После каникул

Когда Бонифаций вернулся обратно в цирк — все стало как прежде. Или не стало. Снова потекли будни выступлений и закулисной жизни. Дни летели за днями, и Бонифаций, послушный и талантливый лев, с сожалением вспоминал, что позагорать-то у него так и не получилось. Да и порыбачить не удалось. Разве могла считаться рыбалкой случайно пойманная в свитер рыбка? Свитером рыб не ловят. Так-то. С другой стороны, проделывая трюки с шестом под самым куполом цирка, Бонифаций вдруг с удивлением поймал себя на мысли, что в то же самое время он продумывает номера для своих африканских выступлений. Лев заметил, что и отношения с артистами цирка стали у него какие-то другие, с двойным дном. Вот смотрит он на силача, помогает ему затянуться широким поясом, а сам в то же время подмечает характерные приемчики и движения: как тот поправил взъерошенные волосы, как повернул шею вбок, чтобы похрустеть всласть уставшими позвонками. Вот мимо просеменила наездница, что всегда так ловко скакала на лошади. А лев уже внимательнее присматривался к тому, как она привычно встает на носочки, как поводит плечами, скидывая непослушную прядь длинных волос. Жизнь вдруг стала похожа на репетицию настоящего выступления. «Бонифаций — это талант!» — по-прежнему говорил директор цирка, когда брал с собой льва на прогулку. И, уплетая сладкие бананы, которых так и не успел толком наесться в Африке, Бонифаций вдруг подумал, что неплохо было бы в следующий раз изобразить детям и директора. Вечером, в гримерке гимнасток-балерин, он даже прорепетировал немного выход директора. Взял тросточку, надел на голову бутафорский цилиндр и принялся расхаживать, важно раскланиваясь по сторонам. Конечно, поначалу он подумал, что все это очень похоже на насмешку, неуважение. Но потом не смог сдержать творческий порыв и подпрыгнул в воздухе, смешно взмахнув лапами. А что, если директор вдруг увидит живую змею? Как тогда он будет размахивать своей тросточкой? И что случится с его цилиндром, когда он за секунду взберется на ближайшую пальму? А если директор захочет, как жокей, немного поскакать на лошади? Трудно было удержаться от смеха. И Бонифаций несколько ночей подряд тренировался, изображая лошадь и директора, скачущего на ней. В итоге у него вышло, что директор доблестно справился с поставленной задачей и лихо носился теперь по арене, закручивая свои длинные черные усы. Еще Бонифаций заметил одну странную вещь — сами артисты цирка тоже как будто всегда жили на репетиции, тоже как будто примеряли, подбирали движения, повороты, ракурсы, которые вечером, в свете огней и под трепещущую дробь оркестрового барабана, смогли бы наилучшим образом подчеркнуть всю сложность трюка, красоту силуэта, грацию талии. Бонифаций как-то раз слышал, как директор важно говорил своему приятелю: «Вся жизнь — игра. Полет фантазии, так сказать». И только теперь Бонифаций окончательно понял, что именно это значит. Жить стало необычайно интересно. Как будто у жизни тоже обнаружилось второе дно. Уже через пару месяцев собственные вечерние репетиции разнообразных трюков и номеров стали чем-то привычным в жизни льва. Теперь он не представлял и дня без этой сосредоточенности, вхождения в образ, ощущения себя кем-то другим. Иногда, когда он входил в роль, ему даже мысли в голову приходили какие-то не свои, необычные и странные. А еще он многое узнал о своих собратьях по сцене, когда стал вот так вот прицельно и более внимательно наблюдать за ними. Например, он узнал, что наездницы и гимнастки панически боятся старости и с яростью немедленно закрашивают нет-нет да и проблескивающую седину в волосах. А силачу не нравился его рост, и часто, когда никто не видел, он старался сжиматься и сутулиться, став наконец-то не таким внушительным. Бонифаций вдруг осознал, что, кажется, уже с нетерпением ждет наступления новых каникул. Конечно, ему нетрудно было изо дня в день изображать Очень Страшного Льва, но положа лапу на сердце — это было скучно. Раньше, до каникул, Бонифаций и предположить не мог, сколько всего интересного можно найти в своей голове. В какой бездонный мир можно погружаться, просто сидя на табуреточке за кулисами. Оказывается, намного интереснее самому придумывать себе роли, чем тупо играть то, чего ждут от тебя простоватые зрители. Невероятно интересно! На самом деле, Бонифаций как-то поймал себя как-то на том, что мысль о предстоящих каникулах неотступно преследует его. С кем бы он ни встречался, с кем бы ни беседовал — разговор неизбежно выруливал на каникулы. Так, сам незаметно для себя, он почему-то разговорился о рыбалке с заезжими гастролерами. И долго обдумывал совет Лисы, которая уверяла, что рыба ловится намного эффективнее хвостом, чем удочкой. Это было несколько неожиданное утверждение. Бонифаций помнил с детства больших слонов и крокодилов, приходивших порыбачить на Озеро рядом с бабушкиным домом. Но у всех у них были удочки. А вот чтобы кто-то рыбачил хвостом — лев не помнил. С другой стороны, может быть, в детстве он просто не придавал значения подобным деталям. Хотя, если вспоминать о тех же крабах… И, помимо крабов, есть, говорят, еще удивительно зубастые рыбы, которые за секунду способны перегрызть канат. А ведь хвост потоньше каната будет. Да и понежнее. В Озере рядом с бабушкиным домом, конечно, никого подобного водиться не могло, но все же… Ясности картине не придавали и слова Волка, страшным шепотом добавлявшего, что ловить рыбу на хвост — очень плохая затея. Потому что от долгого пребывания в воде хвост может ОБ-ЛЕ-ДЕ-НЕТЬ. Лев никак не мог представить себе ОБ-ЛЕ-ДЕ-НЕВ-ШИЙ хвост в водах Африканского озера, но, опять-таки, кто знает… С другой стороны, всем было известно, что Волк недолюбливал Лису, наверное, ревнуя к ее несомненно блестящей и впечатляющей артистической карьере. Ей обычно дарили гигантские букеты цветов после каждого выступления. А Волку не дарили. Опять-таки, то, что росло у самого Волка, очень условно можно было назвать хвостом. На такой обрубок вряд ли успешно ловилась рыба. И тем не менее, убежденность и горячность, с которой разубеждал Бонифация Волк, наводили на смутные подозрения. Лев склонялся к тому, что лучше всего, пожалуй, не менять традиций и по-прежнему ловить рыбу удочкой. А еще Бонифаций понял, что очень хочет услышать вновь дружный вопль восторга маленьких африканских зрителей. На самом деле работать для детей и проще, и сложнее. Проще — потому что неизбалованным африканским девочкам и мальчикам не так уж много и надо. Сложнее, потому что они гораздо восприимчивее и сразу слышат фальшь. Не понравился же им Грозный рык, пользующийся такой бешеной популярностью здесь, в городе. Они как-то сразу почувствовали, что это не настоящий Бонифаций, и он зуб давал — совсем не было у него влечения души рычать вот так вот и вращать глазами, облизывая острые клыки. Ну, и еще, конечно — бабушка. Бабушку Бонифаций тоже очень хотел увидеть. Обнять и покружить. Раньше так кружила его она. Теперь пришла его очередь. «О, кстати об очереди, — подумал Бонифаций. — А не связать ли и ей… нет, свитер точно не получится, но хотя бы шаль?» Это должна быть самая разноцветная, самая необыкновенная в мире шаль! В магазине льву даже не захотели продавать такую пеструю шерсть. «Это попугаю подойдет, а у нас такого не носят», — мрачно заявила продавщица с острым подбородком. У нее все было острое, у этой продавщицы: острые глаза, острый нос, острый язык. Но все же ум не был столь острым, и льву удалось ее провести. «Я представитель администрации цирка, — важно сказал он и выпятил грудь колесом, еле удерживаясь от того, чтобы не применить свой фирменный рык. — И я требую, чтобы нашему представителю была продана шерсть, необходимая для реквизита». «Ах, это вы для клоунов покупаете? Ну тогда ладно», — согласилась острая продавщица. И теперь, сидя вечером в гримерке гимнасток-балерин, Бонифаций вязал шаль для бабушки. Поначалу получалось не очень хорошо, и несколько первых попыток пришлось полностью распустить. Зато постепенно дело налаживалось, и Бонифаций был уверен, что к следующим каникулам он вполне успеет связать самую разноцветную в мире шаль для любимой бабушки.