Хорошие и плохие пророчества

Пророчества не бывают плохими или хорошими, они – видение того, что случится в будущем безусловно: кому суждено умереть, а кому – родиться. Суть их не меняется, снизойди они во снах йотунам или слети с уст дальнозорких чутких норн. Продолжение жизни – не более. А жизнь, как известно, на черное и белое не делится, скорее смешивается в неоднородную серость; оттенки ее, при желании, найти легко, но вот вычленить исключительно тьму или только свет – затруднительно. Жизнь не ненасытна до чужих страданий, но и поблажек из доброты сердечной не дает. Невыносимая жестокость чередуется с окутывающей милостью, но в каких пропорциях - даже сестры судьбы не ведают. А когда ты – бессмертная богиня, жизнь становится бескомпромиссной, заливая чередующийся добром и злом путь густыми чернилами, для движения, напоследок, сильно толкая в спину. Поэтому Фрейя когда-то и решила, что ее бытие – сплошное мучение с редкими проблесками счастья, мерцающих где-то там, на отдалении, в далеком прошлом. Нескончаемая война, принесение себя и своих мечтаний в жертву в угоду миру и спокойствию, пребывание средь спесивых асов, обман со стороны ненавистного супруга. Рождение сына пущай и стало радостной вестью, скрасившей мрачные дни в Асгарде, но ненадолго. О последнем думать все так же больно, сколь бы времени ни прошло. Пророчества не бывают хорошими, ведь они принесли Фрейе лишь беды. Одно забрало у нее Бальдра, другое – разрушило один из миров и повредило остальные. Справедлива ли цена, уплаченная за смерть сошедшего с ума тирана и воцарения мира? Сказать трудно. Минуй сотня, две или больше лет – душевные раны не заживают, скорбь по сыну, брату и остальным не исчезает; боль притупляется, но не уходит полностью. Права была Урд, когда сказала, что Фрейя не захотела отпускать Бальдра, и потому он пришел к предсказанной судьбе – глупой смертью умереть. Не захотела потому, что испугалась; за себя или за него – вопрос не менее сложный и интригующий, Фрейя и сама не прочь узнать правду, зная, что та ужалит сильнее острия меча. Страшно ей было потерять то единственное счастье, которое она нашла в чужом Асгарде; но не страшно было накладывать на сына драгоценного чары, проклятьем обернувшиеся. Никто не виноват в его смерти, кроме нее самой. Поэтому боялась она исключительно за себя – уязвимую, преданную и покинутую. От мести свершенной Фрейя ощутила мимолетное счастье и облегчение, едва ли не вознесшее ее на небеса. Не соврет, если скажет, что ей нравился ужас в единственном глазу Одина, и как он хватался за горло, стиснутое зачарованной удавкой, и как его тело осело бездушным – ни разу не преувеличение – мешком. Она чувствовала, как ее пронизывает радость: Один ответил за все унижения, за все, что сотворил, понес справедливое наказание. А затем последовала пустота. Не ее подобие, принесенное смертью Бальдра, а настоящая, изничтожающая все пустота, которую и заполнить трудно, или, скорее – нечем. Казалось – тронь Фрейю, и она зазвенит колоколом. Единственный вопрос забивал голову – что делать дальше? Не страдать от сосущего чего-то под ложечкой, но исправлять то, что Один испортил. Найти себя в привнесении исстрадавшимся мирам покой, порядок и красоту. Сделать родной Ванахейм по-настоящему безмятежным, Свартальвхейм – свободным, Альвхейм – спокойным, а Мидгард – приветливым. Действительно сделать мир во всем мире, осчастливить всех – главная задача, какая Фрейю беспокоит не первый год. Оставив Асгард развалинами – пока, – бывшие враги объединились с желанием построить новое будущее, ни в каких предсказаниях не сказанное и нигде на камне не высеченное. Фрейе не придется справляться с этим лично. Подлинное счастье принесли ей метаморфозы обители ванов. Ядовитые джунгли, где даже самый крошечный цветок готов убить каждого, кто к нему посмеет приблизиться, присмирели, спрятали шипы и отраву. Тяжелый затхлый воздух унесли вместе с духотой озорные ветра. Другие миры тоже изменились: в одном перестали неистовствовать пылевые бури, в другом все живое наконец просыпается после долгой зимы, в третьем же земля прекратила стонать от бесконечных трясок. Все на своих местах, и с мирами обстоит порядок. Наверное, цена справедливо уплачена, но не Фрейе об этом говорить, да и не она одна виновница всего произошедшего… Атрей. Уже не мальчишка, а настоящий юноша: статный, широкоплечий, красивый – ни для кого не секрет, как его возвращения ждут свободные девушки, все надеющиеся, что он обратит на них внимание («знают ли они про Ангрбоду?» - каждый раз спрашивала саму себя Фрейя), а уж какие шутки выдает про это Труд – это граничит со смехом и стыдом. Но внутри он все такое же дитя, желающее принести каждому добро, свет и справедливость. И он все так же при встрече обнимает Фрейю, хоть это теперь ее стискивают в объятиях, а не она – только если отца рядом нет, чтобы не портить в его глазах образ повзрослевшего и обретшего хоть каплю серьезности сына. Это всегда забавляло, и она не могла не бросить вскользь шутку, заставив Атрея смеяться или оправдываться, а за последним наблюдать еще веселее. Только вот встречи проходили все реже и реже, Атрей пропадал в иных землях надолго, разыскивая гигантов, приводя их за собой восстанавливать все девять миров. Он давно вырос, как бы ни хотелось этого Фрейе признавать, было в этом что-то, вызывающее тоску, хорошо ей знакомую. Очень много сил уходило на то, чтобы привести только Ванахейм в порядок. Отдушиной Фрейе стал сад. До того поросшая бурьяном земля кропотливо была расчищена; бывало и так, что сему требующему терпения делу подключался Кратос, беря на себя самые непокорные растения. Делал он это без слов – в свойственной ему манере – и даже без просьбы самой Фрейи; вестимо, наблюдать, как она мучается с плотно вцепившимися корнями в землю сорняком ему наскучило, что он решил помочь. И она была ему благодарна, хоть это и должно вызывать у нее скорее гнев: Фрейя, королева валькирий, которая и проклятие с себя сняла, и меч из камня вытащила, не может укротить какое-то растение, что приходится звать на помощь чужеземного бога войны? Не стоит разговаривать об этом слишком уж часто – не ровен час подобное безумство услышит Квасир, и напишет очередную поэму с претензией на юмор. Так сад начал пополняться цветами и деревцами со всех миров, и Фрейе приносило успокоение уход за ними. Отринув повседневные заботы, она с большой увлеченностью высаживала новые виды и с упоением рассматривала распустившиеся разноцветные бутоны. Позднее ее коллекции обогатились цветами с других земель – их принес Атрей. Он как-то проговорился, что о ее пристрастии ему рассказал отец ("что за странность!" - впору удивиться несвойственной ему болтливости). Фрейя забыла больше половины, что ей говорил Атрей, едва держа себя в руках и собранной. Простецкие, на первый взгляд, подарки тронули ее до глубины души, заставив биться давно замершее материнское сердце. Атрей очень сильно напоминал ей маленького Бальдра, когда он делал то же самое, плетя ей венки и даря нарисованные неумелой детской рукой рисунки. Вновь и вновь отправляясь мысленно в прошлое, Фрейя сдерживала себя от того, чтобы заплакать. Это было так давно и одновременно так недавно, что похоже и на наваждение, и на правду, и на жуткий кошмар. Она принимала принесенные издалека цветы, искренне благодаря Атрея и чувствуя при этом сильнейшую боль. На самом деле, Фрейя не против когда-нибудь родить другого ребенка. Вернее, она хочет этого. Мысли в подобном ключе уже давно одолевают разум, погружая в глубокие думы. Она учла свершенные ошибки, и повторять их не намерена, как и губить невинную жизнь из-за паранойи собственной. Просто…может быть, так она сможет хоть немного искупить вину пред Бальдром, принеся жизнь в мир, где нет ни войны, ни Одина. Стать той матерью, какой она должна была быть для своего драгоценного сына. Не душить заботой, теша самолюбие, подарить ласку, а не заклятия…и вовремя отпустить, когда настанет час. Своим дитя она вполне считает Атрея, не родным по крови, но по духу и пройденным испытаниям, пущай и знает, что никогда не заменит ему Фэй. Да и не мальчик он уже, которому хочется подарить материнской нежности. Но та тонкая, однако нерушимая связь матери и сына, между ними возникшая едва ли не в момент их первого знакомства, все же дарила Фрейе знакомое тепло. Мимир был прав, неосторожно обронив, что у Фрейи два сына – Бальдр и Атрей. Но не только они у нее есть. Фрейя смогла найти то, что искала годами, выйдя замуж – семью. Настоящую семью. Не сборище чужаков с супругом-обманщиком во главе, не потерянное из-за собственных ошибок дитя, а верных людей, ради каких она бросится и в огонь, и в воду, зная, что в момент нужды ей тоже протянут руку помощи. Она нашла настоящих друзей, с кем у нее много общего, тех, кто зовется ее семьей не по праву родства, а по сходству судеб. Она больше не одна, и никогда не будет. Атрей – ее сын, неспокойный и яркий, он всегда может обратиться к ней с любым вопросом, рассчитывая на поддержку и заботу. Даже Мимир, и тот семья: поди разбери, кем он приходится и кому, и как здесь оказался, но его советы полезны да присутствие не в тягость. А что до Кратоса… – Не засиживайся долго, - тяжелая ладонь ложится ей на плечо так резко, что у Фрейи перехватывает дыхание. Она вздрагивает, возвращаясь к реальности. Сердце тут же бешено заколотилось, и Фрейя прижала руку к груди, стараясь унять бешеный ритм. Низкий рокочущий голос она узнает из тысячи таких же, не нужно оборачиваться, чтобы узнать его обладателя. И тем не менее, Фрейя все же отвернулась от окна, все внимание свое обратив на Кратоса, вглядываясь в его беспристрастное, озаренное светом, лицо. Аурой холода он отпугивал сильнее, чем колючестью характера, окутывая себя ореолом неприступности и отчужденности, да и говорить старался мало, приправляя дело монотонностью, строгостью. Но те удачливые, сумевшие забраться под его колкую ледяную броню, удивительным образом учатся различать в словах полутона, а в действиях – чувства и мотивы. То, что кажется приказом – просьба, а ладонь не тяжелит плечо, лишь заботливо придерживает. – Почему? – забывчиво вопрошает Фрейя, накрывая его руку своей, сама того не замечая. Она забывает на мгновения на раскинувшийся за окном сад, как и то, что совсем недавно с пристальным вниманием рассматривала высаженные на видном месте тонкие стебли растения, принесенного Атреем с далеких островов со своего последнего путешествия. История цветка крайне запутанная: захотела его подарить Ангрбода, заставившая Атрея весь долгий путь до дома его нести, а отдавать приходилось Кратосу («как они его убедили?» - на этот вопрос никто не сможет ответить). Позднее взбалмошный дуэт признался, что они «просто не смогли» - признавался в основном Атрей, отца и убедивший же. Делал он это до жути неловко, резко соскочив на рассказ про этот цветок – ликорис, причудливое название, мрачная история. Но не о нем сейчас. Решительно Фрейя не могла понять, кому и зачем она понадобится завтра, ведь все загаданные наперед дела давно решены – занятие сие было утомительным и высасывающим силы, стоит отметить…исключая, разве что, Кратоса, который и слова не проронит, лишь молчит и терпеливо выдерживает взгляд Фрейи; его ладонь так и лежит на ее плече. – Рано утром мы идем в Ванахейм, - беззлобно отвечает ей, - ты должна выспаться, - добавляет изрядно мягко. Фрейе впору хлопнуть себя по лбу – как же так? Вошедшее в традицию пиршество по случаю примирения всех миров и как день памяти умерших, длится оно будет с утра и до рассвета следующего дня. Засуетившись в делах как Рататоск на ветвях Иггдрасиля, она совсем позабыла про празднество, а затем и вовсе отвлеклась на сад. – Да, верно, - ей не совсем удобно смотреть на Кратоса из-за плеча, но она не спешит отворачиваться и разрывать зрительный контакт, - не напомни ты – я бы проспала, - уголки ее губ сами приподнимаются в неловкой улыбке. Плечо, с которого исчезла тяжелая рука, холодят несуществующие ветра, и Фрейя начинает перебирать пряди волос, встав полубоком и продолжая заинтересованно наблюдать за Кратосом, к тому же вздернув бровь. В момент она даже стала наслаждаться повисшей тишине, странным недомолвкам и не менее причудливой их заботе друг о друге. Хотелось надеяться, что и ему это тоже нравится, по неизвестной Фрейе причине. – Я бы разбудил, - просто отвечает Кратос. Он медленно разворачивается, и ей совсем не хочется его отпускать, только подходящим причин для задержки найти невозможно – в голове царит пустота, а на душе – воодушевление и нега. – Спасибо, - выражает Фрейя признательность. За что? За все. За спасение, за пройденный вместе путь, за присутствие рядом…за то, что пригрозил разбудить, если сама не проснется, хоть последнее и с долей иронии. Она давно его простила, и не зря – таких надежных людей во век не сыщешь; давно признала частью семьи. Кратос замер на полпути и оперся о стену, и в этот раз их молчание Фрейе виделось невыносимым и душным. Отрешенное хмыканье, очень уж характерное Кратосу, в уши врезалось неприятно, словно она вновь где-то оплошала. – Пожалуйста, - тепло кивает он и уходит. В этот раз жизнь сжалилась над Фрейей, разбавив непроглядный мрак теплым окутывающим светом, показав ей свою добрую сторону, где нет боли и одиночества. В полутонах она слышала неуверенность, скорее вопрос, а не утверждение, и сие мурашки по спине вызвало. Она провожала взглядом бледную широкую спину, приобняв себя за плечи и плавно покачиваясь, как баюкая. Никак не могла отвести взор и заставить себя задуматься о чем угодно; например о том, что у Кратоса самого в голове происходит. А там – вихрь мыслей, несвойственная хаотичность и бардак настоящий. И не в бестолковой болтовне дело – он и не прочь поговорить как с Фрейей, так и с Атреем и Мимиром одинаково. Забывчивость и отрешенность ее – также не проблема. – Брат, - тихо зовет Мимир, до сих пор рыбой молчавший, - а если и разбудить не сможешь – на руках до Ванахейма понесешь? Невероятно глупо для самого умного человека в мире, что не грех и фыркнуть, скрывая смех. И глупцу понятно, что это не просто шутка, выброшенная для разрядки атмосферы, скорее – повод съехидничать. Кратос хочет обернуться да понаблюдать, внемлет ли его совету Фрейя, но запрещает себе и пресекает любые попытки задуматься об этом вновь. – Конечно, - соглашается Кратос; поди разбери, шутит он, поймав настрой Мимира, или же заявляет серьезно, - но в таком случае ты останешься здесь. – Пф-ф! Стоит женщине встать клином в дружбе… - принялся возмущаться Мимир.

***

Ванахейм прекрасен, как и всегда. Здесь правят солнце и буйство цвета, и здесь же ваны и асы смогли найти долгожданный покой. Но Фрейя чувствует тоску и скорбь по брату; досадно, что он не видит, в какое совершенство превратился их мир. Построенный на месте лагеря Фрейра холл из раза в раз поражает своей монументальностью, соединив в себе характерные для асов предпочтения в архитектуре, и ванов; в нем же и проходит празднество. Фрейю встречают помпезно, долгожданно, словно она выходит в свет раз в тысячу лет, а не каждый день с рассветом. Асы, ваны, йотуны – все они торопятся поприветствовать ее ликующим «королева!» и почтительным поклоном, только и успевай мимолетно отвечать. В шуме и суматохе она чувствует себя на своем месте, чего нельзя сказать о ее спутнике: Кратосу не по душе так много внимания, когда его кличут Всеотцом – в особенности («сколь не противься – тебя так и будут звать, ты этого заслужил» - Фрейя повторяет это не реже, чем Кратос выказывает неуважение к собственному титулу). Он беспокоен сильнее прежнего, постоянно рыская взором по разномастной толпе. «Ищет Атрея», - без проблем догадывается она. В который раз его нет: юноша снова в странствиях, и вернется нескоро; с каждого его возвращения проходит все больше и больше времени, а нет ничего сильнее тоски по детям собственным. Она выдыхает и украдкой проводит Кратосу по плечу, оставив жест незаметным для чужих глаз. Этого хватает, чтобы он отвлекся и расслабился; срабатывает каждый раз безукоризненно. Людской поток выносит их в холл, где уже вовсю суетятся валькирии, ответственные за яства. Фрейю тут же прибирают к своим рукам Сиф и Хильдисвини, даже в момент праздника докладывающие о всех изменениях, успехах и неудачах Ванахейма; она слушает их в половину уха, в меньшей степени из-за шума, в большей – из-за потери Кратоса из поля зрения. Это приносит свою долю волнения; Фрейя привыкла, что он постоянно рядом. И она находит его в окружении других богов, среди которых сразу различает высокого Тюра и огненногривую Труд, галдящую что-то наперебой старшим. «Нужно спросить Сигрун о ее успехах», - отмечает Фрейя будто план на день в ежедневнике. Мысли тонут в суете, в разговорах обо всем и ни о чем, в поминальных речах и праздных тостах. Пиршество Фрейе покоя не дает: что-то колит кожу изнутри, некое чувство жужжит противным слепнем у уха, но причину сего беспокойства она никак найти не может. Она механически кивает на новые приветствия, на лестные и льстивые комплименты ее изысканным одеждам, украшениям и волосам, совершенно путается в лицах, витая где-то в облаках. И постоянно ищет Кратоса глазами, вычленяет его грузный силуэт среди прочих, а когда находит – долгожданное спокойствие не получает, от чего путается окончательно. И настойчивую мысль, ползущую червем в голове, никак ухватить и выбросить не может. Кратос ее взгляд ловит, на его лице мелькает тень беспокойства, которую Фрейя уловила; вид у нее, судя по всему, такой растерянный, что незамеченным не остается. Он порывается подойти к ней, но в разговор его утягивает человек, в котором Фрейя не с первого раза узнает отца – Ньёрда; впрочем, Кратос одним лишь взглядом говорит ей, что они «обязательно поговорят позже». Ей остается только сжимать виски пальцами и постараться прогнать навязчивое чувство неопределенного. Судьба – или норны, кто знает? – определенно имеет чувство юмора, раз за разом сталкивая их двоих. Они пересекаются лишь раз за столом, но там не особо поговорить о проблеме, а после Кратос-Всеотец оказывается нарасхват, сие в какой-то степени Фрейю злит. Она практически бегом покидает холл и оказывается на свежем воздухе, вдыхает его полной грудью и блаженно прикрывает глаза, подставляя лицо солнцу. Затем напрягается каждой частичкой тела и вытягивается в струну. Назойливый червь наконец прогрызает себе путь до неуловимой мысли, открывая настоящее озарение, прошибающее молнией. Беспокойство обернулось моральным подъемом, что впору взмыть до небес от счастья. Именно счастья – беспричинного и пугающего до озноба. Фрейя топчется на месте, озираясь с предвкушением, пока не замирает, глядя туда, где за джунглями простирается кратер. Некая невидимая цепь несильно, но ощутимо тянет ее душу в эту сторону. Кто-то зовет ее туда. Или что-то. Она тормозит с поспешностью, раздумывая, стоит ли следовать внезапно возникшему чувству. Неизвестность происхождения зова ее пугает – это может быть все, что угодно: от остатков проклятия Одина до серьезного недоброжелателя. Однако это же и подстегивает действовать прямо сейчас. Фрейя знает, как будет действовать. Она влетает в холл, быстро и очень сбивчиво пробираясь сквозь образовавшуюся толпу: повеселевшие от выпивки гости повставали со своих мест и науськали Квасира и Браги устроить поэтическую дуэль, грозившую в случае чего сорваться в обычную драку всех против всех. Находит Кратоса быстро, стоявшего особняком, забыв удивиться, что он в принципе забыл в таком не характерном для себя сборище. – Квасир, брат! – надрывно кричит Мимир, которого Кратос специально поднял над толпой. – Ты мой должник, не забыл? Покажи свой талант и придумай поэму прямо на ходу. Что насчет лесной ведьмы и… – Кратос! – в два широких шага она настигает его и пылко обнимает за руку, оказавшись непозволительно близко. – На два слова, - видит его интерес и добавляет: - не здесь. Кратос обдумывает, а затем зычно подзывает снующую среди горланящей наперебой толпы Труд и всучивает ей, брезгливо поморщившейся, возмутительно вопящую голову Мимира, которому не дали посмотреть на представление. Фрейя довольно кивает: – Идем через черный ход, за мной. Тянет за собой, обхватив запястье, а затем на бегу стискивает уже его суховатую широкую ладонь, не отпуская весь путь. Хорошо заранее узнавать запасные ходы – особенно в ситуациях подобной этой. Фрейя мчится, не обращая внимание ни на кого, погрузившись в слух – приятно слышать чужую тяжелую поступь за спиной, и ощущения – странный магнит не перестает ее манить в неведомые дали. Успокаивается только тогда, когда видит раскинувшиеся джунгли и ловит позади звук громко захлопнутой двери; едва держится, чтобы не засмеяться: она же ведь только что украла Всеотца и сама сбежала с пиршества. Это может породить массу слухов, если не останется незамеченным. Пальцы покалывает от предвкушения, когда Фрейя обращает взор за леса, куда ее приглашает зов. – Что случилось? – тон Кратоса звучит тревожнее обычного. По щелчку опомнившись, Фрейя отскакивает на почтительную дистанцию, отпуская заодно и его ладонь, что до этого так и продолжала держать. Заламывает руки, прикидывая, как ответить честно и здраво, дабы сумасшедшей не показаться, хоть это и не обязательно; за годы общения она не давала Кратосу повода, по какому он мог усомниться в ее здравомыслии, и запутанная теснота их отношений доверие подкупает. – Я слышу зов, - отвечает она прямо, не тратя времени на витиеватость слов, - что-то зовет меня туда, - указывает в направлении кратера. Кратос следит за движением внимательно, подолгу смотрит на указанную точку, и у нее с каждой секундой все внутри сжимается: вдруг откажет? – Ты знаешь, что это? – возвращает он себе естественную холодность и грубость голоса. Невольно напоминает Фрейе, что звать ее может что угодно, и не обязательно что-то безобидное, но и это странно: если взывает – значит, стоит разобраться, а не пускать на самотек. – Нет, - честно произносит Фрейя, - но я чувствую, что это нечто важное для меня, и я… – Хорошо, - не дает договорить ей Кратос, - веди. Он соглашается быстро, выбивая у Фрейи почву из-под ног и заставив зависнуть в ступоре; она ожидала скорее долгой дискуссии, нежели такого бросания в огонь без выяснения ситуации полностью. Вернув самообладание, она кивает, и вся обращается в чувство, какое ненавязчиво подсказывает ей верный путь. Уйдя еще до того, как их могли хватиться – сомнительно, ибо дуэль Браги и Квасира перетягивала на себя все внимание – они пробирались по лесам по давно изученным тропам, сохраняя молчание, не ощущавшееся густым и вымученным. Фрейя наслаждалась отсутствием разговоров, не умеющего вовремя остановиться Мимира – не считать за камень в его сад, - и гудящим в голове зовом, оказавшимся не таким страшным и пугающим. С каждым шагом Фрейя чувствовала его нарастающую силу и как натягивается та незримая цепь, и это вынуждало ее торопиться, долго не думать, совершать ошибки. Однако в этот раз ей есть на кого положиться; есть тот, кто прикроет спину. Лук приятно лежал в руках, напоминая о тех самых временах, когда он был так необходим. А вот магия оказалась бессильна – даже с ней не выяснить природу зова и почему он зациклен на одной лишь Фрейе. – Почему ты согласился пойти со мной? – интересуется она, сдавшись первой и нарушив устоявшуюся тишину. Ноги тонут в бледно-желтом песке, Фрейя с трепетом осматривает изменившийся до неузнаваемости кратер: свободный от драконьего гнета и буйства духа пустыни, он раскрасился в различные оттенки зелени, приведя за собой и стада животных. Она дышит глубоко и редко, подставляет лицо теплым ветрам и разводит руки в сторону, на время позабыв про цель и Кратоса. – Потому что ты попросила, - бесцветно говорит Кратос. Разочарование болезненно кольнуло Фрейю: она рассчитывала на объяснение чуть подробнее полученного. – Но это может быть опасным, - поддевает намерено, потакая спонтанному желанию затянуть разговор. Оборачивается, намереваясь увидеть реакцию. О, та глупость, что слетела с языка, должна вызывать только смех или небольшое раздражение – Фрейя ощутила бы только это, скажи ей кто-то подобное. Но Кратос стоик, и на тихое фырканье, кое ему заменяет смех, развести непросто; впрочем, у него в глазах так и плещется вопрос из разряда «ты сейчас серьезна?». – Поэтому я сейчас с тобой, - он смягчается, однако почти неуловимо, - и потому что для тебя это важно. Вот это – лучше; в груди разливается приятное тепло, тело будто становится легче. Но она уже заведена, и на полпути останавливаться не собирается; делает шаг и бросает через плечо, дабы кое-кто не расслаблялся: – Мог бы и признаться, что сбежал со мной потому что не хотел слушать завывания Квасира, Всеотец. Тут Кратос действительно смеется. В своей манере – глухо и недолго, но смеется, и Фрейю это радует: она представляет, как он прячет в бороде улыбку, и сама начинает по-глупому улыбаться. Зов ведет ее прямо через скалы, какие Фрейю принудили немного задуматься и поворошить память. Тяга к заветному месту стала совсем невыносимой, сердце стучало так, что еще немного, и оно выпорхнет из груди, а кожа горела изнутри. Она на верном пути, на самом верном из возможных. – Я не помню этого места, - тянет Фрейя, бегая взглядом то по одному крутому уступу, то по другому. Сбоку озадаченно хмыкает Кратос, и она воспринимает это как согласие. Но ее ведут туда, а значит дорогу необходимо отыскать. Она никогда не признается, что за годы отвыкла от такого преодоления пути любыми силами, но и усталости не покажет. Сотрет пальцы в кровь, но вспомнит, как карабкалась по уступам и как яростно сражалась – если потребуется. Однако может и к магии прибегнуть – обернуться соколом и расправить крылья, только из принципа не делает, превозмогая самостоятельно. – О чем с тобой говорил мой отец? – второй раз нарушает тишину она. – А зачем спрашиваешь? – мигом он становится подозрительнее. Фрейя чутко улавливает настороженность в его низком голосе; она знает Кратоса достаточно хорошо, чтобы разобрать скрытые эмоции и различные подтексты в тоне. Это дает ей возможность зацепиться за слова. – Вы похожи, - отметила она, перепрыгнув небольшую расщелину. - Если он решает заговорить, то точно о чем-то важном, - откровенничает без сомнений. До нужного места осталось совсем немного, сердце сорвалось в безумный пляс, от которого плохело до черных мушек перед глазами; лучше становилось, когда ветер приносил с собой прохладу, иногда превращавшуюся в забирающийся под одежду леденящий холод. Кратос с ответом тянет, также сосредоточенный на движениях собственных. И все же Фрейя улучала момент, чтобы мазнуть по нему незаметным взглядом. – Хм, - бурчит Кратос. - Он спрашивал о восстановлении Асгарда. – В самом деле? – удивленно переспросила Фрейя, даже замерев. Чтобы Ньёрд да об Асгарде пекся? Он ненавидел мир асов пуще чем Фрейя, пробывшая там долго и видя один мрак. Интуиция жалила ее, точно подталкивая к проявлению настойчивости: показать твердость и нажим, заставить раскрыть секреты, в особенности когда их, казалось, уже нет смысла утаивать – вместе они прошли немалый путь, и делились ненароком всяким, как сокровенным, там и совсем незначительным. Однако Кратоса она ценит больше, чем свое любопытство, потому усмиряет охоту до чужих тайн: захочет – расскажет, да и вдруг не вранье это, а перемена тона произошла лишь от неожиданности? Они поднимаются на плато и переводят дух. Фрейя передает эстафету ведущего Кратосу – путь им открыт всего один, и ведет он еще выше. – Этот бард все взгляда с тебя не сводил, - он говорит так внезапно и беспричинно, что Фрейя теряет дар речи. Ничего особенного в интонации; обыденно настолько, будто Кратос говорил о погоде и делах повседневных, а не о каких-то бардах и взглядах. Она вперила взор ему между лопаток, пытаясь мысленно вызвать там жжение и склонить к ответу развернутому, без загадок и недосказанности; замедляется до равномерного шага, отдаляясь намеренно, и это Кратос без внимания не оставляет: оборачивается и встает как вкопанный. – Бард, ты…ты о Браги? – предполагает Фрейя, и для вида ей не хватает почесать в затылке. - Неужели? – скорее ехидничает, чем изумляется. – Как похоже на него. – Трудно было не заметить, - соглашается он. Она теребит локон, взирая на похорошевший кратер; отсюда открывается чудесный вид, так и хочется сесть, свесив ноги и подолгу наблюдать за течением жизни. Но еще сильнее она хочет сорвать все громоздкие украшения, тяжелящие шею и руки, и привести волосы да платье в порядок: из прически выбились пряди, косы ослабли, а в таком роскошном одеянии по горам и саваннам скакать негоже, это только Кратосу хорошо без настолько сложных и громоздких церемониальных одежд…когда он к ним отвращение испытывает – с поправкой. Разум будто озаряет яркой вспышкой. Фрейя встрепенулась, в глазах ее засиял хитрый огонек, а на губах заиграла улыбка: – И тем не менее, увидел это только ты. Не стоит переходить дорогу Фрейе и пытаться перевернуть игру. Вот Кратос и попытался: захотел перевести тему, старался упрекнуть во внимании Браги – что естественно для его творческой натуры – искать себе объекты вдохновения, однако не справился, не сумел, и только себя раскрыл с неожиданной стороны. Никто не заметил ничьего взгляда – ни окружение, ни она, и без того пребывавшая в странном состоянии духа. Уличенный на крошечной детали Кратос принимает безучастный вид и тоже буравит взглядом раскинувшиеся внизу земли, делая вид, что он ничего не говорил и что его здесь нет. Она легко угадывает его настрой по сведенным вместе бровям и оттого веселится еще больше, благо, не смеется еще: это будет сильный удар по самолюбию Всеотца. Приятно знать, что не она одна выискивала близкого человека в толпе и следила за его окружением. – Не думаю, - пытается пресечь все подозрения, зарываясь еще глубже, - просто я единственный, кто решил поговорить с тобой об этом. – Ох, придется рассказать Идунн, - притворно расстраивается Фрейя. – Боюсь, в следующие разы тебе стоит быть рядом, чтобы никакой Браги не рискнул засматриваться на меня. Она проходит мимо нарочито близко, соприкасаясь плечами и замедляясь, чтобы после как ни в чем ни бывало продолжить идти. Про себя радуется легкой победе, да вздрагивает от промелькнувшей меж ними странной искры; такой и должна быть их связь? Непростой, запутанной…и распаляющей? – Постараюсь, - произносит Кратос с подозрительной хитрецой, к которой Фрейя в воображении пририсовывает ухмылку. Уж думала ли она, что не встретит достойного сопротивления? Думала, и ждала – признается честно. Но не ожидала она внезапного согласия с ее мыслями. Охота продолжить разговор Фрейю разъедала сильнее яда, соблазну вывернуть чужие слова наизнанку противостоять очень трудно; у них должна произойти дуэль как у Браги и Квасира, только не в стихах. Она приструнила себя опять, жестко отрезав, что это может подождать до времен благоприятных. Они обязательно закончат, когда будут готовы потерять голову от пьянящей опасности их хождения по краю пропасти двусмысленности. А сейчас – довольно: Фрейя, не выказывая внешней обеспокоенности, кивает на скалу, после – не ждет, двигается дальше, чувствуя кожей, как за ней покорно следует Кратос. Руки требуют пощады, когда она подтягивает себя к краю высокого уступа, больно приземляется на колени и шипит кошкой, полностью забыв про занимающий разум зов и окружение. Поднимается и с неудовольствием рассматривает пыльный подол платья, яркий белый цвет которого превратился в перемазанный бурый; как бы она не старалась, ткань очистить так и не удалось. С иронией Фрейя задается вопросом, что, увидя ее ветреный Браги в подобном виде – пыльную и всколоченную – стал бы он пристально засматриваться? Она приводит себя в порядок как может: убирает ниспадающие на лицо пряди, поправляет украшения, злобно смотрит на замаранный подол. У самой себя интересуется, что думает о ее облике Кратос – уже без иронии, всерьез и озабоченно. Судьба не дает и шанса на размышления, подкидывая последнее испытание еще одним уступом. В то же время, приятно удивляя уже взобравшимся на него Кратосом, внезапно протянувшим Фрейе ладонь. Она взирает на нее с каким-то недоверием, что щелкнуло хлыстом и обернулось в довольство. Фрейя принимает помощь, вкладывая свою тонкую, с длинными пальцами руку в его широкую и сухую. Ее резко и в то же время заботливо – только Кратос так умеет, в самом деле – поднимают вверх и сразу ставят на ноги, не дав испачкать несчастное платье. Фрейя не успевает поблагодарить, как ее взгляд тут же падает на каменные развалины, доселе ей неизвестные. Чем внимательнее она всматривалась – тем меньше знакомых черт в остатках храма – точно храма – находила. Сердце неистово билось в груди, а кровь пылала в жилах: сомнений быть не могло, они на верном месте. Душу рвет на части от знания того, что открытие принесет ей счастье, но почему ей еще и грустно? Будто потеряла что-то очень важное, без которого белый свет не мил; ей это хорошо знакомо. – Все хорошо? – спрашивает Кратос. – Да, - отрешенно кивает она, высвободив ладонь из его хватки, - просто я никогда здесь не была, и мне…так грустно и так хорошо тут. Что за место? Фрейя даже предположения сделать не может. Оно проклято? Наверное, да, и тщательно скрывалось чарами, раз она не знала о его существовании до сегодняшнего дня. Знали ли другие? Как Фрейя раскроет, что же ее влекло сюда – расспросит каждого вана, а уж отца особо рьяно, у него точно есть, что ей сказать. – Мы можем уйти, если хочешь, - заметил ее озадаченность Кратос. – Нет, - мотает головой Фрейя, - мы шли сюда не для того, чтобы повернуть назад. Здесь нет зла, я чувствую, только радость и печаль. Пойдем? – получилось менее уверенно, чем она хотела; даже вопросительно. Они сталкиваются взглядами и долго смотрят друг на друга, как испытывая, ожидая, кто быстрее сдастся и предложит вернуться. Она молилась, чтобы ее двойственность ощущений, что жгут ее огнем и жалят холодом, не стала ее слабостью; в глазах Кратоса она заметила его решение еще до того, как он его огласил: – Тебе это важно, поэтому идем. К развалинам их не хотели пускать острые камни и колючие кустарники, будто специально выросшие здесь, а внутрь – древние тяжелые двери, они даже Кратосу не с первого раза поддались. Фрейя с долей разочарования осматривала руины единственного зала, пустого и неуютного; никого тут не было со времен строительства, что вносило лепту в сомнения. Они стали шаткими, стоило ей увидеть стоящий посреди зала и облаченный в солнечный свет святилище, подобное оставленным в мидгардских храмах. Оно подстегнуло любопытство как нельзя хорошо. Фрейя заторопилась и прошла мимо бесцельно бродящего Кратоса, привлекая и его внимание тоже. – Святилище? – вслух удивляется он. – Его тоже оставили йотуны? – Нет, - протянула Фрейя задумчиво, - в Ванахейме никогда не было йотунов. Чем ближе она подходила – тем хуже становилось святилище. Одна его часть отсутствовала вовсе, вторая – хлипко болталась на петлях. И совсем не великанский был стиль изображения; она не была уверена, что это делали и ваны. Так интересно и так загадочно, вопросов больше, чем ответов. – Это, - начинает она, с большой осторожность открывая уцелевшую часть святилища, - это же…я. Сердце обрывается, ухая вниз, забирая с собой и дыхание. Фрейя неверяще вперила взор на упрощенное изображение женщины, так похожей на нее, провела пальцами по нанесенному серебром рисунку, надеясь, что это иллюзия, но ее подозрения развеиваются, стоив на глазам попасться собственному имени. Еще никогда она не видела, чтобы в таких святилищах рисовали ее. Она с боязнью осматривает все панно, цепляясь за изображения других людей, вернее, только двух, не считая ее. Таких же схематичных, но со специально сделанным сходством – они тут все до странного похожие, на художника-неумеху не спишешь. – А это, - Фрейя говорила с трудом, забывая слова от шока, - мои дочери? – сама не знает, кому говорит: себе или Кратосу. Шумно выдыхает и так же вдыхает, когда понимает, что готова рухнуть без чувств, пододвигается к святилищу близко-близко, водит по нему руками, на ходу вспоминания все заклятия, способные иллюзии развеять. Но панно непреклонно, меняться не хочет, показывает одно и то же; впору Фрейе задуматься, реальность ли окружает ее: вдруг это просто безумный сон, навеянный тоской по сыну? Раз за разом читает изящно вырезанные тексты, подтверждая одну и ту же правду, просто не принятую еще. – Хносс, - проговаривает она тихо, пробуя имя на вкус и скрашивая интонацию забытыми теплыми материнскими нотами, - Герсеми, - обводит силуэты девочек, - у меня будут дети, - резко оборачивается к Кратосу. Фрейя не понимает, почему говорит это ему: чтобы услышать его похвалу? Или чтобы он выразил недоверие к странной ситуации, предложил не терять голову и смотреть в оба? Он только молчит, и в его взгляде плещется что-то, в чем у Фрейи нет сил разбираться. Она лишь хочет прижаться лбом к глади рисунка и заплакать – от счастья, нечто подобное у нее с недавних пор теплится в груди и встает в горле колючим комом. Это точно влияние извне, не по счастливой случайности она почувствовала зов и ринулась ему навстречу. Слишком долго она истязала себя памятью о Бальдре, и судьба дала ей знать, что так дело не пойдет. Она показала кусочек будущего, где у Фрейи все хорошо. И пусть она относится к пророчествам – а это именно оно – с пренебрежением и злостью, сейчас ее материнское сердце растаяло от лучей ослепительной радости: она даст жизнь двум замечательным – Фрейя уверена! – девочкам, она обязательно искупит грех перед Бальдром, и у нее появиться та семья, о какой каждая женщина мечтает. Когда-нибудь, когда встретит того, кто ей предназначен – если бы в панно сохранилось целиком, ибо на нем кроме нее и ее детей никого нет. – У меня будут дети, - повторяет она мантрой, разворачиваясь на пятках. – Это хорошо, - отвечает Кратос, тон которого утратил всякую холодность, - рад за тебя. А Фрейя довольно прикрывает глаза, обнимает себя за плечи и неспешно проходит мимо, покачиваясь, как баюкая кого-то да тихо напевая незамысловатый мотив. Ей так легко, так хорошо, что она действительно готова обернуться птицей и подолгу парить в облаках, занимая голову только мыслями о детях, забыв о том, кто может стать их отцом, и, кто придумал пророчество сие. Хносс и Герсеми…ей нравятся эти имена, ее драгоценных дочек истинно будут звать так. Кратос наблюдал за ее буйством эмоций, видел, как неверие сменяется изумлением, а оно уступает место радости. Наблюдал и молчал, сочтя любые слова неуместными, и изучая святилище не так фанатично. При этом понимая причину счастья Фрейи, от которого ее заметно так потряхивало: и сына потеряла, и Один не дал ей той семьи, какую она хотела. Искренне он был рад за нее («но не так, как будет радоваться женщина детям, каких еще не существует», - добавит про себя с щепоткой юмора), хоть в душе у него, по правде говоря, все вверх дном и наизнанку. Погруженная в свои мысли Фрейя выходит из руин, и Кратос, последний раз обернувшись на святилище, собирается тоже уходить, но и тут все непросто. Скромно пылящаяся в темном углу груда хлама оказалась довольно интересной, тем более, когда среди нее, из-за куска ткани, выглядывает нечто, что похоже на недостающую часть святилища. Решив Фрейю не беспокоить, Кратос подходит ближе и стаскивает ветошь, выбрасывая прочь, ссуженным взглядом изучая панно. Увиденное подвергает его в шок не меньший, чем Фрейю до этого: вся семья в полном составе – Фрейя, старшая Хносс и младшая Герсеми, очень ух похожие на мать…и некий Одр, алая тату и топор которого слишком подозрительны, чтобы оставаться без внимания. Кратос узнает в нарисованном упрощенно мужчине себя, и долгое время стоит бездейственно да думает безмолвно. Знает точно – из всех пророчеств это – самое приятное и светлое, для Фрейи уж точно, горя натерпевшейся. – Кратос! – легка на помине. Он колеблется, прятать ли часть панно или оставить так, рассказать Фрейе все или умолчать. В думах выходит из руин, закрыв их мощные двери для порядка. И внезапно решает, что разберется со всем позже, когда выяснит, что с отношениями между ними не так…хоть и бороться против пророчества бесполезно – сбудется тебе назло. Да и хочется ли? – Спасибо, - распадается в благодарностях Фрейя, озаряя его яркой улыбкой. – Пожалуйста, - хмыкает в ответ Кратос. Пророчества бывают хорошими, ведь они показывают, что жизнь твоя может сложиться лучше, чем сейчас, что в ней будет место добрым людям, веселью и свету. Пророчества приоткрывают завесу будущего, показывая, сбудутся ли мечты. И Фрейя знает – обязательно сбудутся, она будет с нетерпением ждать этого дня.