Очередной карандаш превратился в жалкий обрубок и полетел в мусорное ведро к остальным таким же коротким огрызкам. Ксавьер даже не мог сказать, что именно ему не нравилось в получавшихся работах, но, едва бумага из-за ластика становилась такой тонкой, что по ней невозможно было провести и линии, как он снова бросал вырванный лист на пол. Всё опять было не то.
Родители совсем не интересовались, почему их сын безвылазно сидит в своей, пускай и весьма оборудованной (ох уж этот модерн) для подростка, комнате ещё с самой первой недели каникул. За окном — чудесная погода чудесного города и ещё не один месяц лета впереди, но разве это важно, когда все мысли заняты одной-единственной девчонкой, что так сильно запала в голову ещё в таком далёком детстве?..
— Чёрт! — Ксавьер тихо выругался, когда понял, что водит карандашом уже сквозь когда-то плотный лист, — дыра в бумаге становилась больше с каждым новым штрихом по поверхности стола.
Может, этот день был какой-то не такой, что абсолютно ничего не получалось, а, может, сама судьба пыталась донести до Ксавьера, что стоит как можно скорее бросить эту дурацкую идею, пришедшую так невовремя после всех происшествий. Ведь он даже не был полностью уверен, что Уэнсдей вернётся
к нему в школу в новом учебном году. Толику надежды давали лишь три СМС сообщения, которые Уэнсдей прислала ему с интервалом почти ровно в полтора дня.
Ничего из ряда вон выходящего — это ведь точно был её первый телефон, и ей явно нужна была помощь со всеми настройками и избавлением от назойливых рекламных спам-звонков. А номер-то у неё был только его. Ксавьер даже не смог удержаться от самодовольной улыбки, когда понял, что совсем не зря добавил ей только свой контакт. Да и разве это могло считаться какой-то подлостью? Ведь Уэнсдей было удобно иметь номер кого-то из — возможно уже и бывших — одноклассников, так, на всякий случай. Так почему этим человеком не мог стать именно Ксавьер?
Смирившись с участью очередной неполучившейся картины, Ксавьер невольно вытащил телефон из кармана тёплых домашних штанов и, быстро разблокировав его, снова просмотрел всю переписку с Уэнсдей. Здесь было совсем немного сообщений, которые Ксавьер уже мог спокойно рассказывать наизусть, но, казалось, что только они могли отвлечь его от бесконечных попыток создать идеальный портрет.
Уэнсдей писала грамотно, с большими буквами, точками и другими знаками препинания. Сообщения — только по делу, никакой, даже малой, доли фамильярности и хотя бы маленького намёка на вежливую конструкцию вроде приветствия.
За вопросами Уэнсдей всегда шли ответы Ксавьера. Он не отвечал тут же (признаться, первое её сообщение он даже не увидел сразу и смог что-то написать лишь уже поздно вечером), тоже старался избегать формальностей, которые обычно все всегда пишут малознакомым персонам, но при этом сообщения Ксавьера были длинными, даже какими-то долгими и дотошными. Он хотел, чтобы Уэнсдей всё поняла, чтобы знала, что может на него положиться даже в таком простом деле, как помощь с настройкой обыкновенного мобильного телефона. Нет, Ксавьер знал, что Уэнсдей нельзя отнести к глупым: её ум был неординарным, необычным и именно этим Уэнсдей его по началу и зацепила.
«Будет легче, если я позвоню тебе и всё объясню».
Несмотря на любые отказы Уэнсдей от дополнительного общения, Ксавьер всё равно пытался найти хоть какие-то пути, чтобы снова услышать её голос, потому что далёких фраз, что иногда слышались во сне, ему категорически не хватало. Если эмоциональный голод и существовал, то это точно он мучал Ксавьера не первые сутки.
«Нет. Просто напиши, что нужно сделать».
Даже сейчас, в который раз бегая глазами по этим строчкам, Ксавьер не мог сдержать короткой улыбки. Всё-таки Уэнсдей была Уэнсдей и ничуть не изменяла себе даже после всего, что случилось.
Игла вдохновения вдруг мягко кольнула Ксавьера куда-то за затылок. Он тут же отбросил телефон в сторону, даже не удосужившись его заблокировать, и стал снова вырисовывать прерывистые линии на предпоследнем альбомном листе — шансов на ошибку оставалось всё меньше и меньше.
Свободного места на бумаге становилось крайне мало, но Ксавьер не желал останавливаться. Он боялся, что, едва он положит карандаш на стол, как вдохновения в миг улетучится на очень долгое время.
Ближе к полуночи на столе уже лежал готовый набросок. Скомканные попытки отправились в камин.
***
Подъезжая на очередной дорогой машине отца к уже знакомым мрачным воротам такой же мрачной школы, Ксавьер всё не мог остановиться проверять социальные сети. Он следил за лентой новостей, заглядывал в групповые чаты и в личную переписку с Энид — главной сплетницей Невермора. О том, будет ли Уэнсдей учиться с ними в этом году, не говорил никто. Были догадки, глупые слухи, но абсолютно никакой информации по делу. От досады Ксавьер даже хотел сам написать Уэнсдей, но, быстро закрывая диалоговое окно, сам себя останавливал. Выглядеть навязчивым он не хотел, да и странно внезапно написать девчонке, с которой никак не общался более месяца.
«Но внезапно дарить рисунок — это ничуть не странно», — иронично подмечал Ксавьер про себя. Он посмотрел на водителя через зеркало дальнего вида — тот хмуро следил за дорогой, не выражая ни грамма симпатии к его персоне. Это к лучшему — прошлый шофёр родителей очень любил расспрашивать о том, что Ксавьер даже с собой не любил обсуждать.
Слева промелькнула чёрная машина, и Ксавьер машинально повернулся в её сторону. Мрачный автомобиль, не то катафалк, не то лимузин, мчался сбоку. Стёкла были в меру тонированы, но, чтобы разглядеть пассажира, Ксавьеру пришлось приложить некоторые усилия. Тёмная фигура сидела, высоко подняв подбородок и практически не двигаясь. Ксавьер сразу узнал, кому принадлежит этот силуэт с двумя косами. Сердце пропустило удар, а телефон упал из рук меж сидений.
Уэнсдей Аддамс снова в Неверморе.
***
Преподносить своё творение прямо в первый школьный день было, по мнению Ксавьера, чересчур торжественно. Он и так подарил ей телефон перед отъездом, а тут вдруг — снова подарок. Но в эту картину было вложено слишком много сил и страданий, чтобы просто оставлять её у себя. Ксавьер мучительно терпел и ждал подходящего случая.
Дни сменяли друг друга одновременно и быстро, и очень тягуче. Занятия, перемены, вечерние тренировки, стрельба из лука, рисование… Уже привычные школьные будни слегка погрузили Ксавьера в себя, но разум всё ещё был занят поиском идеального момента.
После урока фехтования, что был последним в, как бы иронично это ни звучало, среду, Уэнсдей чуть задержалась, заканчивая ассо против Бьянки. Это означало, что к себе она пойдёт позже остальных и её можно будет даже поймать одну. Ксавьер больше не думал.
Преодолевая плохо освещённые коридоры, он легко добрался до своей комнаты, скинул бордовую защитную материю с полотна и, еще раз его тщательно осмотрев — хотя Ксавьер и знал, что с ним ничего не могло успеть произойти, — двинулся к двери.
— Обычно так пристально издалека маньяки разглядывают своих жертв, — вдруг раздалось где-то совсем рядом. Ксавьер повернул голову на знакомый голос, который иногда вёл его через сны, и увидел перед собой Уэнсдей. Девочка всё ещё была в форме для фехтования и смотрела на него своим привычным, будто неживым взглядом.
— О чём это ты? — спросил он, делая маленький шаг ей навстречу. Уэнсдей не сдвинулась с места.
— У тебя очень плохо получается скрывать что-то.
Здесь Ксавьер был с Уэнсдей полностью не согласен — своих взглядов, брошенных на неё, он никогда не скрывал, даже не пытался этого сделать, — но спорить, естественно, не стал.
— Хотел отдать тебе ещё в первый день, но всё не мог подловить тебя, — Ксавьер всё ещё находился на приличном расстоянии от Уэндсей, но рост позволял без труда подать ей полотно.
Девочка неспеша перевела взгляд на руки Ксавьера, снова посмотрела ему в глаза и лишь после этого приняла подарок. Она рассматривала изображение от силы десять секунд, но тянулись они как пара минут.
— Зачем?
— Ну… — начал Ксавьер, пытаясь подобрать самые нейтральные слова. — Чтобы не забывала Невермор после того, как уйдёшь в какую-нибудь другую школу. Тебе же не нравится где-то задерживаться, да?
Уэнсдей вновь отвела взгляд к рисунку. Ксавьер был доволен собой, ведь даже несмотря на неизменное лицо девочки, он понял, что изображение её впечатлило. Уэнсдей, в компании своего, наверное, единственного друга — Вещи, стояла напротив винтажного тёмного зеркала и смотрела в глаза своему же отражению.
Краткое «Спасибо» было последним, что произнесла Уэнсдей, перед тем как удалиться из коридора, плотно прижав портрет к себе.
