Таблетки для счастья

      Первое, что он сделал, как проснулся, — жадно пошарил рукой по пустой поверхности тумбочки. Она ничем не смогла ему помочь, только подсунула под пальцы пустой пакетик, из которого ещё еле-еле лилась струйка сладковатого запаха. В комнате было темно, и хотя за стенами уже давно наступило утро, то в этой каморке, казалось, затаилась вся чернота ночи, скрываясь от всевидящего ока Солнца, которое уже успело разогнать каждую крупицу мрака с запыленных улиц. Марку который день не хватало денег на свет, хоть на часик света, и каждое утро, словно следуя какой-то вековой традиции, он мысленно бранил себя и пустой, как дырявая калоша, кошелёк. Изо дня в день он, тяжело выдыхая, слезал с кровати и вслепую искал замызганную одежду, пропитанную запахом пыли и выхлопных газов, словом, запахом нынешней жизни. В соседней комнате ровный, как наконечник стрелы, язычок свечи жадно лизал эту темноту, оставляя на стенах в полумраке причудливые тени. Если бы кто-то увидел, что он пользуется свечами, его, конечно же, засмеяли. Какая нелепость! Пользоваться свечами сейчас — это словно бы они разжигали огонь камнями, что-то дикое, с каким-то налетом первобытности. Прогресс шагал семимильными шагами, и все, кто за ним не поспевал, вольно-невольно оказывались за бортом устоявшегося ритма жизни вокруг.       Вместе со свечой там догорала и жизнь его матери: так же плясали в глазах искорки, отдавая нездоровым блеском. Парень постоял на входе в комнату, окинув её совершенно безразличным взглядом, и повернулся, даже не подойдя к матери — любовь закончилась. Последняя таблетка красноватого цвета скрылась за стенкой зубов Марка ещё вчера и на утро успела потерять свое действие, как раньше могла терять свой безумно аппетитный аромат свежая выпечка, стоило ей немного постоять на открытом воздухе. В соседней комнате, в маленькой покореженной кроватке, спал ребеночек. Он спал уже неделю, его механическое тельце пока не работало. Ровно в двенадцать семнадцать каждого дня он приоткрывал железные губки и наружу доносился его голосок, но не такой, как раньше, а явно неживой, какой-то скрипящий, как не смазанные маслом шестерни. Он напоминал, что для дальнейшей активации нужно ещё энергии, хотя бы несколько батареечек. На живых детей у Марка не хватало любви. О да, на живого ребенка нужна целая пачка любви, даже две — одна на себя и одна на жену. А механических… они-то стоили копейки, да и расти не могли. Когда родителям надоедало, их просто выбрасывали, и Марк слышал, что где-то за городом были целые свалки таких детей.       Он знал, что жена его больше не любит, но они не ругались — на овальные синеватые пилюли злости денег тоже не хватало. Они стоили дешево, но все до копейки он потратил на три небольших желтеньких — счастья. Держась рукой за стену, чтобы не упасть, он кое-как добрался до выхода из квартиры. Скрипнула входная дверь, и Марк засеменил вдоль по улице. Под зеленым куполом сегодня было облачно, и только кое-где виднелась его изумрудно-хрустальная крыша. Видимо, сегодня случилось быть дождю — так решило правительство. Каждый день, ровно в шесть утра, по местному радио ещё сонный диктор что-то бормотал про погоду на день. Теперь не нужно было пугаться неожиданностей — зеленый купол следил за всем, а за ними следило правительство. Если им захотелось сегодня легкий дождь, а потом теплую погоду — так тому и быть. И никак иначе.       Марк работал в аптеке, в бедном районе, огороженном от богачей большой стеной. Каждый день мимо него проходили сотни лиц: кто пришел за половинкой счастья, кто за одной любовью, кому хватало только на две обиды и одну злость, а кто и вовсе приходил за болью. Вокруг стояли ящики с лекарствами, с этими маленькими разноцветными таблетками, которые были дороже денег, которые заменяли пустоту внутри хоть чем-то, хоть какой-то одной эмоцией, хоть жалким оттенком эмоции. Не было только таблеток совести — их смешивали с воздухом с утра до вечера, иногда особо сильно, от чего кружилась голова, иногда нет, но не было и секунды, чтобы их запах не чувствовался вокруг. Это предотвращало преступления, заставляло людей бесконечно ходить по кругу жизни, никуда не сворачивая. Это заставляло Марка каждый день закрывать аптеку, полную счастья и любви, не унося с собой ни малейшего кусочка таблеток, ни капли лишнего счастья для матери или любви для жены. Иногда ему везло, и если за смену у него было много покупателей, то выручки хватало, чтобы купить полтора счастья и одну любовь. Тогда он отдавал их близким: одну желтенькую — матери, а красноватую — жене. Себе же оставлял половинку сладковатого счастья. А если уж совсем везло — брал себе одну злость на утро, чтобы снова отругать себя и непроглядную темень в квартире, когда жадно шарил рукой по тумбочке и снова натыкался на пустой пакет с еле слышным запахом счастья.