I. Киев
Ком из изломов, болезней, столетних обид сном растаял.
Как же смешно, как же стыдно, я всё вдруг сложил, всё расставил,
Что в искажениях навязчивых увидел себя настоящего.
Как больно калечили школы небесной любви…
В детстве Киев для Миши — пример для подражания, кумир, идол. Он для него всё. Дима окутывает брата любовью и заботой. Ласково называет Мишуткой и говорит, что он светит, словно солнышко. Заворачивает его в шубу, когда Москву лихорадит после первого в его жизни пожара. Осторожно намазывает ожоги на щеках кашицей из целебных трав. Миша верит в то, что это обязательно поможет, раз Митя так сказал. Слова брата для него — безоговорочная правда. Именно Дима обучает его всему: от того, как обращаться с мечом в своей руке, до того, что самые вкусные щи — те, которые можно есть прямо из чугунка с ломтем хлеба вприкуску. Ничьи другие наставления Москва и слушать не хочет. Какое ему дело до знаний простых людей о истории Руси, если у него есть старший брат, который сам практически был её воплощением. Киев рассказывает сказки про богатырей, укладывая Мишу на печку, ведает о далеких чужих землях. И в такие вечера, мальчик, осоловело моргая, но прикладывая все усилия, чтобы не провалиться в сон, пока Дима не закончит свой рассказ, ни о чём не мечтает так же сильно, как поскорее вырасти и стать похожим на него. Мишу зовут надоедливым и несносным. Говорят, что ему бы не помешало прописать леща в воспитательных целях, когда он подсовывает заморскому дипломату жука за шиворот. Но за его пакости ему ни разу не прилетает. Все знают, что его старший брат, князь Днепровский, за него в случае чего горой встанет. А связываться с древнерусским воином себе дороже. Даром, что невысокий и щуплый, раз уж хватало мо́чи мечом махать, значит, и за младшенького постоять сможет. Сам же Дима Московского не ругал никогда, только головой качал, когда ему рассказывали про его очередную проделку, да и то с улыбкой. Когда Митя вручает Мише золотой крест, Москва клянётся хранить его и свою веру в Бога до конца жизни. Он своих эмоций не чурается, кидается с объятиями и повисает у брата на шее. Киев смеётся, а Мише и не обидно даже, как бывало раньше из-за хохота старшего над его по-детски лопоухой головой. Днепровский брата старается оберегать, как может, но самому страшному оказывается не в силах препятствовать. Золотая Орда русские земли завоёвывает стремительно, быстро одолевая даже старые могущественные города. А Миша на его пути становится лишь жалким препятствием на пути к Владимиру, и его в одночасье сжигают. Московскому набрасывают верёвку на шею, самого его роняют на колени, и он не может сдержать слёз, глядя на то, как чернеют собственные руки. Москва каждый день молится Богу о спасении и не теряет надежды на то, что Митя обязательно примчится и разгромит монгольское войско. А потом поднимет младшего брата на ноги, поможет восстановить город и пообещает, что свежие шрамы на спине совсем скоро заживут. Эта вера с каждым днём всё слабеет, а когда до него доносятся известия о том, что Киев пал после осады Ордой, Миша и вовсе не понимает, как жить дальше. Старший брат же всегда был самым сильным, самым смелым, самым умным. Как кто-то смог его поработить? Московский поначалу отказывается в это верить. Однако позже ему приходится. Приходится понять, что рядом больше нет никого, кто приготовит лечебную мазь и нанесёт её на ожоги, незаживающие из-за постоянного появления новых. Приходится до скрежета сжимать зубы, чтобы не закричать и не расплакаться, когда его в очередной раз наказывают, отхлёстывая плетью. Приходится впервые взять в руки меч и встать на нелёгкий, но единственно верный путь, чтобы однажды суметь освободиться от гнёта монгольского ханства. Раньше Мите не всегда удавалось быть рядом, когда Москва в нём нуждался, но он всегда старался как можно чаще навещать младшего. Он каждый раз с интересом выслушивал детские истории, накопившиеся у Московского за время разлуки, и давал мудрые советы в ответ на просьбу помочь с тем или иным вопросом. И Миша так привык к тому, что в любой ситуации может рассчитывать на поддержку Киева, что без него жизнь кажется неправильной, неполноценной. Тогда-то Москва впервые и задумывается о том, что привязанность к кому бы то ни было губительна. Он не раз сталкивался со смертью людей — царей, баринов, но никогда не думал о возможности потери воплощений городов. Киев был жив, но его больше не было рядом с Мишей, который постепенно приходит к осознанию одного важного факта. Болезненная утрата — это лишение чего-то, что было раньше, а теперь этого нет. Вывод напрашивается сам собой: невозможно ничего потерять, если ничего не иметь. Этот принцип слишком хорошо ложится на человеческие взаимоотношения. Москва учится думать лишь о собственном благополучии и полагаться только на себя. Он вынужден жертвовать одним ради спасения другого. Его не берут ни чужие слёзы, ни проклятия. По крайней мере, он ни при каких обстоятельствах не показывает иного. Целовать крест на своей шее и просить у Бога прощения, не надеясь на милость с его стороны, входит в привычку. Миша убеждается, что Господь — единственный, кто не покидает его в минуты отчаяния, кто способен полюбить его таким, каким он стал. Но посланные им препятствия раз за разом отнимают веру в то, что Московский однажды сможет искупить свои грехи и вновь заслужить потерянное счастье. При следующей встрече Киев не может не заметить, как же сильно, практически до неузнаваемости, изменился его младший брат. Когда они расставались, тот был ещё совсем ребёнком, а теперь о нём уже ходит слава как о великом завоевателе. За двести с лишним лет Миша обзаводится собственным княжеством, чьё влияние распространяется на все близлежащие земли. Митя тянется его обнять, а Москва делает шаг в противоположном направлении, прося обойтись без лишних прикосновений. Днепровского ещё с сотню лет назад у монголов отбили литовцы, а Московскому пришлось в одиночку до конца стоять против Орды. И вот Есугей побеждён, но прошлого не воротить обратно. Дима с горечью думает: не уберёг он своё маленькое солнце. Потом Киев отвоевали поляки, и за их нашествием на Москву он не мог наблюдать без раздирающей душу боли. Вновь оказаться по одну сторону с братом ему удаётся только в середине семнадцатого века. Миша, уже как полноправная как столица Русского государства, радушно принимает у себя города с возвращённых территорий. В нём уже почти ничего не осталось от того мальчишки, который с воплем убегал из царского терема после кражи стопки блинов. Но меньше любить Москву Дима от этого не начинает, напротив, ему хочется узнать, каким тот вырос, заново познакомиться с братом. Он представляет Мише Харьков — ещё совсем юного Кирилла. Московский усмехается, спрашивая, неужто ли Митя соскучился по роли няньки. Днепровский его комментарий старается пропустить мимо ушей в надежде, что он говорит это не от обиды. Спрашивает, какие из его сказок Москве больше всего нравились в детстве, чтобы потом рассказать их ребёнку. — Те, в которых ты говорил, что меня ждёт прекрасное светлое будущее, — отвечает Миша.II. Смоленск
Глянул учитель во тьму наших мыслей пустых и в объятиях
Руки раскинул, вздохнул, да так и застыл на распятьях.
Больше всего на свете Смоленск не любил перемены. Даже в самые тяжёлые времена зависимости от более могущественных княжеств он находил свои плюсы в стабильности этого положения. Времена былой самостоятельной молодости кажутся ему чем-то безвозвратно ушедшим. Слишком много вокруг было людей в большей степени амбициозных и сильных, чем он. Ему за свои годы не раз довелось увидеть, как те, кто обладал слишком сильным желанием достичь независимости, но при этом не имел достаточного количества сил, ломались в бою и исчезали навсегда. Смольный же свою жизнь ценил, а потому искал возможность её сохранить. Наладить отношения с литовцами оказывается достаточно просто, вот только Алексей сам попадается в свою же ловушку. План о сотрудничестве и взаимопомощи без посягательства на его земли с их стороны оказывается провальным. Он выносит осаду за осадой, отбиваясь до последнего, но ничего не может поделать с тем, когда собственные бояре сдают его чужакам. Но он привыкает даже к этому и потом уже с негодованием воспринимает попытки Москвы, какого-то мальчишки-оборванца, отбить Смоленск у Литовского княжества. Где был этот Московский, когда смоленский князь являлся к нему с просьбой о помощи в сопротивлении захватчикам? Его нелепые попытки махать кулаками после драки кажутся Алексею просто смешными. И всё же чужая настойчивость поражает. Раз за разом терпя поражение, Москва не прекращал предпринимать попыток. Каждый раз после своих безуспешных действий Михаил уходил с гордо поднятой головой, даже если при этом больше был похож на разодранное волками тело, нежели на живого человека. Но однажды старания Московского таки окупаются, и юноша выглядит донельзя гордо, заявляя, что теперь Смольный должен будет защищать его от набегов с запада. Алексей недоволен, ему всё ещё не нравятся перемены, которые неизвестно что в себе несут. Да и подумать только, какой-то юнец посмел заявить ему, что он нужен лишь в качестве пограничного пункта. Великий Новгород подшучивает над Смоленском, мол, какой же из него защитник, ежели он сам постоянно нуждается в помощи, отбиваясь от врагов, но Лёше всё равно. Он Москву своей столицей не выбирал, да и тёплых чувств к нему не испытывал. А за годы, проведённые рядом с литовцами, он успел даже проникнуться их культурой, подстроиться под обстоятельства так, чтобы его не слишком угнетал навязанный строй. Московская власть же его лишь тяготит до поры до времени. Он сопротивляется любым нововведениям и бунтует в нежелании принимать новые порядки. Но Москва от намеченных планов не отступает, раз за разом повторяя, что Смольному лучше бы просто смириться. А ещё злится на каждый взгляд в сторону литовцев и обещает скормить Новгороду и их, и самого Алексея, если тот ещё хоть раз позволит себя захватить. Смоленску на его слова всё ещё наплевать с высокой колокольни, но он чувствует что-то отдалённо напоминающее благодарность, когда Михаил даёт указание возвести каменную крепость на месте деревянного кремля. Смоленскую стену называют ожерельем всей Руси Православной на зависть врагам и на гордость Московского государства. За прошлый век он уже успел позабыть, какого это — быть значимым. Когда на территорию Русского царства вторгается Краков, Смольный, сам не ведая, чем он руководствуется, сопротивляется до последнего. Новости об оккупации Москвы его отнюдь не радуют, но он решает обороняться, как до́лжно. И пусть в итоге он снова оказывается в чужой власти после подписания Михаилом соглашения о переходе смоленских земель к полякам, свои усилия Алексей считает не напрасными. Его длительная оборона способствовала тому, что польский король, потратив на него все свои ресурсы, распустил свою армию вместо дальнейшего похода на Москву. Михаил всё ещё вызывал у него неоднозначные чувства, но предателем Смоленск не был никогда. И коли ему было велено защищать столицу, то свои обязанности он выполнял исправно. Впрочем, за время, проведённое бок о бок, он успел проникнуться и неким сочувствием к Московскому. Ему впервые довелось взглянуть на того в разбитом состоянии — не физическом плане, а в моральном. Смутное время тяжело сказывается на любом городе, но на столице особенно. Говоря совсем откровенно, мысли об этом не оставляли его ни на секунду, пока Алексей защищал свои границы от поляков. Чужое молодое лицо с выразительными голубыми глазами является ему во снах. Москва в этих видениях не ругается, как ему было присуще, и почти ничего не говорит. Только высказывает свои сожаления о том, что он не сумел тогда отбить Смоленск. Почти на полвека город Лёши вновь оказывается занят вражеским государством. А возвращение под контроль Москвы он воспринимает уже не совсем как очередные так нелюбимые им перемены. Они заново проходят этап притирки друг к другу, но на этот раз Смольный смиряется куда быстрее. Он уже знал, чего можно ожидать от Московского, и такая определённость была ему по душе. С трудом даже можно было признаться в том, что сам Москва — тоже. А дальше Алексей сам не замечает, как начинает искренне верить в своё предназначение служить щитом для столицы. Михаил всё ещё кажется ему совсем мальчишкой, но это внезапно распаляет в Смольном желание защищать его. Москва макушкой едва достаёт ему до подбородка, и Смоленску хочется спрятать его за своей спиной, закрыть собой ото всех невзгод, которые постоянно норовят обрушиться на светлую голову. Смольный прикипает к столице душой, чего с ним никогда не случалось во времена подчинения другим княжествам. А Московский его ни в чём не обвиняет и не говорит о прошлом, когда у них ещё складывались не самые лучшие отношения. Лёша ему за это признателен, видя в этом проявление чужих моральных качеств. Кто старое помянет, тому глаз вон. Ради того, чтобы уберечь Мишу, он готов лишиться не только глаза.III. Казань
Черёмуха белая переболит в груди.
Чего ж мы наделали, сколько же лиц в крови!
Вздохи под окнами, может быть, им нету цены.
Но до чего же жестокие выучит здесь каждый свои
Уроки любви.
Взаимная ненависть Казани и Москвы была обусловлена множеством факторов. Но главным из них стало то, что, пока Михаил подвергался насилию со стороны Золотой Орды, Камалия в составе татаро-монгольского государства лишь расцветала. Никому не было дела до того, что Зилант была захвачена против своей воли, раз уж по итогу она стала важным торговым и политическим центром Орды. Московский даже после одоления Есугея не старается сделать вид, будто не таит за это обиды. Камалия же не собирается раскаиваться в том, что ей повезло больше, чем другим. Она своё положение заслужила, и отстаивать его была готова всеми силами, которые ей в самом деле приходится прикладывать, чтобы отбиваться от натисков Москвы. Они переодически заключают между собой мирные договоры, чётко обговаривая сферы влияния на смежных землях. Но Казань этими соглашениями не обманывается и ни на секунду не даёт себе расслабиться. Стоит ей лишь немного сдать позиции, как тут же явится одна белобрысая столица и воспользуется этим. Москва подтверждает её мысли своими действиями, когда, пользуясь своим влиянием, переносит важную для неё ярмарку в Нижний Новгород. Это становится лишь одним из ударов, нанесённым Московским, в этот раз по её экономике, а не по самой Камалии. Ей удаётся отбиваться от него вплоть до середины шестнадцатого века. Но оборона Казани даёт трещину, её штурмуют, и в результате сам город оказывается в огне, а большая часть его жителей — перебита. Московский ставит её на колени, и Камалия отчётливо понимает, что это его месть за все пережитые им страдания. И именно так жертвы насилия сами становятся губителями чужих судеб. Но в том не было её вины, а потому словам «просто перестань сопротивляться» она внимать не хочет. Собственная гордость просто не позволяет ей этого сделать. Однако каждую попытку сопротивления Казани встречает неизменное насильственное подавление. Её желание восстановить былую государственность идёт наперерез столичным планам, а потому его из Зилант всеми силами стараются вытравить. Москва насмешливо зовёт Камалию басурманкой и укрепляет свои позиции, не оставляя даже шанса на массовое восстание. Его предложение связать себя с ним узами брака она воспринимает в штыки. Может, о большой любви она никогда и не грезила, но выходить замуж за захватчика точно не соответствовало её мечтам. Для Москвы это всего лишь политически выгодный брак, а для неё — признание собственного поражения. И всё же Московский не из тех, кого волнует чужое мнение. Он ни к чему не принуждает Казань силой, но при этом достаточно хорошо подкован в способах манипуляции другими методами. Столица в ультимативной форме предлагает ей замужество, обещая взамен подумать о дальнейшем развитии города. Верить ему на слово она не хочет, но выбор остаётся невелик. Либо согласиться на его условия в надежде, что он тоже в чём-то пойдёт навстречу, либо продолжать сопротивление, заранее обречённое на провал. Трезвый разум подсказывал выбрать холодный расчёт. К её удивлению, после бракосочетания Михаил сдерживает своё обещание. Ещё более внезапным открытием становится то, что он вовсе не пытается принудить Камалию к тому, что обязана делать жена наедине с мужем. Он вообще не слишком-то много внимания ей уделяет, и равнодушно позволяет занять отдельную спальню. В её собственном доме в родном городе. Это никак не сходится с образом Москвы в её голове, который брал всё, что только было ему угодно. Казань ничего не понимает. Пока однажды самовольно не заявляется в покои Московского, заставая его в полуобнажённом виде. Вся спина столицы исполосована бледными шрамами, где-то чуть более поверхностными, а где-то глубокими с неровными рваными краями. Они почти целиком расписывают пугающим узором кожу от лопаток и до самой поясницы. Если бы каждая травма, полученная воплощениями городов, оставляла отпечаток на их телах, то на них бы уже и места живого не было. В большинстве случаев следы насилия пропадали, как только повреждения самого города были компенсированы новой застройкой. И потому шрамы свидетельствовали о настолько глубоких и тяжёлых травмах, что даже представить страшно. Что ещё хуже — за каждой незажившей отметиной скрывалась своя история, повредившая не только тело, но и душу. Непроизвольное «ах» вырывается у неё само собой, и Михаил после небольшого промедления разворачивается на звук. Он не прикрывается и никоим образом не выдаёт того, что на самом деле не желал бы, чтобы кто-либо обнаружил его в таком виде. — Это оставил Есугей? — прямо спрашивает Камалия, одаривая его жалобным взглядом. От упоминания ненавистного имени Московский хмурится, напряжённо сжимая губы, и волком смотрит на без спроса пришедшую Казань. Его спина — свидетельство былой слабости, которой уже и в помине не было. Но демонстрировать бывшему и потенциальному противнику, каким немощным он был когда-то, значит позволить ему думать, будто он может стать таким вновь. — Тебе стоит стучаться перед тем, как входить, — сквозь зубы цедит он. Проскользнувшее в мыслях у Камалии сострадание моментально улетучивается. — А ты не один такой, кому пришлось пройти через боль, — поспешно выпаливает она. — Какие бы тяжёлые испытания не настигали тебя в прошлом, это не даёт тебе никакого права… Москва в два шага преодолевает разделяющее их расстояние и встаёт совсем близко, нависая над Казанью грозовой тучей. От его стремительных передвижений и ярости на лице, она замолкает, не договорив до конца. — Так ты хочешь поговорить о правах? — обманчиво спокойным тоном говорит Михаил. В его глазах виднеется погожее небо в день кровавого сражения, когда ослепительное солнце заливает своим светом поля, усеянные трупами. Жуткий контраст между ясной погодой и мрачной атмосферой, царящей на поле битвы. Камалия впервые не чувствует в себе желания дать колкий ответ. Язык будто бы прилипает к нёбу, тем самым намекая, что его сейчас лучше попридержать. Москва в наступившей тишине едко усмехается, отчего его лицо перекашивает отталкивающая гримаса. — Да и что ты знаешь о боли. Казань целует его первая. Просто чтобы не видеть это выражение лица перед собой, чтобы не отвечать на риторический вопрос. Просто потому что слова Московского — полнейшая глупость, так как она действительно не раз сталкивалась с собственным горем и муками. Они душили её после каждого поражения в войнах, после того, как Орда подчинил себе её территории, после сожжения своего города самим Москвой. Михаил поддаётся и перехватывает инициативу, не вкладывая в поцелуй ни капли нежности, только свою оголённую злобу. Они оба тонут в этих прикосновениях, стараясь через укусы выплеснуть всё то, что годами копилось внутри и стягивалось в один тугой ком, сотканный из страданий. Это оказывается на удивление действенным способом снятия с себя напряжения. Нормальные отношения точно не должны складываться таким образом, но Камалия с Мишей, неспособные на то, чтобы откровенно говорить о своих душевных терзаниях и старых травмах, находят друг в друге утешение. Их взаимоотношения резко переходят из одной плоскости в другую. И речь не про постель, вернее, не только про неё. Между ними зарождается нечто похожее на доверие. Казань становится в его обществе куда более словоохотливой, а Москва отпускает свои ужимки и позволяет себе быть с ней более искренним. Камалия, теперь куда чаще задерживающаяся в столице, незаметно наблюдает за Московским в его привычной среде обитания. Обращает внимание на то, как мимолётные противоречивые эмоции проскальзывают на его лице, когда кухарка подаёт к обеду щи. Замечает чужую бессонницу, которую Миша неубедительно обосновывает обилием дел. То, что она к нему испытывает, не похоже на то, что должна чувствовать жена к своему избраннику. Но она разделяет его потаённую боль в любом виде и мысленно желает ему больше никогда не пережить подобного. Сама же над собой подшучивает за это, якобы, если это случится, и характер Московского станет ещё более дурным, никто уже этого не переживёт. Буквально.IV. Нижний Новгород
Вывернет, выставит в нас наизнанку война всё людское,
Снова собою закроем страну, что для нас тюрьмы строит.
Нижний Новгород становится для Москвы символом надёжности в 1612 году. Он не просто собирает второе народное ополчение, по крупицам завоевывая доверие других. Он преодолевает каждое препятствие на своём пути и решительно пробивается через стену чужого сопротивления, с которым ему приходится сталкиваться по дороге к столице. Святослав собирает армию повсеместно, обращаясь к каждому, кто мог помочь. Ярославль, Владимир, даже Тверь — опытные воины, не сумевшие или не решившиеся брать на себя ответственность главнокомандующих, идут за ним. Разве что строптивая Казань сначала отказывается. Но если бы Пожарский сдавался каждый раз, когда его отвергали, он бы не собрал многотысячную армию, необходимую для борьбы с польскими интервентами. Он бы не скрестил свой клинок со столицей Речи Посполитой в тот момент, когда чужой меч был занесён над Москвой. Но он это сделал. Лишился большей части своих воинов, ранил глаз, заслужил шрам на лице, который вечно будет напоминать о преданности столице. И всё равно вышел победителем. Вынес бессознательного Московского на руках с поля боя, усеянного трупами, и практически единолично положил конец Смутному времени. Этот год становится переломным не только для всей Руси, но и для него самого. Увидев казанскую армию, всё же мчащуюся на помощь во главе с решительной Камалией, его сердце дрогнуло, но не твёрдая рука, выхватывающая меч из ножен. Они бьются спина к спине, защищая Москву — отстаивая его и свои земли и независимость. Тёмная коса, мелькающая в самом эпицентре битвы не могла не притягивать взгляд, но Святослав знал, зачем он здесь, и отвлекаться на посторонние вещи, пока зеленые глаза врага горели на их территории, он себе не позволял. Уже позже, когда они в полуразрушенном кремле зализывали раны, Пожарский даёт себе возможность передохнуть и задуматься о том, что же заставило заставило его сломя голову ринуться в бой за Московского. Почти две сотни лет прошло с присоединения Нижнего к Москве, но Святослав помнил то событие так хорошо, будто бы оно произошло лишь вчера. Он никогда не испытывал ненависти к Михаилу, захват произошёл, как и писали в летописях, «не сотвори зла ничтоже» ни ему, ни его жителям. В те времена этого было достаточно, чтобы заслужить признание и уважение. Московский тогда опрокинул его на лопатки, выбив меч из рук, и ситуация была очень похожа на ту, из которой Святослав теперь спас столицу. Разница заключалась лишь в том, что вместо того, чтобы нанести решающий удар, Михаил опустил оружие и протянул Пожарскому руку. Москва сам повалил его, но он же и помог ему подняться. А в последующие годы Нижний Новгород стал перевалочным пунктом в постоянной борьбе Московского с татаркой, которые с завидной регулярностью сталкивались силами на его территории. Так было до тех пор, пока Москва таки не взял Казань. На их свадьбе Пожарский сидел в первых рядах. Михаил приходит в себя не сразу после окончания битвы, только ближе к концу месяца, когда уже все тела убитых оказываются вынесены хотя бы за пределы кремлёвских стен. Он появляется в новом расшитом кафтане, надежно скрывающем под собой заживающие ранения, и выглядит так, словно и не пережил длительную кровопролитную войну и несколько лет в плену у поляков. Но Святослав видит отражение этих событий в тусклых голубых глазах. Чувство опустошения, неизменно настигающее по окончании битв, было ему прекрасно знакомо. Нижний Новгород одним лишь своим взглядом, кинутым на столицу, осведомляется о его самочувствии. Москва отвечает кривой улыбкой, полной сдерживаемой боли, и этот жест говорит о его состоянии больше, чем можно выразить словами. Михаил в ответ справляется о состоянии чужого глаза. Если его раны были закрыты от постороннего взора, то у самого Пожарского всё буквально на лице было написано. Святослав ограничивается кивком, не желая жаловаться. Глубокий порез только начал затягиваться, причиняя до того неприятные ощущения, что он был вынужден проводить ночи без сна, несмотря на сильное утомление, мучившее его с самого начала сопротивления. Московский подходит ближе и протягивает ему руку, которую Нижний, не задумываясь ни на секунду, пожимает. Они смотрят друг другу в глаза, вкладывая в этот жест куда больше, чем может показаться со стороны. Михаил выражает безмолвную благодарность за всё, что было сделано ради его спасения, а Святослав так же молча обещает поступать так и впредь, если его столице будет угрожать опасность. — Не оставить ли мне вас наедине? — слышится смешливый женский голос со стороны. Они оборачиваются на подошедшую Казань, чья красота была лишь слегка потревожена мелкими ссадинами на открытых участках кожи. Михаил фыркает и отвечает что-то язвительное. Она улыбается, и Нижний мысленно себе повторяет: он никогда не предаст доверие Москвы. Следующую проверку на прочность Святослав проходит многим позже, во времена расцвета Российской империи. Москва критично страдает в пожаре, и это как никогда подходящий момент для того, чтобы воспользоваться чужой слабостью и постараться получить какие-либо преференции, ранее имеющиеся у бывшей столицы. Именно в Нижний Новгород бежит большинство представителей знати и купечества из сгоревшего города; ему доверяют сокровища из Оружейной палаты и самые ценные архивные документы; он принимает у себя Московский университет со всеми его преподавателями и студентами. Судьба даёт Пожарскому шанс достичь более значимых высот. Но он не просит об этом ни её, ни новую столицу. А когда Москва восстанавливается, и всё возвращается на свои места, Нижний чувствует облегчение. Между Михаилом и Камалией уже давно ничего нет, все только и судачат об этом на новомодных светских мероприятиях. При этом общаются друг с другом они куда теплее, чем Святослав помнил ранее, и поэтому сомнения не покидают его. Хотя теперь общеизвестным фактом и является то, что бывшие супруги находятся исключительно в деловых отношениях. Пожарский вынужден принимать участие в обсуждении Московско-Казанской железной дороги, которая станет продолжением того, что уже было построено от Москвы до Нижнего Новгорода. И от того, что теперь между ним и Камалией появится такая связь, Святослав нервно сглатывает. Женщина, последние несколько веков являвшаяся ему во снах, станет ещё ближе, чем раньше. Сдерживать данное самому себе обещание становится сложнее. Пригласить Казань на танец во время одного из балов Святослав решается только тогда, когда видит поразительно счастливого Михаила, кружащегося в вальсе с совершенно другим человеком. Ему следовало бы догадаться и раньше.V+I. Санкт-Петербург
Волга, неси меня мёртвого по городам, может, где-то
Там, где закончатся все километры-года, наше лето.
Из грязного льда вместо вечности, пускай обморожу конечности,
Но в пустоши русской я выложу слово «любовь».
В том, что из юной столицы неважный танцор, Московскому уже приходилось убеждаться. А вот в его ученических способностях Москва в последние годы не сомневался. До тех пор, пока перед важным балом с европейскими гостями ему не приходится самолично взяться за обучение Петербурга танцам. Ей Богу, передавать ему знания военного дела было проще, чем это всё. — Александр Петрович, я буду крайне признателен, если вы уберёте свою ногу с моей, — нарочито вежливо просит Михаил. Питер вместо того, чтобы лишь слегка изменить местоположение своего сапога, отшатывается, оказываясь на расстоянии вытянутой руки от партнёра. — Прошу прощения, Михаил Юрьевич! Москва, придерживая его за талию, решительно возвращает чужое тело ближе к себе. Он даже не пытается объяснить ученику то, в каком положении тот должен находится, отклоняясь в корпусе назад. Им для начала хотя бы с шагами разобраться. — Продолжим, — вздыхает Московский, — И… раз-два-три, — мерно начинает отсчитывать он ритм. В этот раз Александр справляется со стоящей перед ним задачей уже лучше, чем в предыдущие, но излишне спешит в тот момент, когда наступает его черёд прокрутиться под рукой у Москвы, и врезается в партнёра. Для человека, обладающего такой страстью ко всему прекрасному, с вальсом Романов на удивление сильно не ладил. В своих преподавательских способностях Михаил был уверен, но эта ситуация, как переодически и сам Петербург, сбивала его с толку. — Питер, — напряжённо выдавливает он из себя, а затем смягчает тон голоса, — Александр, — на это столица откликается уже более охотно, поднимая на него взгляд с носков своих ботинок, — Знаете ли вы, что человеческое сердце бьётся в ритме вальса? — Да, я читал… Его перебивают: — Забудьте вы о книгах, — Московский, понимая, что опять слишком резок, мысленно проговаривает про себя пресловутое «раз-два-три», чтобы немного успокоиться, — Вы должны это прочувствовать. Михаил даёт ему несколько секунд на осмысление своих слов, а затем вновь начинает вести, на этот раз без устного счёта. Александр выглядит настолько сосредоточенным, словно в самом деле пытается расслышать стук собственного сердца. Он умудряется продержаться рекордное для себя время, ни разу не сбившись, наверное, не меньше целой минуты. — Уже лучше, — скупо хвалит чужие достижения бывшая столица. Петербург выглядит не слишком польщённым его одобрением, наверняка ожидая от себя большего. Даже в самом начале их вынужденного общения Москва не мог не заметить того, насколько легко всё даётся его преемнику. Какой это, должно быть, удар по самолюбию Александра, что у него не получается покорить всего лишь простой танец. И всё же у Московского складывается впечатление, что его предыдущее наставление помогло, так что он решает провести ещё один своего рода эксперимент. Он притягивает Романова ближе к себе, прижимаясь практически вплотную. Это категорически не соответствовало правильной позиции, но так ему будет легче контролировать чужие телодвижения, решает Москва. Михаилу не нужен оркестр, чтобы услышать необходимую музыку, для него она звучит в каждом шаге и повороте, поэтому занимаются они в тишине. Хотя, вероятно, Александру бы не помешала живая мелодия. По залу разносится только эхо их шагов, но оно не способно приглушить другие звуки, которые Москва скорее чувствует, чем слышит в действительности. Например, слишком быстрый стук в чужой груди. Его губы трогает лёгкая усмешка. — Я полагаю, проблема может заключаться в том, что ваше сердце бьётся скорее в ритме мазурки, нежели вальса, — тихо проговаривает Московский, слегка наклонившись к уху столицы. Он с удивлением подмечает, что тон собственного голоса звучит отнюдь не насмешливо. Скорее… игриво? Михаил начинает сомневаться в том, не нужно ли ему озвучить, что это просто шутка. Он ни в коем случае не заигрывал, упаси Господь. За какую-то сотню лет своего существования Питер значительно вытянулся в росте. И к этому моменту ему недостаёт всего пары сантиметров для того, чтобы сравняться по высоте со своим учителем. Так что Москва, скосив глаза в бок, с лёгкостью может заметить слабый румянец на его щеках. Эту попытку Александр осуществляет практически идеально, несмотря на очевидное смущение. Михаил воспринимает это как хороший знак, позволяющий им двинуться дальше. — А теперь поведёте вы. — Я? Вы уверены? — с сомнением проговаривает Романов. Московский уже давно не испытывает негативных чувств в отношении человека, сменившего его на посту столицы, но в этот момент едва сдерживается, чтобы не закатить глаза. — Позвольте напомнить, что на балу вам придётся танцевать с придворными дамами, а не со мной, — разъясняет Москва, намекая на то, что Александру, как мужчине, в первую очередь полагалось знать именно мужскую партию. — А жаль, — на грани слышимости бурчит себе под нос Петербург, уверенный, что его слова останутся незамеченными Михаилом. Москва прикладывает максимум своего самообладания, чтобы не расплыться в улыбке. Стоило признать, что Питер обладал своим особым юношеским очарованием, пронесённым даже сквозь десятки воин, через которые ему довелось пройти за относительно недолгие годы жизни. На балу Романов прекрасно себя показывает, и Московский чувствует что-то похожее на гордость в этот момент. Он испытывал подобное при мысли о том, что за всё время существования Российской империи Александр из всех вооружённых конфликтов выходил победителем. На его поражения в войнах третей и четвёртой коалиции он был готов закрыть глаза, раз в итоге Наполеоновская Франция всё равно была разгромлена. Жизнь научила Михаила всегда оценивать целесообразность любых поступков, исходя из результата совершённых действий. Не все вершины дано покорить с первой попытки, но если в каждом проигрыше удаётся найти силы для повторных попыток, то оно того стоит. Не все страдания способны окупиться даже положительными итогами, и всё же в этом заключался смысл двигаться дальше. То, что он научил этому Романова, Москва оценивает как свой самый важный жизненный урок. Ещё в начале восемнадцатого века, когда на него возложили ответственность за обучение новоиспечённой столицы, Московский был уверен, что эта затея обречена на провал. Совсем ещё ребёнок, доверчивый и излишне впечатлительный, Александр не производил впечатления того, кто в итоге обретёт необходимую твёрдость характера. Михаил был уверен, что он быстро сломается, согнётся под давлением, как раскалённый металл в умелых руках кузнеца, в их случае — правительства и внешних обстоятельств. И он даже со злорадством ожидал, когда же это произойдёт. Но годы шли, и Питер двигался дальше вместе с ними, с каждым днём развиваясь до лучшей версии себя вчерашнего. Чужая растущая сила могла бы лишь подлить масла в огонь, распалить ненависть Москвы. Но она в итоге действует полностью противоположным образом. Глядя на столетнего Романова, гордого и независимого, Михаил был почти готов признать, что он впечатлён. Его собственный извилистый путь в этом возрасте только начинался. Свою первую сотню лет он прожил, почти не зная горя, и, откровенно говоря, в первой половине тринадцатого века он оставался тем ещё раздолбаем. Зато потом ему пришлось очень резко повзрослеть с приходом Орды. Александр же движется по совершенно другому пути, постепенно впитывая в себя знания и опыт. В какой-то момент мысль о том, что Романов ни черта не заслужил, раз не прошёл через всё то, что пришлось пережить Москве, сменяется на радость от этого же. Серые глаза продолжали гореть любовью и интересом к жизни, и Михаил ловит себя на том, что молится за их сохранность. Петербург вырастает, в нём появляются зрелость и уверенность в себе — удивительные качества для столь молодого города. Москва рад, что его ожидания не оправдались, что Романов превзошёл каждое из них. Михаил не может твёрдо утверждать, в какой момент Романов превратился из рассеянного мальчика в того, кто с достоинством носил звание столицы Российской империи. Но однажды Москва уже замечает перед собой человека, которого зовут Александром Петровичем не из вежливости, а из уважения. Московский буквально в первых рядах наблюдал за чужим взрослением, но всё равно не понимает, как время успело так быстро пролететь. Прошедшие годы сказались не только на Питере, но и на нём самом. Он не меняется ни внешне, ни характером, но и слова о том, что всё осталось неизменным, были бы ложью. Говорят, если нужно что-то хорошо спрятать, то нужно положить это на самое видное место. Для Михаила внезапной находкой оказываются его собственные чувства. За тем, как ненависть смирилась принятием, а затем и благодушным отношением, сложно было рассмотреть возникшую симпатию. Но уже повзрослевший Александр, не прячущий глаза и разговаривающий с ним на равных, пробуждает в Москве что-то… Что-то. Давать этому конкретного определения он не хотел. Потому что это бы значило, что он признаёт наличие этого в себе. Московскому было проще заживо сгореть, чем заговорить о чувствах. Любовь — это слабость, она заставляет терять рассудок в переживаниях о другом человеке, вынуждает идти на жертвы ради чужой сохранности. Он давно уяснил, что, только думая о спасении себя самого, можно пройти любые испытания. И даже если за прошедшие семь столетий Москва так и не научился жить, выживать он умел прекрасно. Михаил не понимает, что творится с ним самим, но ещё больше вопросов у него вызывает то, что творит Санкт-Петербург. Когда Москва приезжает к нему с деловым визитом, тот приглашает его посетить с ним литературный салон. Предложение весьма своеобразное в связи с тем, что его получатель поклонником подобных сборищ не был никогда. Но Питер просит уж слишком настойчиво, и смотрит с такой надеждой, что Московский сдаётся на чужую милость. Приказывать ему Александр до сих пор так и не научился, хотя переодически и демонстрировал свои замашки при общении с другими. На литературном вечере Михаил занимает стратегическую позицию в паре метров от выхода. Он согласился поддержать Петербург, но выслушивать, сложенные в стихи, стенания других он был не намерен. Ему всё ещё не до конца были ясны мотивы, из-за которых Питер его сюда притащил. Мало того, что Москва был далёк от этой темы, так он же ещё не раз осуждал Александра за дружбу с простыми людьми, даром, что они были талантливыми поэтами. Романов, не впервые посещающий подобные собрания, выходит под аплодисменты. Он расправляет плечи с храбрым видом и начинает своё выступление, глядя прямо на Москву. Интуиция подсказывает, что это неспроста, а она Московского никогда не подводила. Я голубым глазам твоим прекрасным Готов сегодня оды посвящать… Это, должно быть, какая-то шутка. Я их люблю, их обожаю страстно, За них готов я даже жизнь отдать… Михаил чувствует, как в груди судорожно ёкает. Взгляд Петербурга, направленный на него, ясно говорит о том, кому он читает свои стихи. О Москве писали и ранее, великие поэты посвящали первопрестольной столице целые поэмы, но это было про его город, а не про него самого. И сколько бы не жил на свете этом, Я лишь в твоих глазах готов тонуть… «Какой кошмар», — думает Московский, описывая в большей степени не эти строки, а свою реакцию на них. Ему хочется отвернуться и прикрыть лицо рукой, сделать вид, будто он не заметил никакой связи между чужими стихами и самим собой. Хочется не чувствовать, как серые глаза жадно вглядываются в его лицо, стараясь уловить реакцию. Александр потом обязательно спросит о его впечатлениях, и у Михаила с каждым четверостишием остаётся всё меньше времени на то, чтобы придумать ответ. Притвориться дураком и задать вопрос, о какой красавице Романов это написал? Жёстко ему обозначить, чтобы он не питал никаких дальнейших надежд? Всё не то. Москва и раньше мог догадываться о том, что Петербург испытывает к нему что-то, аналогичное его собственному, но юношеский максимализм служил прекрасным оправданием для каждого намёка Александра. Прямо тот об этом не говорил, а пронзительные взгляды, неоднозначные фразы и очаровательные улыбки всегда можно было списать на «показалось». Видимо, зря Михаил не крестился каждый раз после этого. Чужая отзывчивость была одной из причин, по которой Михаил не мог выкинуть Питер из головы. Куда сложнее вторить себе, что из этого не выйдет ничего путного, когда повсюду преследует внимание одной обаятельной столицы. Ненавязчивое, но слишком пристальное для взаимоотношений бывшего ученика и его наставника. Но Александр после того, как заканчивает выступление и возвращается к своему спутнику, ничего не говорит и не спрашивает. Просто смотрит внимательно, оценивая произведённый на Московского эффект. У Михаила слова застревают в горле, и он не может выдавить из себя даже что-нибудь в меру снисходительное наподобие «весьма недурно». Всё проходит, и это должно пройти. Романов рано или поздно осознает, что Москва — не тот, в кого стоит влюбляться. В свои юные годы Александр мог покорить кого угодно, но на роль любимого человека Михаил совершенно точно не годился. Московский был хорошим военачальником, успешным завоевателем, в прошлом — прекрасной столицей, возможно, даже хорошим любовником. Но строить с ним отношения было весьма рискованной затеей, за долгие годы брака с Казанью он убедился, что нежные и трепетные отношения — это не его стезя. Он не для того старался оберегать Петербург, чтобы в итоге самостоятельно причинить ему боль. Уже ближе к ночи в холле Зимнего дворца, перед тем, как разойтись в разные крылья резиденции по своим спальням, Петербург, прощаясь, говорит: — Знаете, я же ещё при первой нашей встрече обратил внимание на ваши глаза, — Московский оборачивается к нему и сталкивается с пронизывающим взглядом, — Доброй ночи, Михаил Юрьевич. Воспоминания о том знакомстве, которое прошло не слишком-то гладко, захлёстывают с головой. Москва помнит чужой восторг, всецело посвящённый лишь ему, помнит, как его назвали милым. А ещё, если память его не подводила, тогда он ко всему этому отнёсся в крайней степени негативно и вручил ребёнку пустую подарочную коробку. Пожалуй, иногда он вёл себя как мудак. — Доброй, Александр Петрович. Романов совершенно точно не представлял, что его ждёт в случае успеха. А ещё по какой-то причине он не таил на Московского обиды за начало восемнадцатого века. Москва чувствует, будто бы ему просто не оставили выбора, кроме как дать шанс этому чему-то. Но внутренний голос подсказывает Москве, что он уже это сделал раньше, когда решил защищать Санкт-Петербург любой ценой. То, насколько легко Александр поддавался дурному влиянию бывшей столицы, даже впечатляло. Правильный и прекрасно воспитанный Романов был готов игнорировать любые нормы приличия, стоило только Московскому предложить это сделать. И хотя Питер каждый раз при этом принимал возмущённый вид, мол, как же так можно, он всё равно исправно шёл за Михаилом. Самому Москве общество Петербурга со временем стало нравиться больше, чем бестолковые светские беседы на мероприятиях высшего общества. Александр понимал в жизни побольше многих, вне зависимости от того, шла ли речь о политике или об искусстве. Он в самом деле был интересным собеседником, хотя к его восторженным речам Михаил до сих пор относился достаточно снисходительно. По крайней мере, он предпочитал так думать. Это всё ещё было проще, чем признаться самому себе в том, что он готов заслушиваться чужими рассказами, просто потому что ему нравилось звучание голоса Романова. У Московского незаметно входит в привычку похищать Романова с балов, а затем бесцельно блуждать в его компании по коридорам дворца. И даже слушать о новой впечатляющей картине, на днях доставленной в Эрмитаж, Москве было интересно. Экспрессии Александра отзывалось что-то внутри у него, и это что-то требовало подметить чужие успехи, похвалить. Но как бы внимательно Михаил не внимал словам своего собеседника, от живописи он всё ещё был далёк. Зато достижения на военном поприще мог оценить по достоинству. Он хвалит действия Петербурга по подавлению восстаний на территории Царства Польского. Александр косится на него, недоумевая, как это может быть связано с ранним диптихом именитого художника, о котором он вёл речь, но всё же не может проигнорировать чужое лестное замечание и отвечает благодарностью. А затем Романов прекращает свой путь, в нерешительности замирая посреди галереи. Михаилу знакомо выражение лица, которое сейчас красуется на Питере. За ним всегда следовали ошеломительные признания. Такое же было у Кутузова, когда он сообщил Москве о том, что его город будет сдан французам в далеко не самом презентабельном виде. — Они желали возрождения Речи Посполитой. Я не мог допустить осуществления данной задумки, — проникновенно говорит он, — Не после того, сколько усилий нам с вами пришлось приложить для победы над поляками. Москве не была свойственна скромность и преуменьшение собственных подвигов, однако то, что Александр приписывает этот выигрыш в том числе и ему, становится неожиданностью. — Не совсем понимаю, причём здесь я, — усмехается Михаил, — Раздел Польши это целиком и полностью ваша заслуга. Петербург весьма выразительно поджимает губы, выражая немое несогласие с его словами. На самом деле, ему даже не нужно объяснять, что он имел в виду. Потому что Москва понимает его без слов, как и всегда понимал. Они говорили слишком о многом, чтобы он мог думать, будто Александр способен не принять во внимание какие-то из фактов биографии Московского. Польское нашествие двухсотлетней давности уже никак не напоминает о себе, за редким исключением в виде встреч бывшей столицы с Нижним Новгородом. Шрам на чужом лице остался единственным свидетельством того, как жизнь Москвы буквально висела на волоске, почти оборвавшимся в тот момент, когда Краков занёс меч над Михаилом. Московский слабо улыбается, безмолвно благодаря Александра за эти так и не произнесённые слова. Любой другой на месте Романова точно бы не затронул эту тему, предпочёл бы приписать все заслуги себе, раз уж обладал таким правом. Но Петербург не переставал удивлять Москву. — Михаил Юрьевич, если позволите, — Александр говорит мягко, но уверенно, словно уже морально решился озвучить определённую мысль, но всё ещё был не до конца готов к возможным последствиям, — Я бы сейчас хотел совершить, возможно, самую большую глупость в своей жизни. Расплывчатая формулировка определённо интригует, и Москва думает, что же столица выкинет дальше. Задаст неуместный вопрос, предполагающий душещипательный ответ? Честно признается в тайных грехах или… в чём-то? — Иногда глупости представляют из себя нечто самое наилучшее, — отшучивается Михаил, мысленно готовя себя ко всему. Но даже здесь Александр действует вопреки всем ожиданиям Московского. Он делает решительный шаг навстречу к нему и без колебаний накрывает его губы своими. Скромное непродолжительное прикосновение обрывается почти тут же, не оставляя за собой никаких физически ощутимых последствий. Очень легко можно притвориться, будто этого и не было. Но в памяти Михаила уже отпечатывается близость чужого лица, красивые длинные ресницы и шлейф приятного аромата. Романов делает шаг назад, давая Москве возможность отреагировать любым желаемым образом. Бывшая столица ловит себя на мысли, что Александра хочется сгрести в охапку и вжаться носом в его шею, чтобы ещё раз почувствовать это тепло и запах, исходящие от него. А ещё поцеловать Петербург по-настоящему. — Всему-то вас учить надо, — беззлобно произносит Михаил и уже сам шагает в его направлении. Но он целует столицу так же невесомо, как и сам Питер секундами ранее. Он не давит и не хочет спугнуть его излишним напором. Но рука Александра очень быстро оказывается на плече Московского, сжимая камзол и притягивая ближе, давая понять, что его не так-то просто напугать. Москва был уверен, что его не сможет полюбить никто, кроме Господа Бога. Но он заблуждался. Правда в том, что на самом-то деле его на протяжении всей жизни окружали люди, неравнодушные к нему. А вот сам Михаил, однажды спрятав свои чувства под замо́к, не был готов это принимать и уж тем более отвечать взаимностью. Однако Питер словно находит ключик, идеально подходящий к скважине в сердце Московского. Он обнаруживает там то, о чём большинство людей и помыслить не могло. И клянётся оберегать это любой ценой и никогда не допустить того, чтобы Михаил снова закрылся в себе. Он обожает его так отчаянно, как бывает только раз в жизни. И именно это становится для Александра самым важным уроком, когда-либо преподнесённым ему Москвой. Потому что именно Миша в итоге оказывается тем человеком, который учит Петербург любви.