Тура (башня)

Это было настолько иронично, что смех вырвался сам собой, несмотря на неуместность. Но серьезно! Святые воины в борделе – это будет завязкой для анекдота, когда все закончится: заходят как-то паладины в Лунную маску во время чумы искать больных… Офала задушила в себе смех, оставила только вежливую улыбку, и двинулась навстречу группе людей. Тот, который, должно быть, был офицером снял шлем, официально расположив его на локте. Ох, все как полагается: святость в сердце, тело в латах и благородная красота, подходящая для богоподобных статуй. Каменная, застывшая, и почти идеальная в высеченности черт. - Добрый вечер, мэм, – точеная черная бровь дрогнула в отдаленном намеке на смущение или дискомфорт, - мы в затруднительном положении. Офала скрестила руки на груди, предлагая ему продолжать. Она могла бы поддержать беседу повежливее, но наблюдать за микроскопическими проблесками эмоций на подобном статуе лице было занимательно. Офицер паладинов продолжил: - Мы не можем попасть в казармы из-за карантина, в храме для нас не осталось места, а мои люди работали три недели, засыпая только на полночи. "Торговля клинками" переполнена. Я ищу место, где мы сможем расквартироваться на несколько дней. Волшебница фыркнула: - Предлагать вам занять освободившиеся дома, полагаю, будет бесполезно? Мужчина снова проделал эту «я прячу эмоции» вещь в изломе бровей и ответил, понизив голос: - Они освободились по причине. Вера не уберегает от болезни. И я обязан сохранить жизни этих людей. Я потерял уже троих. Офала пожала плечами: - Мы всегда рады гостям. Полагаю, расписка от судьи Ускара у вас есть? Плата за комнаты одинаковая для всех и почасовая. Даже если вы не используете их по назначению. *** Как Офала выяснила на следующий день, после того как из комнат, занятых паладинами почти сутки раздавался храп, их вера не мешала им пользоваться услугами ее работников. Не вызывал к себе девушек только Касавир, хотя исправно платил за всех, причем из собственного кармана. Наведя справки менее чем за сутки (большую часть информации один из его подчиненных разболтал ее девочке), Офала узнала, что Касавир относится к одному из пришедших в упадок родов, и является его последним представителем. Владеет небольшим особняком в Черном озере и небольшим доходом от поместья в пригороде. И имеет право голоса в Большом Совете, который раз в год касается всех дворян Невервинтера. Это, конечно, не тот Совет, который представлял для нее основной интерес, но укреплять репутацию можно и нужно во всех направлениях влияния. Поэтому она отослала ему приглашение в свои покои вечером. Составленное как полагается, оно не оставляло возможности мужчине с его воспитанием отказаться. Когда он явился и ровно выполнил ритуал раскланиваний, после ужина Офала пригласила его за стол с вином и закусками: - Я поняла, что стандартные «развлечения» в нашем заведении не отвечают вашему вкусу, но не могу позволить любому из моих гостей скучать. Мне было бы это неприятно, как хозяйке. И, хоть я не могу часто отвлекаться от дел, я бы хотела убедиться, что вы провели приятно хотя бы один вечер. Мои покои в вашем распоряжении, надеюсь, вы найдете досуг себе по вкусу. И в ее речах, само собой, не было ни единого пошлого намека. Ее гостиная могла принять и взыскательных придворных Нашера, если нужно. Немного предметов искусства, небольшая приятная библиотека, несколько приятных магических вещиц. Все, чтобы почувствовать себя комфортно. И ни следа кровати или шлюшьих кружев, конечно. В этом смысле в Лунной маске нельзя было купить только саму Офалу. Касавир прошелся взглядом по комнате, остановившись на небольшом столике с шахматной доской: - Вы играете? - О, да! Поделюсь секретом и маленькой сплетней – наш лорд Нашер всегда мне проигрывал! Слегка улыбнувшись, Касавир уклончиво ответил: - Я буду стараться выиграть, мэм. Начнем? Они провели пару забавных часов, выяснив, что для обоих башня-тура и комбинации с ней – любимая и предпочтительная фигура. *** Их соглашение в итоге было взаимовыгодным. Шестеро паладинов получили одну общую комнату, скидку на проживание, а Офала получила бесплатную благодарную боевую силу, в дополнение к охране борделя. Интересные времена требуют интересных решений. А Касавир был как раз таким человеком, к которому можно обратиться за креативностью. Была в нем эдакая червоточинка, бесовщинка даже… ну а как иначе, если он со всем своим благородством и уравновешенностью, своей единолично выражающей все его эмоции бровью, со своим воспитанием и вышколенностью взял и… явился в бордель. Наверняка позади такого решения остались неприятные беседы с его начальством, со священством в храме. Наверняка от него ждали, что паладины расположатся в палатках у храма, или что-то вроде того. И наверняка не заплатили им ни монетки за все, через что они прошли в первые дни чумы. И во всем этом чувствовался какой-то личный подтекст. На ум приходила фраза о начальниках и козлах. Решение, которое принял Касавир было дерзким, а на языке как двора, так и храмовников (иногда являющихся одними и теми же лицами) он иносказательно просто встал и громко крикнул: «идите нахуй!». Вряд ли паладиниы, привыкшие к полевым условиям, действительно так нуждались в крове, что не могли удовлетвориться теми же палатками на улицах, или так уж боялись больных чумой. Нет, Касавир, со своим каменным лицом, ровным голосом и стиснутой челюстью сделал громкое заявление. Эта его особенность, делать свое мнение громким, не сказав ни слова, проявлялась во многих других моментах. Приятное знакомство, и даже завязавшаяся дружба. Игра в шахматы стала их ежевечерним ритуалом до самого конца чумы. А в войну… *** Лунная маска была закрыта, но не перестала быть обитаемой. Некоторым работникам некуда было возвращаться, а некоторым не к кому. Несмотря на снятый карантин, Офала тоже не вернулась в свой дом в Черном озере. Есть вещи… Есть такие события, когда твое прошлое догоняет тебя, и ставит перед выбором. Сказать, что ты больше не герой, сесть на трон и отправлять других спасать целые нации и цивилизации, сказать, что ты теперь благородная матрона и спрятаться при дворе вместе с остальными благородными матронами… Или прийти в бордель в старой походной мантии, заверив проституток и бордельную обслугу, что как минимум один герой заботится лично о них, не таких уж пропащих, не таких уж падших и заблудших. Вся ее магия будет в их распоряжении. До любого конца. И когда ты вдохновляешь своим примером людей, просто тем, что готов за них заступиться, это вселяет в них мужество. Не просто бояться за закрытыми дверями, а стоять за себя. Да и немаловажным было то, что… не так-то просто испугать проститутку тумаками и обещаниями насилия. Поэтому ее девочки мужественно превращали бордель в крепость, позвякивая кинжалами и ножами и под юбками и на перевязи (впрочем, самой опасной из них Офала считала пожилую повариху Джаду, которой не понадобилось вооружаться, чтобы одним могучим видом показать, как мучительно больно она сможет зарядить чугунной сковородой на десять персон промеж глаз). Втайне Офала надеялась, до последнего надеялась, что бои не продвинутся так глубоко в город, и что им, укрывшимся в ее заведении, не стоит бояться. Но бои продвинулись в их квартал. Не дошли до Лунной маски, но пронзительные крики, лязг оружия, грохот механических и магических орудий, грохот рушащихся строений, были такими оглушительными, что становилось ясно – эта волна скоро захлестнет и их. Именно в этот момент тихого ужаса в опустевшем приемном зале борделя, с притихшими и ощетинившимися оружием шлюхами, сбившимися в кучку за спиной Офалы, в дверь постучали… размеренно и весомо. Почти вежливо. Так, как стучал Касавир каждый вечер, когда жил здесь. А когда его впустили, Офала едва не обмерла от того, какую разительную перемену увидела. Его сдерживаемая всегда мужественность сейчас не знала поводка или причин для усмирения. Все его лицо выражало эмоции. Одну, наверное, эмоцию – ярость. Даже его голос, из ласкающего своей спокойной, бархатистой глубиной, превратился в отрывистое шипение, от которого по телу пробегала отнюдь не приятная дрожь. От него дурно пахло, слипшиеся от пота волосы липли к грязному от копоти лицу, его латы были покрыты брызгами, каплями, целыми всполохами крови. Он и сам был ранен. И вел за собой отряд раненных паладинов и солдат. Быстро окинув взглядом помещение, он с усилием сдержанно оповестил: - Они будут здесь не больше, чем через десять минут. Примите и обработайте раны тех, кто пока не может сражаться. Если у вас есть зелья, выделите их. Мы будем оборонять двор от ворот и до входа. Офала даже бровью не повела на чужие приказы в своем доме. Не в этой ситуации. Только один вопрос ее занимал: - Храм через три улицы. Он пал? Касавир посмотрел ей в глаза долгим, пронзительным взглядом. Его глаза сейчас были невероятной синевы. А взгляд так тяжел, что ощущался физически всем телом. Совершенно неуместно и неожиданно она почувствовала, как низ живота сжался от истомы жадного тепла. И из сжатого томления это тепло разлилось по всему нутру, когда он ответил хрипло, но почти с теплотой: - Туда уже не пробиться. Сражение идет отдельными участками обороны. Видимо, здесь будет мой участок. Моя тура, Офала. Она улыбнулась ему в ответ на это. И с ним же вышла во двор. Неясно, на что оставалось надеяться. Она подготовила множество заклинаний, защитных и боевых пополам. Но как надолго хватит ее магии? Как долго хватит сил Касавиру? Перед ее глазами горели три дома. Улицы были пусты, скрыты за дымом и языками пламени. Жар бил в лицо, но ужас пробегал по венам совсем по другим причинам: за маревом огня она видела силуэты приближающихся людей и медленно ползущих боевых машин. И снова в ней вызвал дрожь шипящий, яростный, глубокий голос, который не произнес никакого девиза, но эмоций вызвал не меньше: - Уладим это. Офала даже гикнула что-то бравое в ответ, и этот звук утонул в воплях солдат и паладинов, ринувшихся в огонь, навстречу лусканцам вслед за Касавиром. Ей оставалось только затянуть первое заклинание за очень долгий вечер. *** Спустя две недели после окончания войны и чествования героев, платный посыльный принес письмо. И она даже приложила его к груди, в бессознательном и естественном женственном порыве, когда прочитала особенно возбуждающие воображение строки: «Мне жаль, что я не сумел вас поблагодарить. Мне жаль, что меня унесли раньше, чем я смог пожать вам руку. И мне жаль наших вечеров. Я очень скучаю по нашим партиям. Еще сильнее скучаю по вашей компании. Смею только надеяться, что и вы скучаете по игре. Я приглашаю вас на партию. Не могу предложить иных развлечений или иной компании, кроме своей, но двери моего дома открыты. Шахматная доска, которой я владею, принадлежала моей семье на протяжении нескольких веков и исполнение вас удивит. Знаю вашу любовь к диковинкам и бессовестно заманиваю. Потому что очень хочу… …я хочу тебя видеть, Офала. Пожалуйста, приходи в мой дом. Не извиняющийся за фамильярность, К.» Конечно, она пошла к нему. И конечно этот вечер был именно таким фамильярным, что простыни плавились. Вся его червоточинка, бесовщина, глубокое басовитое шипение слов и команд сквозь зубы, все то, что обычно спрятано за каменным щитом, было таким бессовестным, было таким горячим и не требующим никаких извинений. Все это было там, как она и предполагала, как она и мечтала с любопытством увидеть и извлечь из него когда-нибудь. И она извлекала. Каждый вечер на протяжении долгого времени он был ее партнером по шахматной игре. И она действительно искренне полюбила его шахматный комплект эльфийской работы. Маленькие белые и синие самоцветы очень красиво украшали короны ферзя и короля, глаза коней, маковки слонов и каждый зубчик у башни-туры. Касавир мастерски управлялся с турой на доске и с другой «турой» в постели. А она всегда была любимой фигурой Офалы – невозможно оторваться, да и незачем. *** Сплетни о его возвращении вызвали сожаление и тоску. Она думала, что не увидит его еще очень много лет. И, конечно, даже не думала и не надеялась, что они возобновят отношения. Не после той отвратительной сцены, в которой и она тоже была виновата. Тоска и боль усилились, когда она, словно мучая себя, явилась на трибуны, наблюдать за правосудием над мясниками Эмбера, и увидела на арене его. Его голос, движения, сдерживаемая вечная ярость вызывали в ней отклики стольких эмоций! Она помнила огонь и крики сражения. Она помнила огонь и крики экстаза. Все это только от вида его уверенной походки, от силы и мощи его ударов, от хрипоты в его выкриках. Офала тогда с неприязнью смотрела на оруженосца Деври. Как он посмел позволить другому отдуваться за себя?! Ему! Касавир этого не заслуживал! Не заслуживал, чтобы его вытащили из тени, под освистание дворян, узнавших его, под внимание Ускара, вспомнившего о нем, под удары, которые предназначались совсем не ему! Она кипела там, на трибунах. И так же продолжила кипеть и злиться позже. Она стремительной походкой вернулась в Маску, почти рассержено направилась в свой кабинет. Она чувствовала горечь, сожаление и бессилие от невозможности ему помочь, невозможности встречи с ним, невозможности получить его прощение. На столе кабинета ждал небольшой пузатый конверт. Внутри лежала тура с белыми самоцветами на зубчиках из того самого чудесного шахматного комплекта. Она всегда играла белыми. Записка была до невежливости короткой: «Сегодня я дома. Он кажется таким пустым без игры. К.» От этой невежливости в сладкой истоме сжалось все, что только могло сжаться. Все-все, где он был, каждая частичка, которая его ждала, ждала игры. Неважно, как долго он пробудет в Невервинтере, с кем и куда уйдет после. Она не упустит ни одного из этих вечеров. Сжав башенку в кулаке, она направила свою секретаршу с распоряжением об отмене сегодняшних планов.