шарфа по-детски на ладони наматывает.
не облизывайте свои губы на морозе!
лучше ведь чужие.
кира запомнит мягкость губ и всеобъемлющее желание согреть. чикина запомнит холодные обжигающие пальцы на своей шее и чай с двумя ложками сахара.
