I am a witness watching it (Молчание и призраки в доме).

Утром Гирга проснулся с мыслями о том, что Фуго подозрительно молчалив сегодня. И не только сегодня, между прочим. Уже последние пару дней черноволосому кажется, что Паннакотта старательно о чём-то умалчивает, думая, что другие, наверное, ничего не понимают. Правда, по началу так и было. Наранча только в самый последний момент всегда начинает понимать, что "что-то не так". Джорно же тоже хранит молчание. Каждый раз блондин просто молчит. Каждый раз, здороваясь и желая ему доброго утра на кухне, ответом Гирге служит полнейшая тишина. Только каждый раз Джованна почему-то вздыхал измученно, будто бы сейчас если встанет, то упадёт и помрёт с концами. С Фуго такая же ситуация. Он постоянно молчал, провожая ворвавшегося в его комнату самого старшего соседа многозначительным косым взглядом. А Наранче-то от этих гляделок что? Парниша всё равно ничего не понимает. Но одно знает точно — что-то явно в какой-то момент пошло не так. ДжоДжо каждое утро готовил им завтраки. Чаще всего это были панкейки или блинчики, но в последнее время они у него не получались вовсе. То подгорят, то сырые, то тесто какое-то не такое, то сковородка потерялась, то ещё что... Черноволосый так же счёл это признаком того, что "что-то не так". Он мысленно записал это в свой мысленной блокнотик. Вторым признаком было то, что Фуго почти перестал психовать по утрам и перестал в целом хоть как-то проявлять свои сильные эмоции. Его эмоции были качелями — то вверх, то вниз. При этом сам парень не мог это контролировать. Это уже серьёзно. Это уже точно ненормально. Фуго стал закрытым, Фуго всё время сидит в своей комнатушке, Фуго не ест, Фуго как призрак. Фуго будто бы вообще перестал появляться в их доме, хотя он всегда был там. Его словно не стало. До Гирги почти доходит, но его мысль прерывается ароматом блинов. Кажется, сегодня у Джорно получилось. На следующее утро, не зная даже, как уснул, Наранча просыпается в комнате Паннакотты от того, что тот слишком громко шуршит чем-то, сидя на полу. Парень подползает к краю постели и осторожно, не дыша, глядит на своего соседа, который перебирал старые фотографии. Просматривая их, он меланхолично вздыхал. И с каждой новой фотографией делал это ещё грустнее. Будто бы пытался передать через эти вздохи то, что Наранче не понять. Не понять его тоски по былым временам. Черноволосому странно. Ему неловко. Гирга не привык видеть Фуго таким. Ему это не нравится. Знал бы только Наранча, что не ему одному. На завтраке все, уже как обычно, молчат, клацая вилками по тарелкам или сюрпая чаем. Джованна совершенно без интереса и вяло тычет ложкой в остатки им же приготовленного вчера кальцоне¹. Блондин думает, что либо разучился готовить, либо вчерашняя булка настолько вчерашняя, что есть её невозможно. Наранча же так не считает. Он с детским восторгом в глазах уплетает мясную булку одними руками, запивая громко новым чаем, который Джорно успел прикупить с утра. А Паннакотты словно опять нет, но Гирга его замечает. Замечает, как на него же смотрит и ДжоДжо. Они оба понимают, что всё не так, как должно было быть, но, почему-то, тоже молчат. Поздно вечером черноволосый снова приходит спать в комнату к Фуго, потому что Джованна так сказал. Они с Джованной поговорили. Они решили, что будут посменно следить таким образом за своим соседом. Таков был их план. Но, как оказалось, Наранча отрубился гораздо раньше Паннакотты и миссию, естественно, провалил. Правда, подскочил потом почему-то, но уже забыл почему. Проснувшись в воскресное утро, Гирга вновь не помнил, как уснул. Фуго больше не шуршал и просто спокойно спал рядом, сопел. Видимо, нос заложен. Бедный. За завтраком, на удивление, привычного молчания не было. Джорно, кажется, позвонил менеджер Паннакотты и говорил про него очень-очень плохие вещи и с очень-очень нецензурными словами. По окончанию разговора блондин устало вздохнул, подпирая лоб ладонью. Он сказал Фуго о том, что если тот в ближайшее время снова не начнёт подрабатывать, то его уволят и вся их квартира останется без еды. Уж Джованна-то понимал, что на двух его работах они все не потянут. Есть же нужно. Да и счета оплачивать за воду, электричество. А как и всегда молчаливый Фуго слишком грубо и отречённо говорит, что ему всё равно. Джорно снова мученически вздыхает. Ему кажется, что со всеми ними что-то не так. Вечером, приходя по привычке в комнату к соседу с гостинцами, Гирга вдруг замечает плачущего за рабочим столом Паннакотту. Он выглядел настолько несчастно, что вошедший совсем не аккуратно кладёт поднос с чаем и печеньем на пол и сразу же начал расспрашивать всё-ли в порядке. А Фуго молчит. Наранча испытывает чувство сильнейшего дежавю при виде слёз соседа. Ему кажется, что это он где-то уже видел. Черноволосый уже начинает думать, что ему снятся вещие сны, когда он и на следующий день видит, как Паннакотта плачет вечером. Но на другую ночь Гирге снится, что они все бегут куда-то по лугу, а полевые цветы неприятно щекочут, должно быть, босые ноги, и нескошеная трава цепляется за пальцы рук, и солнце светит так ярко посреди голубого-голубого неба, что слепит глаза. В лицо дует лёгкий прохладный ветер, от чего хочется пригнуться, нырнуть в полевые заросли с головой и вынырнуть где-нибудь там, где ветра уже не будет. Наранча представляет, как плывёт среди цветов на спине, закрыв глаза, среди их запахов и приятной тени в траве. Гирга проводит в бегу по высоким василькам, глядит вперёд и видит, как бегут Джорно с Фуго. Они, кажется, смеются, тоже щурясь от летних лучей. Оглядываются на него, и он смеётся вместе с ними, догоняя. А сон был такой долгий-долгий, сладкий и тягучий, словно свежий мёд, который обычно с чаем пьют. Вскакивает парень от понимания того, что сейчас зима. Проснулся черноволосый рано. Это было утро вторника. Такое ленивое, смутное, до жути уставшее, как и в понедельник. Такое непонятное, как будто тоже не выспалось. Хотя, не смотря на недосып, Наранча спрыгивает со своей кровати(спал сегодня на своей, потому что Джованна должен был спать с Паннакоттой) и несётся на кухню в надежде, что Джорно уже проснулся. Но тот, скорее всего, ещё спит вместе с Фуго. И правильно. Пусть отсыпаются. А Гирге всё ещё нужно сказать им кое-что важное. Кажется, почти дошло, но сейчас он озабочен мыслями о том, что хочет погулять в поле. Зимой. В холод. Пока что черноволосый собирается ещё немного поспать. Мало ли, вдруг второй сон увидит... Заслышав где-то в коридоре шорох, юноша снова просыпается. Правда, вещих снов и других не видел больше. Наверное, прошёл всего лишь час, а значит, сейчас примерно около шести часов утра. Наранча осторожно выглядывает из своей комнаты, наблюдая за собирающимся куда-то ДжоДжо. Заметив взгляд соседа, блондин сказал: — Собирайся. Мы едем гулять, Наранча. — У нас с тобой желания на двоих, — ему хочется сказать и про то, что сны тоже на двоих, но от чего-то проглатывает с горечью это, — Кстати, а Фуго? — Ещё спит, — Джованне кажется, что в этот момент его голос предательски ломается и скрипит, хрипит от боли. Это было так тяжело. Это было невыносимо. — Я думал, что вы оба ещё спите, — до Гирги опять почти доходит, но он не предаёт этому значения. Точнее, просто не хочет об этом думать сейчас. Джорно вздыхает так, как вздыхал на кухне во время молчания. Молчать — это так сложно. Так сложно подобрать слова перед тем, как замолнкуть. Так сложно молчать правильно, молчать так, чтобы все поняли. Всё ещё никто не понял. — Я тогда схожу разбужу его, — выдавливает из себя черноволосый перед тем, как скрыться в другой части коридора, а Джованна пытается сдержать слёзы. Им всем было так тяжело, но по-своему. Фуго просыпаться не хотел. Говорил что-то про то, что не выспался и зачем в такую рань вставать, но Наранчу все эти его претензии не интересовали вовсе, пока Паннакотта не заикнулся о том, что ему снился очень хороший сон. — Какой? — удивлённо спрашивает Гирга. Фуго тяжело молчит. Тишина такая удушающая, и им обоим кажется, что они в скором времени задохнутся. Задохнутся от нехватки слов — сейчас они были важны, как кислород. — Я хочу остаться в том сне, Наранча, — отвечает тот и черноволосый замечает, как глаза у него самого тоже начинают слезиться, как и у Фуго, — Я бы не хотел просыпаться вообще. Он на автомате вытягивает руки вперёд, навстречу Паннакотте, поджимая нервно губы, а на щеках и губах уже солёно. — Я бы тоже хотел остаться там, — шепчет, шмыгая, и стискивает того в объятиях, — Знаешь, в моём сне мы были счастливы, это уж точно. Я обещаю тебе, мы будем и без всяких снов... счастливы. Только вот, Гирга умалчивает о том, что тоже бы не хотел просыпаться. А в коридоре Джорно задыхается от слёз. Слышимость в квартире была хорошая. Уже сидя в машине, с собранными тёплыми вещами и прочим, они всё так же молчали. Не то, чтобы это была какая-то неловкая тишина. Скорее совсем наоборот. Сейчас от такого молчания было больше толку и смысла, чем от пустых, глупых слов на ветер, от слов, которые могли сделать ещё больнее. Фуго замечает, что Джованна садится за руль и тут же возмущается: — Я поведу машину. — С чего бы это? Тебе бы лучше поспать на заднем сидении. Мне не так сильно необходим сон. — Я не про это, ДжоДжо, — сердце Джованны внезапно останавливается и начинает биться ещё чаще и разбивается в дребезги на мгновение от этого прозвища, — У тебя совсем мало опыта в вождении, а Наранча ни разу за руль не садился. По крайней мере законно, — он вздыхает. — Мы могли бы вызвать такси, — зевая говорит Гирга. — Думаешь, в шесть утра хоть один таксист повезёт нас? К тому же, за город... — блондин отчаялся, зная, что Паннакотта водительское место ему не уступит. На удивление, уступил всё-таки. В такой комфортной и сонной обстановке оба на задних сидениях отрубаются, а Джорно лишь иногда поглядывает на них через водительское стекло. Наранча завалился на колени к Фуго, а последний положил голову на подушечку для шеи. Джованна думает, что на обратном пути всё же поменяется с Фуго, потому что ему тоже хочется так поспать. Ехали недолго, где-то всего час. Даже меньше. ДжоДжо будить своих компаньонов не спешил. Вышел сначала в снежное чистое поле, подышал, подумал, поплакал. Смута от влаги на глазах мешала сосредоточить взгляд на горизонте, где виднелся тёмный, еловый лес, а от противной воды из носа губы уже буквально отмерзали. Пора бы с этим заканчивать, но глаза снова и снова слезятся, и снежинки неприятно таят на щеках. Блондин слышит, как открывается дверь машины. Так осторожно, будто боясь. — Почему не разбудил? — голос Паннакотты совсем немного хрипит спросонья. — Не хотел, — Джорно почти неслышно шепчет, голос его такой тихий-тихий, но сердце кричит, рвётся, режет больно грудную, так, что хочется кашлять истерично. Пусть и говорил парень поломаным шёпотом, обрывая всё на полуслове из-за всхлипов, Фуго всё расслышал, всё понял даже без внятного повторения. Трёх слов было достаточно для того, чтобы тот сорвался с места и приобнял слабо Джованну. "Вы ничего не понимаете". — Всё это время ты знал и понимал больше, чем все мы вместе взятые, ДжоДжо, — снова душа уходит куда-то вниз от этого прозвища, и пульс в висках будто замедляется, — Мы должны будем попросить у тебя прощение... Мы оба, понимаешь, — ох, Джорно ещё как понимал, он всё, мать его, видел, он всё знал с самого начала, и с самого начала молчал именно он, а сейчас молчать нельзя, нужно что-то сказать, не молчать уж точно, но слова сами собой теряются, и земля словно уходит из-под ног, — Мы все когда-нибудь бы сдались, и я... — Паннакотте всё сложнее и сложнее говорить, его речь становится тише и тише, Фуго пытается сказать то, что долго вынашивал в себе вместе со всеми прошлыми обидами, чувствами, проигрышами и всеобщим горем, — И я взял эту роль... — окончания слов мгновенно съедаются, а некоторые и вовсе не произносятся, пропадая где-то в бездне сознания и теряясь в потоке мыслей — блондин ощущает почти то же, что ощущает и Фуго, по этому крепче стискивает его плечи, прижимая к себе, — Я взял роль того, кто первым сдастся. — Нет, — ДжоДжо ломается, его голос стал сиплым, а из-за частых вздохов-выдохов даже предложение нормальное связать не получается, — Ты не можешь, Фуго, — он почти кричит, он почти срывается и падает на колени, но всё ещё стоит на ватных ногах, говоря шёпотом, — Ты не можешь... Это подло, Фуго, — Джорно задыхается от одной только мысли, что всё то, что он видел — взаправду, — Ты не... — то, что он видел — то, что не должно было быть, то, что он думал — то, чьего существования было нельзя избежать никак, — Пожалуйста. Ты не должен был, Панна... У Джованны почти истерика, Джованна снова почти на грани, но его отчаянно держат чужие руки, не желая отпускать. — Я не хотел, ДжоДжо, — блондин готов поклясться, что вот-вот разревётся, как девчонка, — Я правда не хотел, — Паннакотта сначала смотрит себе под ноги, а потом поднимает взгляд и устремляет его куда-то вдаль, к тёмному ельнику, граничащему с полем. А Джорно лишь сильнее стискивает плечо Фуго уже с мокрыми глазами и щеками, плача. Простояв так минут пять, парни услышали, что Наранча уже проснулся и вышел на улицу. Скорее всего, ему просто стало холодно от того, что Джованна не оставил машину заведёной. Гирга, видимо, не особо понимая в чём суть дела хочет поинтересоваться, открыв рот, но, завидев слёзы на лице блондина, его вопросы мигом отпадают. Тот тоже начинает всхлипывать и шмыгать, медленно подходя ближе к обоим. Кажется, когда он обнял их, до него всё же дошло. На самом деле свидетелей было двое. — Простите, — черноволосый знает уже, за что извиняется. За то, что некогда многого не понимал. Первым с протяжным воем ломается Паннакотта, отрываясь ото всех и скрывая своё лицо ладонями. А ДжоДжо понимает, что Фуго на самом деле не сдался, а просто стал тем, кто первым показал им, что всё у них не в порядке. На поле они всё же погуляли. Даже поиграли в снежки. И вот сейчас полностью мокрые бегут куда-то к лесу, что-то весело кричат отставшему Наранче. А тот только улыбается во весь рот, понимая, что, может быть, время ещё не пришло, но вещий сон сбывается. Осталось дождаться лета. — Наранча, давай к нам в сугроб! — слышится издалека от Панны. Наверное, к нему снова вернулись эмоции на время. То вверх, то вниз... И Гирга, смеясь, улыбается, да так, что щёки начинают болеть. Он плачет от счастья и от радостного понимания того, что молчание теперь окончено. Может, ждать лето нужно не так сильно, как..? По приезду домой черноволосый думает, что, может быть, молчание ещё ненадолго может остаться с его позволения, если оно будет такое, как сейчас. Они все просто сидят, греются и пьют облепиховый чай. И тишина витает так аккуратно, так трепетно, будто боясь задеть что-нибудь. Будто всё здесь — старинный бабушкин сервиз из хрусталя, который передался ей от кого-то и теперь является семейной реликвией... Тишина сейчас то, что нужно им всем после непрерывного молчания. Эту тишину все делают по-своему. Фуго, сонно потирая глаза, глядит на всех с неимоверной заботой из-под мешающей сырой чёлки от снега и сюрпает чаем. Джорно снова улыбается мимолётно и звенит ложкой о края кружки. Наранча, уплетая пряник, громко дышит и шмыгает напрочь промёрзшим носом. Кажется, кого-то ждёт постельный режим и много всяких лекарств от насморка. А сам Наранча будет ждать ещё вещих снов.