Cinq

      Сколько Олег его помнит — от него всегда пахло мятной жвачкой и горечью дешёвых сигарет с магазина на углу дома. Олег ненавидел это всей душой. Ужасный, практически удушающий дым, что гулял по коридорам и туалетам здания настолько въелся в одежду и кожу, что не смывался даже самым ароматным мылом.       Серый, одетый в дурацкий свитер на изнанку, ведь собирался вечно впопыхах, докуривал последнюю из пачки сигарету, предусмотрительно закатав рукав до локтя, будто бы это могло как-то спасти ситуацию. Сейчас, на углу детдома, в этот пасмурный ноябрьский день можно было заметить яркий синяк на изгибе локтя у рыжеволосого. Серый так ему и не признался откуда эта клякса появилась.       До начала урока оставались считанные минуты, а опаздывать — никак нельзя. Злая Тамара Семёновна могла без зазрения совести отвесить подзатыльник и написать жалобу на любого из их группы — классом это назвать было очень сложно. — Давай быстрее, — шикнул Олег, перебирая ключи от комнаты в кармане потёртой кожанки, что удалось найти в секонд хенде во время поездки в Москву. — Да-да.       Серый, не такой уж и серый на самом деле. Его аляпистая мордашка, которую покрывали веснушки и пару ссадин с прошлого четверга, всегда светилась неким счастьем. Откуда оно бралось — для Олега оставалось тайной. Голубые глаза из-под веера светлых ресниц горели азартом и огоньком интереса каждую секунду, от чего порой казалось, что у Разумовского давно поехала крыша.       Окурок, потушенный о кирпич детдома, полетел в грязь на клумбе. Местный дворник точно устроит им разнос, когда увидит горстку бычков, валявшихся в кустах розы. — Погнали! — Серый в два шага обогнал Олега, звеня брелками на своей почтальонке.       В Разумовском было что-то, из-за чего Олегу было тошно. Хотя бы дурацкая привычка курить на каждой большой перемене и перед сном. Или огромная любовь Серого ранним утром орать песню, пока застилает постель. Или быть может ужасная тактильность. Каждый день по несколько минут объятий, по тысяче прикосновений. У Волкова жжется кожа до сих пор.       Они шли по коридору, выкрашенному в персиковый цвет, на расстоянии вытянутых двух рук. Олег плелся позади, не обращая внимание на лестницу, картинки или людей, что проходили мимо и здоровались. Он прожигал взглядом дыру в дурацком, ужасно огромном фиолетовом свитере, в который укутался Серый. Хотелось дешёвую одёжку содрать и выкинуть в урну, лишь бы Серого в кабинете меньше замечать.

***

      Если заглянуть в глаза Разумовского, то можно было бы увидеть там хитрую лису или славного ублюдка, которому море по колено.       В этот раз славный ублюдок зашёл слишком далеко, подставив Волкова. — Василий Игнатович, вы действительно думали, что я собирался сбежать? — Олег хмурым зверем смотрел на пожилого директора детского дома, в кабинете которого сейчас находился. — Это всё недоразумение. — Волков, я работаю здесь не первый день, и даже не первый год. Кого ты надурить хочешь?       Час назад, во время перерыва после уроков, когда до ужина оставалось два с половиной часа, Разумовский потащил Олега на задний двор. Там, в левом углу площадки, на которой развлекались парочка местных ребят, рос высокий клен. Работники детдома — люди не глупые — опилили все нижние ветви, чтоб никто не удумал через забор сбежать. — Вот, смотри.       Серый потянул Олега за шею, чуть ли не в плотную к кожуре дерева, указывая пальцем на сетку забора. — Видишь? Если там подрезать и отогнуть, то можно будет спокойно свалить. — Ты рехнулся? — Волков свёл брови на переносице, уже представляя тот кипишь, что устроят надзиратели преподаватели. — Ну, Волче!       И Олег сдался, даже не попытались отговорить Серого от глупой идеи.       Пока Разумовский копошился в своей почтальонке, доставая из неё плоскогубцы, укравшие из коморки трудовика, Волков честно стоял на посту. Каждый шорох, каждый оклик был зафиксирован и немедленно передан Серому знаком «шухер». — Вот же сука!       Достать плоскогубцы — Серый достал, но силы открутить надпиленные прутья сетки не хватало. На жалобную мольбу помочь Олег лишь громко вздохнул. Ввязываться в эту авантюру было заведомо плохой идеей, но оставить Серого вот в таком положении одного — предательство. Волков цокнул, скинул с себя кожанку и, уперевшись на одно колено, стал присматриваться к забору и как его лучше разогнуть.       Пока брюнет возился у клёна, матерясь на чем свет стоит и проклиная Разумовского с его затеями, пришёл начальник смены — Иван Степанович, который вышел позвать всех на ужин. Тут то гениальная идея Серого и дала течь. — П-прости, — успел рыжий ойкнуть, когда оба под строгим взором Ивана Степановича шагали в кабинет директора, минуя длинные коридоры.       Сидя на стуле, похожее больше на кресло, Олег качал ногой, желая поскорее избавится от нотаций и выговоров директора, и поскорее добраться до этого рыжего славного ублюдка.       За полчаса до ужина Волков погнал в комнату, заранее зная где искать Разумовского.       Пробегая со второго этажа на третий, Олег случайно выбил стопку каких-то листов у девчонки, что была на два года младше. Громкое и беглое «извиняюсь» унеслось следом за злым Волковым. — Я так и знал, что ты тут, красавец. — А? — Серый только глазками захлопал, оторвавшись от своей книги. Его, судя по всему, наказывать не стали, ведь с плоскогубцами в руках возле забора не ловили. Зря, очень даже.       Бить Разумовского не входило в планы. Да и не нравилось Олегу, когда на бледном, покрытом веснушками, лице виделись синяки, но каждому за свои косяки нужно отвечать. Так Олег привык, так его воспитали.       Разумовский тоже это знал. Понимал, гад, что подставил. Поэтому не сопротивлялся, а висел тряпичной куклой, когда Волков его за ворот свитера тряс, словно провинившегося щенка.       Эта процедура, по мнению организации по защите прав человека, явно не гуманна, но что поделать, если таковы законы местной «интеллигенции». Пару взмахов и разбитая губа уже добавила к яркому лицу Серого алого оттенка. Ещё шлепок по голой коже — отпечаток пятерни где-то в опасной близости возле глаза. Кинув Серого на пол, прямо у кровати, Волков несильно, но ощутимо пнул рыжего по лопаткам, словно завершая ритуал.       Окончательно отпустив Разумовского, Олег подобрал свою кожанку и вышел из комнаты прочь, прикрыв за собою двери.       На ужин Серый не вышел.

***

— Я, кажется, влюбился.       Декабрь пришёл с дождём и ночным признанием Разумовского. — Надо же, и в кого? — Олег перекатился на левый бок, от чего старая кровать громко и жалобно заскрипела. Теперь можно было рассмотреть растрепанные рыжие волосы по голубой подушке, и испуганное лицо Серого. — Ну? Давай, колись. Это Лиля из двести семьдесят пятой комнаты?       Серый только головой покачал отрицательно и с силой зажмурил глаза. — Это секрет, Волче.       Тайна, покрытая мраком, в дружбе Олега и Серого всегда отсутствовала, сколько Волков помнит их общение.       Когда Разумовский только попал в детдом, он сразу растрепал Олегу все, вплоть до того, где его бабушка хранила запасные ключи от дома. И теперь вот так, спустя года, начинать строить стены из секретов казалось глупой затеей, бессмыслицей, но Волков настаивать не стал.       Утром, в ванной комнате, пока Разумовский натягивал рукава как можно выше, Олег беззаботно чистил зубы. Взгляд бегал по оббитой кафелем комнате, где старая пыльная люстра с дешёвой лампой придавали помещению жёлтый оттенок. Особо интересного тут не было, кроме пяти умывальников, слева дверь вела к туалету, а справа — в душевые. Настолько привычно. Только фиолетовый свитер и огненный хвост ярким пятном выделялись на общем фоне. — Тебе бы волосы подровнять, — невзначай бросил Волков. — Угу, — Серый умылся, промокнул лицо полотенцем и вышел прочь, не дожидаясь Олега. За ним шлейфом потянулся запах дешёвого лимонного мыла.       За завтраком Разумовский сидел тише воды, ниже травы, настолько сильно отодвинувшись к краю стола, что между их с Олегом локтями возникла огромнейшая пропасть. Казалось, что в этом пространстве спокойно могли посадить ещё кого-то. — Ты чего? — Тошнит, — Разумовский хрипло произнёс вполголоса. — Угольку выпей что ли? К Марьяне Викторовна заскочи, она тебе освобождение на сегодня выпишет.       Не дождавшись ответной реакции, Олег продолжил улетать овсянку с сосиской, мечтая поскорее пойти на физкультуру, что стояла сегодня первая в расписании.       Серый, разумеется, не сходил к медсестре, а сразу завалился в раздевалку. На спине у него все ещё красовался синяк от «профилактики» Волкова. И это сине-зелёное безобразие было легко заметить на бледной коже рыжеволосого. — Опять тебя мутузят, — Вадик из триста пятнадцатой комнаты тупо улыбнулся. — Завали, — беззлобно шикнул Серый.       Завязав шнурки на кроссовках, Олег откинулся назад, прислонившись спиной к холодной стене. Теперь ему было хорошо видно, как быстро под олимпийкой Серого скрылся ряд позвонков, родинки и все те же веснушки, что и на лице. Разумовский ими усыпан с ног до головы, и в этом не было ни малейшего сомнения.       Синяки, которые не сходили с тела Серого были грязью. И Олег частично этому посодействовать не так давно. За это было до глупого стыдно, хотелось даже прощение попросить. Только вот осадок, после мытья ванной на третьем этаже и воспитательных работ в течении двух недель, как наказание за попытку побега по инициативе и, считай, подставе Разумовского, жалость тут же исчезла.       На пробежке по спортзалу Серый бегал беззаботно, словно не было ему плохо утром. Олег лишь удивлённо наблюдал за тем, как у Разумовского светится вспотевшее лицо от лучей проекторов, и как тот уже в который раз переплетает свой растрёпанный, косо подрезанный хвост.

***

      Разумовский заболел, а Волков вместе с ним. До нового года оставалось считанные две недели, даже меньше, но Серый лежал в своей кровати дрожащим и невнятно бормотавшим телом с температурой под сорок, пока Волков носился по этажам в поисках медсестры.       У Серого — простуда и переутомление из-за контрольных, к которым он денно и нощно готовился. — Не беспокойся ты так, — в приступе кашля осадил Волкова рыжеволосый. — Да как ту не волноваться, гляди, а то вот-вот помрешь. — Как раз кстати. Будет как на Панаме — день траура, — съязвил Серый.       Олег и сам не понимал откуда такой уровень тревоги и опеки. Разумовский и раньше болел. В раннем детстве особенно часто. Каждую осень и зиму его приходилось кормить витаминами и таблетками, лишь бы он никого не заразил и сам не помер в приступе очередной заразы. Но сейчас как-то всё поменялось. Бедное лицо горит ярким румянцем от температуры, губы пересохли, голос сел. Белая холодная тряпка на лбу не придавала Серому никакой нотки позитива, особенно после слов Марьяны Викторовны про уколы на ночь каждый день в течение недели.       Подойдя к Разумовскому, Олег присел на край его кровати, от чего пружины неравномерно прогнулись. Смотреть в глаза, да и вообще на лицо больного, для Волкова казалось странным, неправильным, поэтому взор зацепился за блокнот, который на День рождение сам Волков подарил Серому. — Ты мне давно не показывал свои рисунки, — прозвучало как укор. — Не до них было, — опять приступ кашля.       Пачка сигарет, которую доставали ребята с четвёртого этажа для Серого за то, что он им домашку делал, лежала под слоем листов с заданиями, что задали по математике в преддверии последней контрольной. Олег скривился. За последнюю неделю насыщенность табачного дыма в теле Разумовского поубавилась, и он хоть немного стал пахнуть чем-то более приятным. Например, кофе из столовой, что давали на завтрак, или новым яблочным гелем для душа, что закупили для всех на днях. — Ты прости меня за всё… — начал брюнет. — За что? — За всё. Ты последнее время вообще меня избегаешь. Или ты думал я не замечу? — за окном ветер свистел, задувая в проклеенные строительным скотчем окна. — М-м-м, — что-то про себя промямлил Серый. — Не впадай в депрессию только из-за того, что я стал меньше виснуть у тебя на шее. — Депрессию? А сам как туча ходишь!       Разумовский улыбнулся краешком губ. Он хотел что-то сказать, но опять злосчастный кашель его остановил. — Тише, на бок ляг, — Олег помог перекатится Разумовскому на бок, пододвинув по бокам вплотную к телу огромное тёплое одеяло, под которым Серый лежал. — Так-то лучше. — Волче… — М? — карие глаза впервые остановились на болезненно-бледном лице, на котором даже веснушки стали более блёклыми. — Пообещай, что не бросишь меня, — горячая рука накрыла ладонь Олега на стыке возле одеяла.       Волков опустил глаза, наблюдая как длинные тонкие пальцы Серого поглаживают шершавые костяшки на руке Олега. — Конечно, Серёж. Конечно.       Разумовский прикрыл глаза, про себя повторяя без устали это тёплое «Серёж».

***

      В новогоднюю ночь в актовом зале разрешили притащить с собой закуски, что уже само по себе было маленьким праздником. На большой белой стене, вместо холста, вывели проектором фильм. Качество, конечно, оставлял желать лучшего, но даже это, в стенах детдома было за счастье. Избитый для многих «Один дома» мог показаться старьём и пережитком прошлого, но ребята здесь все с удовольствием смотрели, тихо шелест фантиками конфет.       Разумовский сидел, облокотившись о Волкова, положив тому голову на плечо. Его рыжие пряди щекотали Олегу шею и скулу, но парень упорно игнорировал это. От Серёжи пахло вафлями и мандарином, который он съел на ужин.       Волкову нравилось то, как тихо и хрипло хихикал Разумовский, что-то шёпотом комментируя. Олег особо не запоминал его слова, концентрируясь на горячем дыхании, что опаляло ухо. По коже, от затылка и прямо к копчику табуном бегали мурашки, а кончики пальцев покалывало от необъяснимого волнения. — Волче… Олеж, — брюнет резко повернул голову, больно стукнувшись носом о рыжую макушку. — Ауч… — Что? — Олег отстранился, всматриваясь в голубые глаза, в отражении которых мелькали тени фильма. — Помнишь я говорил, что кажется влюбился? — Волков кивнул. — Теперь мне не кажется. Я уверен.       Серёжа вернулся в свои исходное положение, только теперь обнимая Олега за плечо.       Фильм закончился быстро, хотя на деле прошло больше двух часов. До боя курантов оставалось десять минут, после чего все должны были разойтись по своим комнатам.       Разумовский, не дожидаясь, пока остальные разойдутся по своим делам, схватил Волкова за запястье, и сквозь толпу потянул брюнета к выходу из зала.       Подниматься молча, но держась при этом за руки, с первого на третий этаж было неловко. Тамара Семёновна, которая шла в столовую за соком для младшей группы, посмотрела на двоих своих учеников с удивлением, но ничего не сказала. Волков на это благодарно кивнул.       В комнате было прохладно. Разумовский вошёл первым, и перекрыв собой обзор на комнату, попросил Олега закрыть глаза. — Пожалуйста, не подсматривай.       Волков лишь послушно кивнул. Он закрыл глаза и по памяти, на ощупь переступил через порог. Серёжа помог ему дойти до окна, после чего развернул его спиной к кроватям. — Насчёт три поворачивайся, — прошептал Разумовский. — Раз… Два… Три.       Олег обернулся, тут же жмуря глаза от яркой цветной полосы гирлянды, что весела на стене между двумя кроватями. На тумбе Олега стояла коробка. Серёжа отошёл в сторону, следя за движениями Олега. — Это тебе. С новым годом.       Волков медленно подошёл к тумбе. Коробка была голубого цвета, более точно Олег определить не мог, из-за разноцветного освещения гирлянды. На крышке красовался кружочек из бумаги с надписью «Олегу Волкову». — Ну же, открывай, — Серёжа затаил дыхание.       Крышка поддалась, с глухим хлопком упав на столешницу тумбы. В коробке лежала ткань. Тёплая и мягкая. Олег достал её из коробки, распрямив по бокам. — Свитер? — удивился он. — Ага. У меня фиолетовый, а у тебя будет чёрный, — радостно защебетал Разумовский. — Правда круто? — Это же тот самый, который я хотел купить, когда мы в Москву ездили, но у меня не хватило карманных денег. — Тот самый, Олеж, тот самый. — Серый! Серёжа! Спасибо.       Волков снял с себя толстовку, на которой было пару пятен на рукавах от ручки и красок. Чёрный свитер с белой окантовкой ворота сел шикарно, мягко, словно обнимая тело.       Разумовский поправил этикетку сзади, плечи расправил, чтобы сели точно так как надо. Эти плавные движения, выглядели так нежно, так уютно, что Волков сам не понял, как притянул к себе Серёжу. Уткнулся носом в рыжую макушку, уложив руки на плечи. — Волче… — М? — Знаешь, мне кажется, что стоит тебе признаться, — нервно теребя шов на свитере Олега, сказал Разумовский. — В чем? — пробубнил тот. — Тот человек, в которого я влюбился… В общем, это не Лиля. Нет. И даже не Марго. Это ты.       Повисла неловкая пауза. Даже звуки дыхания на миг прекратились, будто оба онемели от фразы, что непозволительно громко раскатилась по комнате эхом. — Олег? — Серёж, — Волков отодвинул рыжеволосого от себя, — я… — Только не ври. Не надо врать, просто чтоб меня не обидеть, — сквозь зубы процедил. Серёжа отодвинулся, выпутываясь из слабых объятий. Его лицо мгновенно стало серьёзным и хищным. — Я правда хочу быть рядом с тобой. Правда-правда, — Олег потянулся к Разумовскому желая того ухватить за руку. — Как друг? — Серёжа отступил. — И как друг тоже, разумеется. Только вот, когда ты рядом… Когда касаешься меня, тут печёт, — Волков положил ладонь на грудную клетку. — До боли. Я… Я не смогу вот так открыто как ты.       Олег закусил губу, пытаясь унять бешеный ритм сердца. Казалось, что вот-вот и начнётся настоящая тахикардия.       Немного щурясь, Серёжа усмехнулся. Веснушки на его щеках двинулись вслед за расплывшимися в улыбке губами. — Ничего, — довольно склонил голову в бок рыжеволосый. — Научим. Давай на счёт три. Раз. Два. Три. — Четыре. Пять, — выдохнул Волков. — Серёжа, я тебя люблю.       Разумовский прыгнул на Олега, цепляясь руками за талию. Его довольный хохот было слышно за пределами комнаты. Только их явно никто не услышит ведь все там, внизу поглощены празднованием и боем курантов.       Пока Олегу и Серёже и в комнате хорошо. Главное, что вдвоём.