ради тебя хоть целую вечность.

Намджун постоянно ругает всех, кто задерживается в тренировочном зале допоздна, а сам по ночам и без того гладкий пол без устали ногами утрамбовывает. Он всегда считал, что делает недостаточно. Что его такого, какой он есть, недостаточно. Джин пытался его переубедить, но тот лишь рыкнул на него, сказав сначала посмотреться в зеркало, а потом внимательно сравнить и заткнуться. Поэтому больше Джин ничего не говорит. Сидит на холодном полу, прислонившись к стенке и уставившись закрывающимися от усталости глазами на Намджуна, который из раза в раз повторяет одну и ту же связку, лишь чудом до сих пор не продырявив кеды. — Прости, это я с горяча, — Джун трет затылок, ловя в зеркале потерянный взгляд старшего. — Пойдем спать? — Если ты устал, иди. — А ты сам разве не устал еще с утра до ночи на ушах прыгать? — Устал, конечно, но для меня это не причина, чтобы прекращать. Мозг бы его выебать, вечно работающий, вечно беспокойный, выебать бы из него все комплексы и загоны. Выебать бы его. Джин слишком устал, мысли ведут не туда, и сейчас он совсем не в настроении об этом заботиться. Он прикрывает глаза, представляя яркие картинки, которые уже не раз виделись ему во снах. Он не чувствует стыда, не чувствует смущения. Он честен с собой. Все, что он чувствует — это сожаление, когда открывает глаза, когда вместо воображаемой картинки смотрит на реальность. Заебанную, вечно несчастную реальность, с которой уже стекло три ведра пота. Вдолбиться бы в него по гланды и вдолбить бы в него веру в то, что его любят, его ценят. Вдолбить бы в него уверенность, что он прекрасен такой, какой есть. Но это так не работает. Долбиться Джину придётся с самим собой, пока Джун сам своим умом до всего не дойдёт. — Если я прикую тебя наручниками к кровати, через сколько часов ты сбежишь? — Пиздец, Джин, ты о чем думаешь? — Пытаюсь придумать способ, как уложить тебя в постель. — Это я понял, но спокойнее мне не стало. — Ну, уложить в постель, в плане, чтобы ты поспал, конечно. — Да, спасибо за объяснение, но лучше уточняй сразу, а то люди могут сначала не понять и очень удивиться. — И о чем ты только думаешь, хубэ! Джин растекся по стене в скрипучем смехе от собственной шутки, глухо ударив пару раз рукой по полу. Намджун закатил глаза и отвернулся, обронив улыбку себе под ноги, и тут же затушил ее ногой, вновь продолжив тренировку. — Какого тебе было в юности, когда тебя постоянно останавливали на улице и просили сфоткаться, говоря, что ты безумно красивый? — Во-первых, я все ещё юн и прекрасен. А во-вторых, точно так же как и тебе сейчас, когда тебя останавливают и говорят все то же самое, — пожимает плечами старший. — Неправда. Тогда ты еще не был известен. Ты просто был красивым. Какого это, когда тебя любят просто за то, что ты родился? — Если это какой-то странный наезд в мою сторону, то повтори его завтра, потому что сейчас я в любом случае не в состоянии на него остроумно ответить. — Я хочу, чтобы меня любили просто так, за то, что я есть, — внезапно говорит Намджун, будто бы сам себе, тихо, но с громким вдохом. Музыка громкая, Джин уже давно пропал где-то между сном и реальностью, а потому слова Джуна пролетают мимо ушей. Мимо ушей, но в самое сердце. И так больно, так отвратительно ноет внутри, а сделать ничего нельзя. — Что? — Говорю, что ты можешь даже не стараться и все всё равно будут тебя любить. — Это не так, — хмурится Джин закрытыми глазами, — И это не любовь. — А что тогда? — Я без понятия. Джун кидает на пол свою промокшую насквозь толстовку. Старший внезапно тянется к ней и, ни секунды не медля, начинает натягивать на себя. — Фу, ты что делаешь? — вскрикивает Намджун, замечая это краем глаза. — Надеваю твою толстовку, — пожимает плечами парень, в эту же секунду пропадая в глубине серой материи. — Она же вся потная. — И? — из ворота показываются растрепанные волосы, слегка припухшие от сонливости глаза и очаровательно сморщенный нос. У Намджуна от усталости ноги подкашиваются, перед глазами все плывет, и ему кажется, что от этой обворожительной картины его сейчас точно стошнит. Но ему так только кажется. — Ким Сокджин, ты абсолютно отвратителен. — А что там начнёт безумной красоты? — Удивительным образом ты сочетаешь в себе две крайности, — говорит почему-то опять тихо, тушуется и снова отворачивается, не выдерживая пристальный взгляд прищуренных глаз. Джин топит в рукавах чужой толстовки свои руки, топит в бездонном капюшоне свою кричащую нежность, топит в шнурках на шее свою безмолвную преданность. Утопиться бы в этой толстовке, насквозь пропитанной Намджуном, с концами. Утопиться бы в нем целиком и полностью. Как же заебало барахтаться на поверхности, ни на берег, ни в пучину морскую. потей мне в рот. слейся со мной полностью. я принимаю все в тебе от макушки до пят, от рассвета до заката, от самого яркого дня до бесконечно тянущейся безлунной ночи — Я люблю тебя просто за то, что ты есть. — Что? — Намджуну по ушам стучит музыка, он не слышит простых и искренних слов. Он не готов их услышать. — Говорю, хватит завидовать моей красоте. Это просто глупо. Абсолютно от каждой их песни уже давно начало мутить, Намджун сообщает это с рыком выключая колонку. Электрический ток пронизывает помещение, так что Джин, давно уже начавший клевать носом, вздрагивает и обеспокоено крутит головой. — Почему я раньше не замечал, что абсолютно все наши песни полный отстой? — младший вытирает рукой пот со лба, и Сокджин прикусывает нижнюю губу, думая, что уже очень давно не видел парня таким напряженным. — Тебе правда стоит остановиться. — Я не могу, — злость и отчаяние в голосе, — У нас скоро первый концерт после перерыва, а я все еще путаюсь в ногах в каждой второй связке. — Это все потому, что ты безумно устал! — Джин, сам того не понимая тоже начинает раздражаться. Он волнуется за Джуна, он хочет ему помочь, но, черт возьми, не знает как. Затрахать бы этого Лунного ребенка до звездочек в глазах. Затрахать бы его до абсолютно беспомощного состояния, чтобы парень уже наконец вырубился от усталости, и после этого сидеть подле его кровати целые сутки подряд, не смыкая глаз, гладить по волосам и следить, чтобы никто не потревожил его покой. Затрахать бы этого перфекциониста до потери сознания, во всех позах, на всех поверхностях этого проклятого тренировочного зала, во всех углах общежития, чтобы он потом неделю ходить не смог. Просто лежал бы в кровати, не вставая, и ел с ложки, восстанавливая силы. Джин бы готовил ему завтрак, обед и ужин, пока руки в кровь не сотрутся, читал бы книги вслух, пока голос не охрипнет, смотрел бы на него с нежностью и обожанием, пока все глаза не пересохнут. Он бы для него всё, что угодно. — Ты так в больницу загремишь, лидер чертов, — одним молниеносным движением Сокджин стягивает с правой ноги кроссовок, а вторым запускает этот кроссовок прямо в живот Намджуну, — И как я без тебя? — Как ты без меня? — бездумно повторяет Джун, лишь чудом ловя кроссовок, и смотрит на брошенную вещь в своих руках как на что-то очень важное, что-то, что меняет всё. Джин вскакивает на ноги и какое-то время просто стоит, взглядом протыкая младшего парня насквозь. Его лицо подрагивает от несмелых сокращений мышц, словно он всё силится что-то сказать, но в последний момент решает, что это всё неважно, что это всё не нужно. В плечо Намджуна прилетает второй кроссовок. Удивленный вскрик обрывается пронзительным хлопком двери. Тишина. Джуну кажется, что хен уже не вернётся. Кажется, что он окончательно всё проебал. Всё, что у него осталось — чужие кроссовки и неприятное послевкусие от поцелуя, которому не суждено было случиться. Время замирает. Парень медленно садится на пол и дышит, пытаясь восстановить сердечный ритм, все еще сжимая в одной руке чужую обувь. Он впервые за ночь начинает чувствовать усталость, которая оголодавшим стервятником садится ему на плечи, не давая встать. «Как я без тебя?» а как я? я дышать не могу. я стоять на ногах не могу. меня придавливает к земле. не уходи. прошу, не уходи. просто будь рядом, и тогда я смогу идти дальше. — Я принёс воды и какой-то энергетический батончик, кажется, это Хоби в кухне забыл, но это уже его проблемы. Белые носки мягко, едва весомо ступают по полу. Не человек, просто видение склоняется над Джуном, забирая у него кроссовки и вместо этого вкладывая в руки полную бутылку. — Джин? — Нет, Всемирный Красавчик, — парень смеется устало, но всё так же заразительно искренне. — Я думал, ты пошел спать. — Разве я могу оставить ребенка без присмотра? А если ты тут в обморок плюхнешься, кто тебя за это отчитает, если меня не будет? Сокджин сидит на корточках, дразняще дергает Джуна за ухо и широко улыбается, подбадривая парня, который выглядит так виновато и растерянно, будто только что случайно убил хомячка. — Прости, — Намджун вновь неловко роняет взгляд куда-то на пол, — Тебе действительно нужно идти спать. Я еще немного потренируюсь и тоже пойду. Я просто… Я не смогу уснуть, пока не отработаю всё, что мне нужно. Прости. — Прощаю, — Джин ловит взгляд парня в миллиметре от земли, кончиками пальцев вздергивая его подбородок и заглядывая глубоко внутрь, куда через глотку ни за что нельзя добраться, — но я никуда не уйду. От этого глубокого проникновения у Джуна внутри все сжимается и наполняется тянущим теплом. И только ему, только ему разрешено заполнять собой все, каждую клеточку тела. — Полчаса. Полчаса и я закончил, — сам себе кивает Намджун и тяжело сглатывает, поднимаясь с пола. — Не включай музыку, я могу петь. — Зачем? — Ну от моего ангельского голоса тебя точно тошнить не будет, — Джин невинно хлопает ресницами, а младший фыркает, но не может не улыбнуться. Сокджин занимает свое излюбленное место у стенки. Его тихое пение, пускай всех тех же, успевших надоесть композиций, и правда не действует на нервы. Наоборот, расслабляет и все движения танца будто становятся легче, проще, хотя Джун все еще чувствует безумную усталость, но на плечи неподъемным грузом она больше не давит. Вскоре музыкальное сопровождение прерывается свистящим сопением, и Намджун не может сдержать улыбку, смотря на склонившего голову парня. Отросшая челка скрывает глаза, длинные ноги вытянуты во всю длину и расставлены в стороны, а капюшон толстовки нелепо перекрутился. Неуклюжая, но определенно очаровательная картина. — Так и знал, что ты стоишь и крипово пялишься на меня, как обычно! — старший внезапно открывает один глаз, резко поднимая голову и тыкает в рэпера пальцем. — В смысле как обычно? И в смысле крипово?! — Намджун вскидывает руки и почему-то начинает смеяться от усталости и нахлынувшего на голову чувства комфорта. Джин тоже смеётся и трет свои глаза, выглядя как маленький сонный котёнок. Намджун был бы рад поймать себя на мысли, что слишком уж много раз за сегодня он в своей голове назвал друга очаровательным, но вообще-то начинало светать и ему уже определенно на все было плевать. Сокджин в итоге всё-таки засыпает, сидя у стенки, ещё совсем недолго противясь пленительным чарам забвения, и Джун, немногим позже, окончательно измотавшись, садится рядом, перед этим потушив в зале свет. — Спасибо, что ты рядом, — младший поворачивает голову на Джина, взглядом проходясь по его мягкому профилю, который он уже давно успел выучить наизусть, так что мрак в комнате едва ли мог его скрыть, — Спасибо за всё. Спасибоспасибоспасибо. Голос срывается на шепот, царапающий стенки пересохшего горла. Сердце бьется в благоговейном испуге, тая в себе столько слов, что не могут быть высказаны. Намджун нежно касается губами виска парня, задерживаясь на долгие несколько секунд, но не целуя. Затем ведет носом выше, зарываясь в спутанные волнистые волосы, которые все ещё пахнут клубничным шампунем и лаком. Все тело бьет мелкой дрожью, будто ещё немного, и Джун не сможет больше держать в себе свое сердце, держать в себе всю отчаянную нежность. Губы невесомо касаются уголка глаз, трутся о щеку, а затем одним резким выдохом отстраняются от гладкой кожи. От толстовки все ещё тянет едким запахом пота, который перебивает запах чужих духов. Забраться бы руками под кофту, найдя там защиту, найдя там заботу и любовь, но это слишком ответственный шаг для них обоих, поэтому парень просто тяжело дышит другу в губы, а потом с глухим слухом прикладывается затылком к стене. — Прости, — руки закрывают лицо, а потом со скрежетом спускаются вниз, срывая кожаную оболочку. Обнажен до костей. Раздет до самого сердца. Намджун в темноте нащупывает чужую руку и притягивает ее к лицу. Прижимается лбом, холодной ладонью снимая всю боль, напряжение и тревоги. Голова пуста. И он пуст как после самого жесткого секса, самого страстного, самого чувственного, когда все тело саднит от боли, когда все мышцы горят, а конечности отнимаются, но на душе спокойно как перед вратами Рая, как перед ликом Господня. И впервые за долгое время только ветер гуляет внутри, насвистывая чужое имя. Пальцы переплетаются. Голова ложится на чужое плечо, и только в таком положении он наконец может уснуть. — Ты зря все это, знаешь, ты очень красивый. Я… в тебя… с первого взгляда… веришь? — бубнит второй парень сквозь сон и слегка сжимает руку. Намджун задерживает дыхание с благоговейным трепетом внутри. Он не верит. Не верит, не верит, не верит. — Верю. Но так хочет. Спустя неопределенное количество времени по залу разнеслось тихое копошение. Яркий экран телефона блеснул в кромешной темноте. «Хей, ребят, как вам идея перенести репетицию на вечернее время? Лунный ребёнок только недавно уснул, ему нужно время отдохнуть» Тяжесть чужой ладони приятно ощущалась в ладони. Парень слегка поджал губы, проводя большим пальцем по тыльной стороне. Однажды Намджун будет готов сказать все то же самое, глядя ему прямо в глаза. Ну а пока Джин будет ждать. Ждать столько, сколько потребуется, сидя всю ночь в тренировочном зале, засыпая под мелодичные удары обуви о пол.