Нечто самое драгоценное

Белль влюбляется в Румпельштильцхена незаметно. Ей не стоит любить его; он похитил ее, он сделал ее своей служанкой, подумать только, ее, принцессу! Он унизил ее, он пугал ее, он вынуждал ее стирать его окровавленную одежду, и Богу лишь известно, чья это была кровь. Он сделал ее своей сообщницей — невольной пособницей злодеяний. Почему Белль было все равно? Она была глупой или, наоборот, мудрой не по годам, чтобы увидеть в чудовище способность искренне любить. Он сам в себе этого не видел. Он не верил, что его могут полюбить — и ошибался.

***

Шаг в лавку мистера Голда — самый длинный шаг в ее жизни. Шаг, шаг, шаг — к прилавку. За прилавком — тогда еще незнакомый ей мужчина. Он оборачивается и его лицо меняется — на нем одновременно боль, неверие и счастье. Белль не понимает, почему. Почему он так на нее смотрит — будто нашел то, что давно потерял и не надеялся обрести? Нечто самое драгоценное? — Мне сказали… — она улыбается. — Сказали прийти сюда. Вы… Он выходит из-за прилавка — почти выскакивает. Приближается к ней, аккуратно берет ее лицо в ладони, будто она может исчезнуть от его прикосновения. — Белль. В его голосе — священный трепет. Никто никогда не произносил ее имя так. Белль. Как молитва. — Вы знаете меня? — О… Он отпускает ее, шагнув назад, и она пугается боли в его глазах. Целая бездна. — Я вас не знаю, — признается Белль. — Простите, я не помню. Ничего не помню. Тогда он обнимает ее, так крепко, словно она — самое дорогое, что у него есть. Словно если он отпустит ее, то умрет — но ей не больно. Она прижимается к его груди и слышит сердцебиение, учащенно-взволнованное. Его ладонь гладит ее по голове, пальцы перебирают кудрявые волосы, другая его рука лежит на ее пояснице, и в его объятиях она чувствует себя дома. Нигде она не чувствовала себя дома, кроме как в кольце его рук — а ведь она не помнит, кто он. — Белль, — жаркий шепот обжигает мочку ее уха, отчего кудри покачиваются. Щекотно; она сдерживается от смешка. Ей не смешно. Ей странно — он ее любит, это видно по всему. Он ее любит — а она даже не может вспомнить его имени. Мистер Голд — не имя. Не бывает таких имен. — Белль, — почти умоляюще. Она цепляется пальцами за его плечи, пристально всматриваясь в глаза. Что-то в них есть знакомое… Очень знакомое. В памяти мелькает ряд картин: чашка с отколотым краем, роза, танец, платье, по волшебству появляющееся на ней вместо наряда служанки, стрела, пролетевшая мимо разбойника и беременной женщины («этот лук не знает промаха», говорил он, но стрела не попала в цель), занавески, прибитые гвоздями, золотые нити на ткацком станке («помогает забыть» — чей-то вздох), поцелуй любви… вот оно. Поцелуй. Белль целует его. Целует так страстно, словно его губы — вода для утомившегося в пустыне путника, и он отвечает с тем же жаром. Ей не хочется отрываться от него, а ему не хочется ее отпускать даже на миг, но она отрывается, чтобы шепнуть: — Я вспомнила… Я вспомнила тебя. Румпельштильцхен. Румпель. Любимый… Как они могли звать его чудовищем? У чудовищ глаза не сияют от радости. — Белль, любовь моя… Наконец-то она дома. Спустя столько всего пережитого она дома.