Нечестивый уловляется грехами уст своих

Петя сидит на лавочке возле дома и невидяще пялится вдаль. В руках бутылка пива – открытая, но неотпитая. Просто стереотипно ведь: с работы уволили (не совсем, но кого это волнует), почти подрался с расстроенным парнем вместо того, чтобы попытаться помочь. Так что пиво и скамейка перед домом самое то. А в квартиру подниматься не хочется. Там нет никого, только библия на столе лежит и иконы в углу висят. Ни одной живой души, и только ноутбук со всё ещё открытым стендапом.  Ударить хочется сильно до сих пор. Вот только ударить кого? Демьяна? Парня, который потерял невесту, запутался в себе, разочаровался в жизни и устал от несправедливости? Или себя? Ведь должен был сдержаться, попытаться поговорить, объяснить, утешить. Не кидаться в злости, потому что самому обидно и горько, потому что сам запутался и потерялся.  Слова Демьяна в голове до сих пор эхом отдаются. Резкие, плохие, греховные. Но он ведь не имел в виду то, что сказал, вовсе нет. Просто хотел ещё больше разозлить, хотел, чтобы рукоположенный пресвитер в церкви своей чужую кровь пролил. Хотел, чтобы больно было не только внутри, но и снаружи – и, видимо, им обоим. Но сидят в голове слова, сидят и не выходят. Петю всю жизнь учили служить Владыке Небесному, он мальчишкой в воскресной школе учился, потом в духовной семинарии. На него когда стихарь диаконский надевали, он молитву читал, себя вверял служению. Были мысли даже в чёрное монашество податься, но, видимо, остановило что-то. А теперь в голове чужие слова набатом бьют, разъедают изнутри всё.  Покаяться надо, помолиться. От церкви же не отлучили, надо в монастырь попроситься подальше от столицы, в селе каком-нибудь. Чтобы на коленях перед святыми ликами стоять сутками, колокольный звон слушать и голову очищать, и запах ладана чтобы выжег внутри все мысли недостойные и неправедные. А после в чёрную рясу облачиться и обеты дать. Точно, прямо сейчас надо в монастырь проситься!  Петя с лавочки подскакивает, бутылка из рук падает, но он даже внимания не обращает – бежит к церкви. От его дома до бывшей работы – на метро почти час, а пешком так вообще не меньше пяти, но он всё равно бежит, даже такси не ловит. Люди вслед не оборачиваются: Москва в принципе ко всем равнодушна, её не интересуют чужие проблемы, чужие горести и мысли. В Москве ты важен только себе самому, а иногда – даже этого нет. Поэтому люди обращаются к вере – если вокруг ты никому не нужен, так может хоть Ему есть до тебя дело.  Вот только сколько тех, кто к вере взывает для галочки? Кто ходит с крестами, и с этими же крестами людей с грязью смешивает. Кто храмы строит, чтобы грешок какой замолить, ведь все грехи отпускаются, если покаяться. Завалил какого-нибудь, храм построил – и вроде как обнулился, снова чистенький. Вот только нет в этих кающихся покаяния. И Петя сам, когда в монастыре стоять будет, – покается ли истинно?..  В церкви пусто и просторно, и святых ликов нет на стенах. Не пахнет воском от свечей, не блестит тускло золото на стенах. В церкви красное и чёрное, и Он стоит недвижимый посреди, и ждёт. И Пётр спускается к Нему, подходит, и видит в глазах Его усталость и равнодушие, но и толику понимания, и даже немного радости. И идёт Пётр всё ближе и ближе, а когда некуда больше ступить, опускается на колени, поставляет голову под руки Его, и шепчет что-то – то ли молитва, то ли просьба не о покаянии, то ли клятва какая в верности. И слушает Он, а после наклоняется и обжигает поцелуем – в лоб, как покойника. А вслед – в губы, как любовника. И успокаивает Он потом тихими словами, когда Петра трясти начинает.  Петя смеётся чуть ли не до всхлипов.  — Истерика? — как-то даже обеспокоенно спрашивает Демьян.  — Да нет, — отвечает Петя. — Просто я каждому действию сейчас мысленно «и» в начале подставлял и некоторые слова местами менял. Действительно, новое писание получается.  Демьян усмехается и помогает встать. Он похож на себя прежнего, на того, кто пришёл однажды к Пете за советом и утешением. Только теперь всё как-то наоборот получается.  — А вот и первый отрёкшийся от старого и пришедший к новому, — хлопает вышедший из-за кулис отец Демьяна, подходит и протягивает руку. — Сатана, очень приятно. Добро пожаловать во грех и содомию.  Петя пожимает руку, чувствуя, как горит нательный крестик, и смотрит на Демьяна, который глаза закатывает и головой качает, явно уже привыкший к таким эпатажным знакомствам. Демьян не похож на Антихриста и лжемессию, он больше похож на парня, которому надо выпить в приятной компании и пьяно поговорить за жизнь. Ну что ж, Петя тут пару минут назад на коленях перед ним стоял и вроде как в верности чему-то клялся, так что выслушать может вполне.  — В баре отметим? — спрашивает Петя Демьяна.  — Вот это по нашему! — поддерживает Сатана и приобнимает сына за плечи. — Идите, мальчики, развлекайтесь.  — Да отвали ты уже, — огрызается Демьян, но на Петю смотрит с улыбкой и кивает. — Ну пошли, что ли.  Петя знает, что ничем хорошим для него это не закончится. И когда грянет Страшный суд, он явно будет не у ворот Рая в очереди стоять. Но с другой стороны, в Ад он будет спускаться как минимум не один, а там, кто знает, может и зачтутся ему неплохим блатом посиделки с Антихристом.