Туман его глаз

      Вечерний Сеул в зимнюю пору перед самым Рождеством весь излучает праздничную атмосферу, искрится яркими живыми красками, огнями фонарей и мониторов, развешенных по всей округе. Все магазины стремительно закрываются, ведь люди уже уходят с работы. Цветные вывески привлекают внимание и радуют глаз, заставляя занятых горожан тепло улыбаться, вспоминая о близких, и спешить по домам, чтобы подготовиться к особенным часам Рождества. Белые хлопья кружатся, словно маленькие волшебные балерины, в воздухе, грузно опадают на землю, присоединяясь к сотням таких же, хрустят под подошвами сапог, приминаясь. Деревья стоят укрытые мягким покрывалом снега, а река Хан поблёскивает видимой коркой льда, всё маня к себе непослушных детишек. В воздухе витает аромат корицы и Рождественских вкусностей, выставленных в этом году на украшенный стол.       В окне одной из небольших двухкомнатных квартирок, расположенных на третьем этаже большого дома, горит тёплый неяркий свет, исходящий от всевозможных гирлянд и светильников самых разных форм и размеров: шариков, звёздочек, домиков, неоновых надписей, игрушечных свечей, животных из цветной проволоки и каплевидных светодиодов. Горит всё, что можно и нельзя, только не лампы на потолке, как раз и предназначенные для освещения помещений.       На маленьком светлом диванчике в плавно переходящей в кухню гостиной сидит молодой человек лет двадцати с лишним и аккуратно перелистывает страницы какой-то книги, кажется, задумавшись, глядя совсем в другую сторону. Уютная атмосфера спокойствия и идиллии закрадывается в душу, согревая, а поднять глаза на парня – так вообще не наглядишься: домашний бежевый свитер крупной вязки прекрасно сочетается с кофейного цвета штанами, прекрасная осанка выдаёт профессию, связанную с танцами, густые тёмные волосы аккуратно уложены на голове, красивые черты лица вызывают трепет где-то глубоко в сердце, а в огромных чёрных сапфирах глаз, кажется, совсем не трудно потеряться и навсегда пропасть.       Только вот, если приглядеться, увидишь, что на страницах вовсе не буквы, а выступающие чёрные точки, по которым спокойно передвигаются подушечки пальцев, цвета выглядят тускловатыми, будто бы картонными, выглядывающая из-под одежды кожа рук вся усыпана синяками от большого количества ударов, а спокойные сапфиры поддёрнуты светлой пеленой тумана, будто бы кто-то нечаянно разлил на них холодное молоко. И тогда всё-всё становится на свои места: и отсутствие большого количества света, и задумчивый взгляд в никуда, и шелест страниц от движений рук. Этот человек не видит. Совсем ничего. Диагностированный врождённый амавроз.       С самого рождения мальчик с короткой, но красивой фамилией Ли и звучным именем Минхо живёт в абсолютной темноте, не понимая различия между красным и синим, не зная, как выглядят солнце или трава, ориентируясь лишь по осязанию и полученным ссадинам. Но, кажется, он уже привык к этому и давно смирился, не придавая особого значения деталям, просто проживая свои годы в наслаждении. В конце концов, он не смертельно больной и не калека, он может жить и бороться с насмешками судьбы, хоть и без зрения. Он не видит? И что с того? Это лишь означает, что остальные четыре органа чувств у него работают вполне себе исправно.       Где-то в другом конце комнаты тихо пиликает печка, оповещая о готовом блюде внутри неё, и Минхо, словно кот, с готовностью поворачивает голову на звук, пару секунд смотря туда, анализируя, а после откладывая книгу и поднимаясь. Ладонь скользит по поверхности кухонного гарнитура, пока парень проходит мимо него, а после ложится на сенсорную панель, тыкая на заученные кнопки и выключая технику. Полотенце, висящее тут же, оказывается в руках, ручка печки тянется на себя, и через пару секунд на стол ставится уже почти готовый рождественский торт. Осталось лишь украсить и приготовить пару быстрых блюд.       Хо закусывает щёку, примерно прикидывая, когда в последний раз слышал голосовое оповещение таймера о времени. До праздника ещё около полутора или двух часов, не так уж и много, а второй собственник квартиры, задерживается, всё не заявляясь домой.       Хан Джисон, в простонародье белка – весёлый улыбчивый парень, обучающийся в хорошем институте на желанную специальность, и по совместительству любящий «бойфренд», как некоторые говорят, Минхо. Убежал по срочному вызову в своё учебное заведение ещё в начале дня, запечатлев на уголке мягких губ мимолётный поцелуй. Ли не запоминал особо, что там за срочные вызовы и по каким таким делам, но тоска в одиночестве давала о себе знать. Хотелось поскорее услышать родной голос и расслабиться в тёплых объятиях.       Минхо ёжится от пробирающегося через приоткрытое окно зимнего ветра и, поворачиваясь на пятках, подходит к подоконнику, нащупывая ручку и захлопывая причину такого резкого холода. Следующими жертвами, попавшими в аккуратные руки, становятся вымытые под проточной водой овощи и нож, с которым парень управляется на удивление ловко, с лёгкостью нарезая всё, что нужно.       Но он тут же мелко вздрагивает, инстинктивно попадая лезвием по пустому месту на доске, чувствуя, как талию обвивают знакомые сильные руки, а за ухом чувствуется лёгкое касание губ.       — Готовишь? Без меня? — в звонком голосе слышится явная улыбка в стиле одного-единственного человека, и Минхо выдыхает, откладывая нож и откидываясь на чужую грудь.       — Ты как и когда зашёл? Я не слышал звона ключей и хлопка.       Джисон вместо внятного ответа мычит и целует повернувшего голову старшего, лениво покусывая поддавшиеся ему сладкие губы и улыбается прямо в поцелуй, слыша мурчание – ещё одну кошачую привычку его парня. Ластится, как маленький зверёк, прижимаясь холодным телом – только-только зашёл с улицы, — настолько близко, насколько вообще возможно, лезет руками под свитер, довольно застывая. А Минхо в дрожь бросает от этого, холодно ведь! Нашёл себе грелку.       Пельмешки разлипаются только тогда, когда лёгкие уже начинает разрывать от недостатка кислорода, а губы обоих оказываются полностью покусанными.       — Через окно залез, любовь моя, — произносит и получает слишком уж меткий подзатыльник. — Ай, я серьёзно вообще-то!       — Ох, неужели? Не знал, что белки умеют летать и лазать по стенам, — Ли разворачивается на сто восемьдесят градусов, устремляя сосредоточенный взгляд невидящих, но выразительных глаз на Хана, и кладёт ладонь прямо на его грудь, ощущая тихое сердцебиение поверх слоя одежды. В такт с его собственным. Волшебно. Всё вокруг становится до удивительного волшебным и таким спокойным, таким родным рядом с этим человеком. — Что ж, запомню. Надеюсь, ты закончил с делами и всё-таки проведёшь праздник со мной? Лучше этому действительно быть так, иначе в твоём институте не будут досчитываться одного студента вплоть до следующего учебного года. Я скучал, между прочим, и больше ждать внимания не намерен.       Джисон не перестаёт улыбаться так, что, кажется, воздух электризуется и трещит по швам от этого ослепительного подъёма губ.       — Руки, ноги, голова, детка, я весь твой и сегодня, и завтра, и всегда. И я намерен подтвердить свои слова.       Он отрывает одну из ладошек парня от поверхности стола и поднимает к себе, целует каждый палец по очереди, совсем не торопится, а после опускает в карман своей толстовки, преданно гладя в огромную чёрную бездну, задёрнутую молочной пеленой незримости, словно светлой шторкой.       — Угадаешь сам, о чём я?       Старший выдыхает медленно и тихо, увереннее засовывает руку глубже, доставая из кармана небольшой твёрдый предмет с шершавой поверхностью и ощупывая, сосредоточенно морщит нос. Задумывается. Хан не торопит, ждёт, зная, что осязание заменяет Ли отсутствующее зрение, о котором он с самого рождения мог только мечтать. Проходит с десяток секунд, когда Минхо наконец находит какой-то тонкий разрез сбоку предмета и щёлкает замочком, открывая, как оказывается, коробочку. Подушечки пальцев касаются бархатного покрытия изнутри, скользят по нему, натыкаясь на что-то круглое и выступающее посередине.       — Хани?       — Я давно купил, хотел только выбрать подходящий момент, — Джисон – боже, сколько можно, хоть бы рот не треснул, – ярко улыбается, наблюдая за блеском непонимания в невидящих глазах и накрывает родную ладонь своей, поглаживая. — Хён, ты самый прекрасный человек, который вообще когда-либо существовал в этой вселенной и в моей жизни, порой я не понимаю, чем заслужил такое сокровище. В твоих глазах глубина тёмного моря, блеск далёких звёзд и умеренный свет луны, твой голос – новейшее лекарство, способное излечить от всех на свете недугов, а ты сам, словно сказочный эльф, весь светишься и искришься энергией. Я готов вечно прорываться через огонь и воду, если это подарит тебе хоть каплю счастья.       Старший слушает с замиранием сердца, кажется, даже перестав на это бесконечно долгое мгновение дышать. Мозг взрывается от переизбытка информации, привычная темнота начинает давить, заставляя сжиматься в ожидании и желании увидеть, увидеть его любимого Хани хотя бы на мгновение, взглянуть на него во всех красках мира, а не воспроизводить образ в голове, собранный, словно пазл, лишь с помощью касаний. Лёгкие грозятся прорасти цветами безграничной любви, разорваться на мелкие-мелкие части и никогда больше не собраться воедино.       — Может, я и не идеальный парень, но стараюсь быть им изо всех сил. Ли Минхо, позволишь ли ты быть рядом с тобой и провести бок о бок всю оставшуюся жи… — Ли не даёт договорить, отталкивается от столешницы, обнимая парня за шею, и подаётся вперёд по уже заученной тактике, впиваясь прямо в губы, по привычке прикрывая веки, несмотря на то, что ничего от этого действия не меняется.       У Хана глаза начинают искриться радостью, осыпая на землю частички сгорающих звёзд, когда он осмысливает происходящее и явно понятный без лишних слов ответ парня. Подхватывает того под объёмные бёдра, поглаживая и сажая на стол, чтобы было удобнее, с безмолвного разрешения углубляя поцелуй.       Они мягко соприкасаются тёплыми губами и языками, отдавая друг другу всю свою любовь и самих себя, случайно сталкиваются зубами и отстраняются из-за лёгкого смеха.       — Омела, — Минхо шепчет еле слышно, чтобы не нарушить всю интимную атмосферу их собственного волшебства. — Над нами.       — Откуда ты знаешь? — «Ты же не можешь видеть» остаётся висеть в воздухе непроизнесённым вслух, когда Хан прикусывает язык.       Но его понимают с полуслова.       Он понимает с полусова.       — Чувствую. Пахнет Рождеством и магией, — Минхо утыкается в шею Джисона, вдыхая лёгкий аромат одеколона, перемешанный с уникальным запахом родного тела, который он не смог бы описать ни одним из существующих ныне слов, даже если бы захотел. — И тобой.       Хан запускает пятерню в густые тёмные волосы, взъерошивает их, оттягивает и касается губами проколотой мочки уха, отвечая ласками и поглаживаниями на лёгкое смущение.       — Хани, — бурчит куда-то в слои одежды и шею, скрывая там свою короткую улыбку, а ногами обхватывает на уровне талии и притягивает ещё ближе, хотя, казалось бы, куда больше. — Спасибо. Ты неземной, знаешь это?       — Честь слышать такое от ангела, — всё новые и новые поцелуи сыпятся, как драгоценные камни, и приходятся на очаровательную родинку и краешек губ, опьяняя сильнее алкоголя. — Люблю тебя, котёнок. Чертовски сильно люблю.       Вместо ответа Минхо сильнее сжимает парня в объятиях, вновь вдыхая родной запах и отчего-то тихо зевая.       А за окном всё продолжают кружится в незамысловатом танце маленькие хрупкие снежинки, опадая на яркие фонари, прогоняя тоску и темень рождественской ночи.       В этот праздник две влюблённые души наконец закрепляют свои чувства перед госпожой Судьбой, навсегда давая понять, что разлучить их может одна лишь только смерть.