Словно

      Фиеро и библиотеки, признаться, никогда не дружили.       Это всегда было где-то за пределами его владений, за пределами лекционных залов и столовых, полных его шуток и веселого смеха, за пределами жизни.       И вот теперь он здесь.       Это ощущается странно: волнение пополам с предвкушением. Как будто внутри него едва задетая струна никак не может успокоить свое движение, чешется и чешется, как намерение.       Что ж, Фиеро никогда не был хорош в том, чтобы игнорировать свои импульсы.       Он знает: Эльфаба где-то здесь. Не прямо сейчас, нет, пф. Но она когда-то существовала здесь, ходила между этих самых полок, скользила глазами по этим самым книгам, придирчиво, но внимательно.       Его пальцы проходятся по корешкам, как будто это сокровище, спрятанное под слоями ила на неподъемной глубине, сокровище, которое он никогда не ценил. О котором отзывался пренебрежительно, смеялся и думал, что он такой умный, умный в своем невежестве.       Фиеро не скучно, как обычно бывает в таких местах, это чувство внутри него, вызывающее к себе, как коготь ведьмы, намного хуже, так что Фиеро притворяется, что дело тут в скуке. Верно, в скуке.       Он засовывает руки в карманы и прохаживается мимо полок гордо, как лев, обозревающий свое царство, играя и притворяясь. Но книгам, как вечности, все равно. Они непреклонны и не хотят быть постигнутыми, не реагируя даже на его лучшую улыбку.       — Мастер Фиеро, не уверена, что вы знаете, но это не зеркало.       Не лучшая ее шутка. Впрочем, Фиеро едва слышит слова, едва слышит дрожь, похожую на разгорающееся пламя. Ветер быстро уносит любые намеки на удобство.       Фиеро разворачивается на каблуках — не так изящно, как мог бы, потому что чрезмерная резкость движения заставляет его чуть ли не упасть на полку (он притворяется, что так и задумано, такой изящный маневр) — и улыбается ей.       О чем он там говорил?       — Говорят, книги — это зеркало души.       — Верно, — она оглядывает его цепким взглядом. Так охотники осматривают добычу, чтобы понять, откуда лучше начать свежевание. — Но только если их открыть.       — Я могу!       Фиеро хватает первую попавшуюся книгу, раскрывает ее — страницы взрываются веером, пышными бальными платьями — и кружит вокруг Эльфабы, касается пальцами букв, как будто может впитать их так.       — Тут написано... бу-бу-бу. Что-то очень заумное. Вердикт — не для меня.       Он захлопывает книгу, словно обеспечивая себе одинокие аплодисменты.       Эльфаба поднимает бровь в сомнении и это в сто раз лучше — и в сто раз хуже — любого другого ответа.       — Я могла бы сказать это и без экзекуции над бедной книгой.       Говори, говори слова. Фиеро, возможно, немного не в себе, но, признаться, он даже не знает, где он, а где пространство вокруг, где между ними разница.       Эльфаба словно яркий маяк в море. Фиеро тянет, тянет к ней, неизбывно и сильно.       Эльфаба следует к столу. Фиеро следует за ней. Он падает на стул, как будто падать — это то, к чему он привык с рождения.       Его руки занимают почти половину стола между ним и Эльфабой. Эльфаба, напротив, держит книгу чуть ли не на весу.       — Скажи, Эльфаба, королева злого могущества и личного пространства, я тебе настолько неприятен? — он спрашивает об этом легко, в тоне шутки, но едва ли он шутит хоть на долю.       — О нет, Мастер Фиеро, мне неприятны все на свете люди, не думайте, что вы такой особенный.       Она не отрывает взгляда от книги и, конечно, не видит Фиеро и не видит, как его улыбка превращается в тусклое подобие.       Не особенный — это прекрасно, это замечательно. Это то, о чем он всегда мечтал.       Но невидимые стрела все равно торчит из него, меткий выстрел одинокого лучника.       Лучи солнца падают на его пальцы, лежащие на столе, ампутируя стремления и надежды. Фиеро, не будь он Фиеро, проглатывает боль и выхватывает книгу из стопки, расположенной рядом с Эльфабой, как разновидность защитного сооружения.       Он чувствует, как Эльфаба смотрит на него, но неимоверным усилием воли удерживает взгляд скользящим по строчкам, как будто действительно читает.       Он упорен, он знает это о себе, как ничто другое. Он знает, что он красив, но красота — не свойство упорства. Даже его мускулы не об упорстве, сколько бы ему не приходилось потеть на тренировках.       Фиеро, встающий и встающий, как солнце, после полученных ударов. Фиеро, сжимающий зубы от боли, пока они не переплавлятся в улыбку, которой можно выжигать глаза богам.       Мысли об этом, фантазии уносят его с собой, в далекий-далекий мир. Он вспоминает сражения и вечеринки, сражения и вечеринки.       — Неужели эта страница такая интересная? Вы смотрите на нее уже четверть часа, Мастер Фиеро.       — Я такой интересный, что вы смотрите на то, как я смотрю на страницу уже четверть часа, мисс Эльфаба?       Флирт слетает с его языка почти как родной язык, и он в восторге и ужасе, как перед неминуемым падением.       Но — немыслимое дело — Эльфаба краснеет, как если бы кто-то плеснул ей в лицо чаем.       Фиеро чувствует, как его сердце готово бежать, только дайте зеленый свет.       Тут же Эльфаба хмурится, кусает губы, прекращает, заметив; злится.       — Я полностью вас понимаю, — он решает ей помочь. Или себе. Вполне возможно, его язык просто внезапно начал жить своей жизнью, совершенно не сообщаясь с мозгом. Он наклоняется ближе, чтобы прошептать (чтобы вдохнуть ее запах): — Я тоже по утрам довольно долго на себя любуюсь.       Удар книгой по голове ощущается почти как поцелуй.