***
— Мам? Мне кажется, или я что то слышал? — на весь дом прокричал звонким голосом двенадцатилетний мальчишка. — Не знаю, солнышко, иди проверь, пожалуйста. Я пока немного занята. Он был заинтересован и, в то же время, напуган незнакомым звуков. Однако, взяв смелость в кулак, ребенок направился исследовать их квартиру. Сначала были проверены ближайшие комнаты — звук точно был не в его — спальня родителей, ванна. Нигде не было. Темная макушка заглядывает в гостиную. Хитрый прищур исследует все углы, диван и… елку. Под ней уже лежат подарки. Их точно до этого не было! Мальчик крадется к ярким коробкам, тихо открывает самую большую из них и встречается взглядом с добрыми большими глазами. Пушистый хвост сразу же начинает коротко вилять из стороны в сторону, и маленький золотистый ретривер прыгает в руки своему новому хозяину. А у Уёна глаза округляются, комната наполняется радостным детским визгом. Мальчишка валится спиной на мягкий ковер, обнимая своего верного друга. — С рождеством, Уён-и. Береги его, он тебя уже любит. — Спасибо, спасибо, спасибо! — тараторит ребенок, подбегая к матери. Он крепко обхватывает ее талию руками, прижимаясь головой к груди женщины и утопая в ее объятиях. На глаза наворачиваются слезы счастья, а улыбка во все тридцать два зуба светится на юном лице. — Всегда пожалуйста, солнышко. Ты заслужил этот подарок. А этот малыш заслужил хорошего хозяина. Ты же будешь хорошим хозяином? — Обещаю! — восклицает Ён, опуская одну руку к питомцу, и почесывает за ушком. Его последние слова звучат гораздо тише, — люблю тебя, мам. И папу люблю! Это ведь и его подарок, да? — Конечно, это наш общий подарок. И мы тебя любим Ён-и.***
Ужин проходит в молча, по телевизору, что висит на противоположной стене, показывают новости за прошедшие сутки. Родители увлечены просмотром и периодически делятся своим мнением о той или иной новости. — Когда уже люди станут умнее и перестанут устраивать эти протесты… Они правда надеются что-то изменить кучкой в двадцать человек? — вздыхает мать. — Делают все возможное, в надежде, что их поддержат и другие, — чеканит отец семейства, переводя взгляд на сына, — Сан, ты же понимаешь, что они наживают себе проблемы? — Конечно. Это глупое и нелогичное поведение. Сейчас ведь все хорошо. Гораздо лучше и проще, чем было раньше, — на автомате проговаривает сын монотонным голосом, после продолжая есть, словно ничего и не произошло. Его так воспитали, его так научили. — Верно. Будь сдержанным. Никогда не забывай этого, — взгляд снова переходит на экран, и, словно в подтверждение его слов, показывают задержание особо буйных индивидов из толпы. Как и всегда. Сан понимал, что имел ввиду отец. Протест — только грубый пример того, о чем он говорит. Тут не любят эмоции и личное мнение. Выгоднее быть таким как все. Ему твердили это с самого детства и продолжают повторить до сих пор, даже когда ему семнадцать. Родители даже при сыне не позволяют себе снять маску, чтобы тот не привыкал к этим чувствам. Да и сами они уже привыкли. Потому что так проще. Первое время это вызывало диссонанс в голове юноши. Он правда не понимал, что такого страшного в поведении, если ты не вредишь никому. И никто так и не мог ответить на этот вопрос. Сан просто принял это как данность.***
Уёну уже восемнадцать, и он с родителями и младшим братом в парке аттракционов. Они уже давно обещали Кёнмину эту поездку, и, наконец, родителям удалось взять выходной в один день. — Хён, идем на машинки? — в глазах младшего загорелись искры, так сильно он хотел попробовать картинг. Он взял руку старшего своей маленькой ладошкой, насколько это было возможно, и потащил в сторону нужной локации. — Хорошо-хорошо, все, что пожелаешь, Мин-и! — Уён посмеялся и пошел следом, подхватывая братишку и под радостные возгласы усаживая его к себе на плечи. Он побежал, крепко поддерживая Кёнмина, пока тот радостно смеялся, держась за руки У. Родители неспеша шли следом, переговариваясь друг с другом о чем-то. Внимание матери отвлек чей-то колкий комментарий неподалеку, и женщина нахмурилась. — Такой инфантильный юноша… И чему только учат ребенка. Вырастет потом таким же идиотом, как старший. Милая, никогда так себя не веди, хорошо? — незнакомка посмотрела на дочку и потрепала ее по голове, коротко улыбаясь. — Конечно, мам. Госпожа Чон почувствовала укол обиды. Она понимала, принимала эмоции и сама их испытывала. Это от нее с отцом Уён перенял в будущем эти черты. Она покачала головой и снова вернулась к диалогу со своим мужем. — Не обращай на нее внимания, дорогая. — Знаю, — изящные пальцы крепче сжали ладонь супруга, — спасибо, что ты есть. Уже дома за ужином их ждал серьезный разговор. — Ён-а, пожалуйста, будь сдержаннее на публике. — Но, мам… — Я знаю, милый, я знаю. Ты можешь показывать все свои чувства при нас, или при тех, кому действительно доверяешь. Я понимаю тебя, но и ты пойми. Так правда будет проще. Юноша поджал губы, опуская голову. Нежные руки матери устроились на его плечах и обняли, крепко прижимая к себе, а губы коснулись макушки.***
— Я… Я не знаю, Ён-а… Ты, вроде, тоже мне нравишься, — негромко проговорил парень, добавляя следом еще тише, виновато опуская глаза, — Если я правильно понимаю, что это. Чон грустно взглянул на него, подходя немного ближе, укладывая ладонь на чужое плечо. — Что ты имеешь ввиду? — Меня с самого детства родители приучили вести себя, — недолгое молчание, подбирает слова. И даже в этот момент его грусть больше похожа на простое непонимание. Словно назвали странный термин, не упомянув его значение, — как со всеми, даже при них. Чтобы я точно нигде не опозорился. — Ты считаешь мое поведение позорным? -Нет! Нет, Ён-а, я не это имел ввиду, клянусь! Но губы младшего уже тронула кривая ухмылка. Он убрал свою руку от парня и надел маску с легкой улыбкой, такой, какую Сан считает нормальной. Что-то надломилось внутри, а сердце неприятно потянуло. Не физически, но Чон действительно надеялся на чудо, надеялся на то, что Сан поймет его и скажет что-то вроде «Хей, я такой же! Это ужасное место, тут слишком много лжи. Я не чувствую себя живым». Но он не сказал. Он простая марионетка, привыкшая, как и большинство остальных людей, не грустить, не радоваться. Просто быть. — Я понял тебя, Чхве, извини за неудобства. Давай это останется между нами, пожалуйста, — монотонно проговорил парень, развернулся, направляясь обратно к служебному входу. Нужно собрать вещи и поехать домой. Лучше привести все свои мысли в порядок в одиночестве. — Погоди, пожалуйста! — старший хватает собеседника за запястье, разворачивая лицом к себе и смотрит внимательно в чужие спокойные глаза своими испуганными. Он готов поклясться, что на мгновение увидел, как блеснули слезы в уголках, но Уён мастерски сдержался. — Я все услышал, Сан-а, все в порядке. Не переживай, — он хмыкнул. О каком переживании в их мире идет речь? — Я правда не это имел ввиду! — он останавливает чужую попытку сбежать и резко тянет парня к себе, сжимая в объятиях, — да послушай же ты меня! — голос срывается, впервые усиливая громкость выше дозволенного. Чхве даже сам испугался подобной реакции. Это был гнев? Обида? Возможно, только не на младшего, что боялся и пальцем пошевелить после произошедшего, а на самого себя, что вот так легко ранил своего друга, бездумно использовав фразу родителей, — Уён, это были слова моего отца! Прости, что не подобрал ничего другого, прости, что сказал это так нелепо, задев тебя. Мне правда жаль. Объятия крепче сжимают тело младшего, а тот стоит молча, принимая все слова и слушая интонацию. Это не похоже на маску. Не настолько похоже. Сану трудно раскрыть себя после стольких лет этого всеобщего карнавала. Чон не двигается, боится спугнуть момент, лишь коротко кивает, оставляя безмолвную просьбу говорить дальше. — Меня чуть ли не с рождения приучали так себя вести. Прости меня, Уён-и. Я до сих пор иногда не понимаю своих чувств, не понимаю ничего. Я смутно помню, что такое эмоции, потому что привык их подавлять. Привык, как наставляли родители. Я не знаю, что тебе ответить, потому что я не понимаю, чувствую ли я к тебе то же самое… — и снова пауза. Словно шестеренки в голове крутятся, помогая подобрать слова. Младший терпеливо ждет, сам не замечает, как сжимает кулаки от нервов, вонзая ногти в мягкую кожу до краснеющих полумесяцев, — Но мне стало… Страшно? Что тебе будет больно. Что ты станешь таким же… Таким же, как я. И как все остальные. Как бы ты не играл на публику, Ён-а, видно искры в твоих глазах, и мне правда страшно, что я больше их не увижу… — Сан грустно улыбнулся, утыкаясь носом в макушку Чона. — Если жалость — единственное, что ты испытываешь, то мне это не нужно, — сквозь зубы процедил младший, но Чхве сразу остановил его. — Это не жалость. Жалеют только слабых, я знаю это чувство. Ты сильный. И я… Уён-а, я хочу тоже почувствовать себя живым. Прошу, помоги мне. Эти искры, ну, про которые я сказал… Это удивительно.? Мне правда сложно понять это спустя столько времени, но помоги мне. Я не хочу терять тебя такого. Младший готов. Он покажет ему все, что смог уберечь от воздействия общества, и все, что показали ему когда-то родители. Первый урок — нежность. Чон немного отстраняется, ослабляя объятия, смотрит в лисьи глаза, пытаясь увидеть Сана насквозь. Он в смятении, слегка напуган, но доверяет младшему. Его глаза внезапно показались чуть более ясными. Он не откроется сразу, это невозможно, но маленькая дверца уже приоткрылась, впуская туда юношу. Ладонь устроилась на щеке старшего, оглаживая ее большим пальцем мягко и осторожно, словно боясь навредить, проходя по скрытой за макияжем родинке, по коже у губ, которая превращается в обворожительную ямочку, стоит Чхве улыбнуться. Губы Уёна накрывают чужие, нежно, едва касаясь, так, как Сан обычно не чувствовал. Забота? Кажется, это называется так. До этого поцелуи были только с напускной страстью. Так, как было сейчас, мог только Уён, вдыхая жизнь в потерянную душу по имени Чхве Сан.