хэй, если я не буду отвечать на твои сообщения утром, то я сплю
Хан Джисон болен. Уже 20 лет он живёт с синдромом Наиджи. Это не смертельная болезнь, но в голову Хана иногда закрадывалась мысль, что лучше бы она довела его до встречи с тёмным жнецом. Синдром Наиджи – врождённая болезнь, связанная с органами слуха и некоторыми отделами головного мозга, при которой у Джисона с некоторой периодичностью случались припадки головной боли, головокружения, сопровождаемые временной потерей слуха. То есть в такой припадок Хан испытывает что-то приближённое к мигрени, дизориентируется, теряя слух, оказывается в звенящей тишине и... боится. Эта болезнь перекрыла Джисону его мечту стать музыкантом. Лечится медикаментозно, плюсом конкретная диета и, в крайнем случае, через операцию. Врач Джисона уверял, что пока операция ему необязательна, его состояние более-менее стабильное. Конечно, у него уже неделю не было приступа, но всё равно стоило регулярно, в точное время пить лекарства, на всякий случай, чтобы хотя бы приход не застал его врасплох. Но сейчас уже время для сна, если он сейчас пошёл бы есть, а по диете ему нужно долго варить суп, то он поздно лёг бы и Минхо пришлось бы его будить. А если он забил бы и на голодный желудок съел таблетку, как делал это уже больше недели, то это будет действенно минимум на четверть или даже половину меньше. Хан смотрел на белую капсулу в ладони. Такая пустяковая проблема – проспать, но... Джи любил себя накручивать, как тонкую нитку. И он проглотил сухую таблетку, запивая водой из графина возле кровати. Глаза закрывались сами собой, давно у Хана такого не было. Это радовало! Приступ задерживался, засыпалось лучше – это прогресс! Может он близок к исцелению? Вот Ли обрадуется, когда завтра утром младший расскажет ему о своих догадках. Джисон глубоко дышал, он чувствовал, как темнота его собственной комнаты давила на глаза, непонятно пытаясь расслабить или наоборот. Так спокойно он давно не засыпал, он буквально чувствовал, как расслаблялась каждая клетка тела, даже волосы на голове. Сверху только как-то беспокойно ходили туда-сюда соседи, с улицы слышались проезжающие в ближайший к дому Хана бар машины. Так много звуков – это успокаивало. И Джисон спокойно заснул. Кажется, таблетки действуют и без диеты стабильной. Джисон поднимается с кровати, голова почти не кружится, не болит. До прихода Минхо около двух часов. В глазах плывёт от резкого подъёма, в ушах слегка звенит. Стопами Джисон, казалось, почти не чувствует паркет. Отчётливо зато чувствуется стук сердца – вероятно, побочка. За окном ничего не видно – всё стекло запотело, улицу снаружи сокрывает влажная дымка. Лишь редкие снежинки можно заметить сквозь мутную плёнку туманной пелены. Тело Хана очень быстро само по себе проводит его по утренней рутине, так что парень этого и не замечает, и вот... Джи уже идёт. Ноги автоматом несут, кажется, совсем невесомое существо Хана, чьи мысли никак не могут поймать что-то конкретное. – Погода такая пустая... – шепчет себе под нос. И правда, улица кажется пустоватой, будто неполной. Людей совершенно нет, даже машины мимо не проезжают. Джисон идёт по проспекту с недавно установленными чёрными скамьями, фонарями, по аккуратной квадратной брусчатке. Всё так сухо – ни единой лужи, лишь чистые серые блоки. И хотя густые, закрывающие, наверное, всё небесное пространство, тёмные тучи и выглядят так, словно вот-вот обрушат всю свою воду на землю, но даже воздуху будто не хватает влажности. Ни одного сугроба, ни снежинки. Шаг за шагом – на улице никого. Только твёрдые шаги хановых ног, съедаемые тишиной. Абсолютно бесшумные шаги. От горизонта к Джисону приближаются всё повторяющиеся скамейки, фонари и редкие деревья, не собираясь заканчиваться. Вдали виднеется лишь туман. Хан чувствует себя таким обнажённым. В пустоте, в тишине – он беззащитен. Втянув шею, парень пробует спрятать половину лица в привычном воротнике куртки. – Нужно позвонить Феликсу, спросить.. – голос Джисона раздаётся непонятно откуда. Вроде он сам это сказал, и слова висят в воздухе, но и в собственной голове это слышится очень чётко. По рукам проходится холодок, а в груди что-то трепещет. Телефон будто играет в прятки. Хан находит мобильник только когда перепроверяет карманы в третий раз, нервно схватив нащупанный прямоугольник в глубине кармана куртки. – Феликс? – ноги всё идут и идут, а гудки словно вторят им, повторяясь, наверное, бесконечно. – А? – знакомый голос, но не Феликса. Хан слышал голос друга Минхо только однажды, но он бы его точно узнал. Возможно, это кто-то другой из команды Ликса, кого Джисон не запоминал. – Сегодня так безлюдно, не знаете, что случилось? Где Феликс? – Я не знаю. И где Ли тоже. – А где съёмка у него? – Джисон рассматривает смазанную линию горизонта, пытаясь уловить хоть какой-нибудь силуэт. И пару раз в глазах его так мылится, что ему кажется, что действительно что-то видит. Но ничего так и не приближается в вид. – Вам же говорили. В проходе к театру! Не потеряйся! Телефон разряжается. Разговор получился странным, через внутренний в голове диктофон Хан прокручивает его снова и снова. Зажмурившись, Джисон укоряет самого себя – он забыл спросить, с кем говорил. Нутро окутывает тревога от того, что он снова ничего не слышит. Голос знакомого-незнакомого разряжал воздух, а теперь снова лишь плотная и давящая на все кости, нервы, мышцы тишина. Сердце щемит от напряжения. Его будто прессует со всех сторон, ноги с тяжестью продолжают автоматически идти в неизвестность. Уши начинает закладывать, будто вакуумом. Так тихо, так знакомо... Почему асфальт под ногами не шкрябает? Почему ветер не шурушит, играясь в голыми ветками деревьев? Почему машины не гудят по сторонам? Почему птицы не летают и не щебечут свои сезонные концерты? Джисон сжал кулаки, хочется закричать, надеясь сломать тишину. Но рот Хана не открывается, а глотку и голосовые связки стягивает ком. Коленки от напряжения трясутся, голени ноют, шаги всё короче и неувереннее. Джи жмурится от разрывающих голову и уши мыслей и ощущений, прикрывая глаза тыльной стороной ладошки, будто прячась от света или ветра. С болью шаг за шагом ноги ведут Хана в пустую, тихую неизвестную тьму. Кожей ладони он чувствует нечто деревянное, носок его ботинка с дрожью стукается об это же нечто. Глаза не поддаются, кажется, что они весят тонны и запечатывают глазницы во тьме навсегда. Звон тишины лезет в самую голову, давит всё изнутри, сжимает за плечи, за шею. Джисон лихорадочно ощупывает нечто перед собой.Дверь! Боги, пусть это театр! Пусть это выход! Пусть это конец!...
Пальцы натыкаются на ледяную большую металлическую ручку. Всю руку прошибает приятно знакомым морозцем. Такая же ручка у двери в подъезд Минхо, с небольшой наледью и тяжестью. В сердце загорается надежда, крохотный светлячок, который старается противостоять уже поглотившей каждый миллиметр внутренностей тишине. Хан ничего не видит, ничего не слышит, а руки судорожно ощупывают родную рукоятку. Силы покидают его, безграничное пространство, которое он прошёл, перестаёт ощущаться. Кадется, всё сзади рушится, и вот Джисон уже стоит пятками в тёмной бездне, туловище сжимает. Уши закладывает, звон не прекращается, мозг вполне мог расплавится и сжечь всё внутри головы Хана. Руки держат его на крошечной, еле ощутимой каёмочке асфальта возле двери, а разум держит холодок, не сходящий с пальцев и ручки. Всё тихо, ноги трясутся, нет ни намёка на что-то, что может помочь. Руки дёргают за дверь, а кажется, что просто за ручку в стене. Дверь не открывается, будто приваренная. Грудная клетка прерывисто поднимается и опускается, Хан не слышит собственное дыхание и сердцебиение. Он вообще дышит? Бессилие – ноги не прекращают дрожать, предательски играясь с вестибулярным аппаратом, лёгкие отказываются идти против тишины, наполнившей каждую бронху, глаза не позволяют хотя бы увидеть реальность, а в голове тихо. Паника, руки дёргают и дёргают за ручку. Хан сжимает зубы, от боли и страха переполняющих его и без того переполненное нутро, пальцы сводит болью, а щёки обдаёт горячими слезами. Дёсны ведёт тяжестью, наверное, зубы сейчас раскрошатся. Ноги вот-вот соскользнут, а оставшийся не подавленный кислород в организме закончится. Запертая дверь в жизнь не открывается. И Джисон ничего не слышит. Никакой помощи, ничего, что может дать ему знак, что позади него тёплая кровать. Будто из тишины сейчас что-то тянется к нему, чтобы схватить своими чёрными липкими отвратительными лапами, поглотить напуганного парня, поймать. Нечто вырывается из тьмы позади него, будто из-под плёнки, стремительно жаждая вкусить в полной мере трепещущее сердце. Плечи жмёт сильнее, тело трясёт. Тишина вновь сменяется звоном, металл под руками теплеет, но не поддаётся. Предплечья сводит от напряжения и слабости. Из груди всё вытряхивает, а на щеках горячая влага размазывается, грея уже почти всё лицо. Давай, Хан-и! Она должна открыться! Челюсть хрустит, Джисон запрокидывает шею, сжимает опустевшие пальцы и падает. Его тело пробивает крупной дрожью, плечи продолжают трястись с новой силой. Тишина и пустота обволакивает, от чего Джисон в немом крике открывает рот и скручивается, пытаясь выбить из себя боль.Хан-и!
Щёки снова греет. В груди теплеет, а грудь всё дрожит. Сквозь пелену беспросветного звона нагой тишины слышится надежда. Спасение.Хан-и, я здесь! Ты меня слышишь?!
Нежный голос делает веки легче, тремор ног спокойнее, разгоняя мрак молчания воздуха.Проснись, Сон-и! Всё хорошо-хорошо! Проснись, пожалуйста, я здесь.
Тепло любимой руки на собственной щеке заставляет веки Джисона подняться самостоятельно. Скомканная простыня под Ханом давит на копчик. Перед глазами тёмно-карие глаза, на которые беспорядочно спадают русые прядки волос. В ушах звон перебивается постоянными словами Минхо, что сейчас сидит на полу возле кровати Хана и заботливо оглаживает личико проснувшегося. Слышно сердце, которое сейчас почти разорвёт от бешеного темпа сокращений. Слышно шорох одеяла, скрип половиц под Ли. Слышно. По щекам беспрерывно текут слёзы. – Х-хён.. – едва слышно для Минхо и совсем беззвучно для себя сипит Джисон, едва имеющий возможность открыть рот вообще. – О.. Джисон-и.. – большим пальцем Ли утирает горячие капельки с лица. Свободной рукой он подгребает Хана ближе к краю кровати, привстаёт на колени и крепко сжимает дрожащее тело, чьё сердцебиение слышится почти громоподобно. – Всё закончилось, это был лишь сон.. Всё хорошо, Хан-и, всё хорошо, я здесь.. Я с тобой, всё будет хорошо, Сон-и.. Ты меня слышишь? Джисон утыкается в приятно пахнущий стиральным порошком воротник худи старшего, прерывисто всхлипывая и пробуя привести дыхание и пульс в порядок. Тяжёлые вздохи из собственной груди слышны уже почти чётко, голову стягивает жвачной болью. В сердце ютится маленькая радость, что когда-то он нарочно позабыл попросить копию ключей от своей квартиры у Минхо обратно. Убаюкивая и успокаивая в тёплых объятиях и покачиваниях уже обмякшего Джисона, Минхо не замолкает ни на секунду, не позволяя тишине воцарится. Когда сердцебиение Хана уже едва слышно, что значит, что оно приходит в норму, а на очередное "Ты меня слышишь?" Ли получает кроткий кивок, старший отстраняется. Он помогает Джисону ровно усесться на кровати, вновь поглаживая его личико за щёку. – Ты не соблюдаешь диету, Хан-и? В опухших красноватых глазах проступает вина и стыд. Голос начинает возвращаться в измученные паникой голосовые связки Хана, но по-прежнему подрагивает и сбивается. – Я-я ст-тараюсь, н-но част-то не усп-пева-й-ю.. – Джисон виновато тупит взгляд, хватаясь за горячие руки Минхо, как за своё спасение, более обнадёживающее и точное, чем то, что он ощутил, когда держался за ледяной металл. Как за свою жизнь хватается тонущий, как за божественный свет. – С-спасибо, Х-хо... Минхо лишь коротко целует в лоб Джисона, успокаивающе растирая его ещё подрагивающие от измученных напряжённых мышц плечи. – Я сажусь на диету с тобой, будем вместе кушать. Хорошо?