Любовный четырехугольник

*Последний день Войны* Сакура… Сакура… Сакура… Сакура… Где?.. где же… Вокруг пустота. Звенящая тишина. И кажется, что и самого тебя тоже здесь нет. Разве что только дыхание. Тяжелое, больное, горячее. Раскалённое и сухое, как тот песок, что ощущают кончики пальцев. Сжимаются, пытаясь нащупать чье-то прикосновение, хотя бы чьё-нибудь присутствие, чтобы не казаться себе таким отдельным, практически исчезнувшим. Глаза же не видят ничего. Ничего, кроме неба. Огромного, далекого, неприступного неба, которому всё равно, жив ты или мёртв. Выкрик. Женский вскрик, почти неподалёку. Резкий, звонкий, похожий на всхлип. Её всхлип. Из лёгких с облегчением вырывается воздух. Жива. Слуховые рецепторы различают торопливое приближение. Мир на секунду теряет серую тяжесть, единовременно заполняясь розовым и зелёным. Её глаза и волосы. И мир тонет в этих красках, слепнет, незряче выцепляя сознанием только собственное имя и другие звуки, какие-то просьбы: смотреть, бороться, быть. Видеть её. — Са-ку-ра… — Я здесь! — Твёрдо и успокаивающе. Без единого намёка на панику, спокойно, неразрушимо. Только она может быть такой. Казаться такой… живой, целой, когда весь мир рушится на куски. Она продолжает быть той же Сакурой, так же не показывая слабости, с душащими слезами в горле. Он чувствовал. Свою голову на коленях. Руки, сдавливающие, стискивающие плечи. Её пальцы на себе. Её касания. От неё идёт запах песка и земли. И её. Очень-очень много её. Глубокий вдох и кашель. — Я здесь… здесь, — немного мягче, с касанием волос. Она – к нему. Наруто с трудом открывает глаза. Перед ними — огромный, мокрый от слёз зелёный. Грязь на щеках, размазанная такими же грязными пальцами по лицу. Бледные-бледные чуть розоватые губы. Такие же мокрые. Солёные. Сладкие. Может быть… Он никогда не пробовал эти губы на вкус. Очередной всхлип, и эти губы закусывают палец. Чёрт его знает, как выглядит со стороны сейчас его тело. Жалко, вероятно. А она – держится молодцом. Всегда была умницей. Если бы руки не саднили так… как бы хотелось сейчас к ней прикоснуться. Прижаться крепче, зарывшись носом в её живот. Но… если бы было можно. Если можно было быть уверенным, что она… не любит до сих пор Саске. Не любит. Не любит. Вероятно, он свихнулся умом, раз думает об этом сейчас. Думает о том, чтобы его мысли воплотились в реальность. Чтобы она больше не любила Саске. Ни дня. Больше ни дня. Пожалуйста… — Что… с Саске?.. — его голос хрипит. Горло снова сдавливает кашель. — Я не знаю. Не знаю! — её волосы склоняются к его лицу. Снова руки. На лбу, на щеках. Она – с ним. Господи. Господи… не с Саске… Снова её руки. Прикосновения. Лечащая чакра. Сакура… Она заносит руку, убирая налипшие волосы со лба. Красноватая царапина на плече – след от застарелого шрама. От оставленной им незаживающей раны. Боже… это какой-то дикий сон. Или, может быть, он умирает, потому что… так не бывает. Не с ним. Он столько времени любил эту девушку. Столько времени не допускал мысли о ней с ним вместе. Она всегда, вечно, твёрдо, упрямо любила Саске. Так же, как и он: продолжал упрямо её любить. Сакуру. Без надежды на взаимность. Без надежды вообще на что-либо. Но теперь… вопреки всему, она осталась с ним. И он готов был сцеловывать каждый сантиметр её израненной кожи. Неужели это всё?.. Та самая награда, что напоследок приготовила ему жизнь за все свои испытания? Сакура… плачущая и что-то шепчущая Сакура… такая сейчас ему нужная, необходимая, такая… для него. И чёртова жизнь, которая подходит к концу. Финита… капля за каплей. Так, как и должно было быть. Последний Учиха. Последний Удзумаки. И всё… и она. Неразделимая между ними она. Она. Которая сейчас с ним. Всё-таки… напоследок. Боже, столько же грёбанных раз он не мог себе позволить даже дотронуться до неё. Зная, что она ему этого не простит. Зная, что она – Саске. И что эта её любовь… чёртова привязанность к Учихе – навсегда. Навечно в ней. Так же, как и она – в нём. В нём самом. И её не вытащить из сердца клещами. И… да чёрт возьми! Он бы никому не позволил вытащить её из себя!.. И пусть это было мучительно больно. Это всё равно хотелось чувствовать. Хотя бы потому… хотя бы ради того… чтобы верить. … в этот день… — Поцелуй меня. Пожалуйста… поцелуй… Ведь я сейчас не могу прикоснуться к тебе. У меня — изувечены руки. И когда… когда он позволял себе к ней прикоснуться?.. И когда она по-настоящему обнимала его. Это было в день победы над Пейном. Среди груды щебня от камня на камне не оставленной Конохе, он помнил её исцарапанные ноги и руки, обвившиеся вокруг его шеи. И почему его счастье… было всегда такое неполноценное? Потому что эти руки, эта спина, которую хотелось сжать накрепко, не отпуская, не были по-настоящему его. Зато было железное «нельзя», и дрожащая рука с поднятым вверх большим пальцем, и вымученная улыбка, обещавшая ей вернуть Саске… Наруто мысленно умолял, чтобы Учиха оказался мёртв. Может быть тогда, наконец, Сакура его отпустит?.. И это было подло, низко, нечестно этого желать. — Заткнись! Заткнись! — со злостью рычит она, сдавливая пальцами его плечи, в который раз настраивая концентрацию чакры, которой, он знал, у неё практически нет. — Сакура… пожалуйста… По её щекам уже скользят крупные слёзы. Огромные, оставляющие холодные дорожки на испачканной коже. И губы, которые дрожали секунду назад, но снова сжались в решительную полосу. А руки в очередной раз сложили лечащие печати. И тогда она была такой же решительной. Много дней назад, в стране Снега, когда призналась ему в любви. И да, чёрт возьми, в это так хотелось верить. И она сама, как будто бы верила в это. Как будто бы не решалась признать, будто не осознавая, держа в себе какое-то смутное, не изученное ею чувство, но уже почти веря. Как маленький котёнок, что осторожно пытается ластиться к незнакомому и чужому человеку. С таким же чувством она обнимала и его. И от этого было больно. Так, что сдавилось сердце, так, что захотелось долго-долго её трясти, чтобы вытрясти наконец правду. Чтобы знать точно, чтобы она была уверена, чтобы она не разбивала ему сердце, говоря о том, что любит его и делая это нечестно. Потому что не знает, любит или нет. Потому что может пожалеть о сказанном, а он… просто сойдет с ума, если она пожалеет. И что на этом месте должен делать я? Мирится с тем, что ты не будешь знать, продолжая любить и того, и другого? Мириться с тем, что ты совсем запуталась и не можешь разобраться в себе? Для меня это слишком тяжёлый выбор, и я не могу принять его за тебя. — Прости… Любит она его? В это так хотелось верить. И в ту самую минуту – подавно. И почему все эти воспоминания посетили его именно сейчас? Когда он почти уже умер. Знает, что умер. Умирает, в эту самую секунду, когда она, со слезами, нежно проводит ладонью по его лбу, убирая запёкшиеся в крови волосы. И почему он никогда не говорил ей этого? Наверное, потому что это слишком тяжёлое, слишком глубокое и об этом не говорят направо и налево. Но когда, если не сейчас? — Я люблю тебя, — выдыхает Наруто, закрывая глаза. — Очень, очень... сильно… Сакура… И чувствует, как её голова падает ему на грудь, а руки с силой стискивают куртку, чтобы потом бессильно разжаться, безостановочно дрожа от сотрясающих тело слёз. * * * *Прошлым вечером* Харуно притащилась домой и стоя принялась стаскивать с себя сапоги. Обувь полетела в разные углы гардеробной, но её хозяйку это совсем не заботило. В её голове, как в зажевавшей пластинке, звучала одна и та же фраза: «Всё очень просто… всё очень просто…» Всё очень просто, Сакура. Розовые волосы упали на лоб. В ванной было холодно и пахло водой. Харуно отрегулировала душ до прохладной температуры. Необходимо было немедленно смыть с себя все сегодняшние ощущения. Они ей только казались. Ей вечно казалось что-то. В детстве ей казалось, что Саске и правда ценит её. Потом, казалось, что четвёртая война — это не больше чем угроза, которую можно предотвратить. А сейчас ей казалось… ей казалось что-то более чем несуразное и невозможное. Ей вспоминалось то, что произошло сегодня с ней впервые. Её никогда до этого не целовали, и Сакура никак не могла решить, понравилось ей это или нет. И как она могла это допустить?! «Значит, всё дело в Саске?!» Фразы из сознания выцеплялись отрывочные, но острые и грубые, жалящие и слабо остывающие под холодной водой. «Нет, всё именно так и есть!» Если всё именно так, если он знает, что она пришла к нему, чтобы спасти себя от Саске, то почему он это допустил? Почему не зарычал на неё как тогда? Почему не оттолкнул её, напомнив, что правде надо смотреть в лицо? Почему на все её «почему» он ответил «очень просто»? Когда она не могла понять, с чем связано это «просто», что оно значит и почему его не было раньше? Сакура поднесла к губам тыльную часть ладони. Что происходит с ней? Что происходит с ним? И… Как назвать то, что происходило с ней несколько минут назад? Сверху полилась горячая. Нет. Она не будет думать об этом. Это слишком тяжело – думать. Пусть лучше всё будет по-старому. И она не будет помнить этого грубого, словно что-то доказывающего поцелуя. Не будет помнить рук, нервно дрожащих возле её спины. И той фразы, что была сказана после, она тоже не будет помнить. Она и так сделала слишком много ошибок. И нельзя допустить очередной. Это ведь так просто: взять и закрыть глаза. Так, как она и раньше делала, смотря на Наруто. Пока однажды Сай не заставил её понять, до чего может довести его её ослеплённость. Но Сая сейчас не было. Было только гремучее тягостное чувство стыда, бессилия, «лишнести». Как будто она ступила туда, куда долгое время ступать себе запрещала или не решалась. Она позволила себе войти в жизнь Наруто. Войти, даже не сняв при этом каблуков. — Посмотри на неё! Наша дочь снова раскидала вещи! — услышала Сакура сквозь шум воды. Родители. — Ну-у, кисуня, не будь такой строгой. В конце концов, наша девочка только что пришла со свидания, — журящим и немного мурлычущим голосом успокоил маму глава семьи. — Смотри, не ровен час, когда ты станешь бабушкой и будешь так же бурчать на своих чумазых внуков! Мама в ответ только расхохоталась, выдав что-то смешное в ответ. А Сакура приложилась лбом к холодным плитам душевой. А у него никогда не было семьи. Харуно хлопнула ладонью по стене, рассыпав вокруг себя мокрые брызги. Внезапно всё встало на места, и причина, по которой они с Наруто не могут быть вместе, слишком ясно отпечаталась в мозге. Сакура выключила воду, завернувшись в халат, и даже позволила себе слабо улыбнуться. Всё выходило до смешного просто и практически идеально рисовало ей так необходимую сейчас причину. Выход. Тот, что позволит ей окончательно покинуть его жизнь, пока она её окончательно не истоптала… * * * Сейчас. — Уф, ну у тебя тут и бардачина! — Сакура, как всегда, говорила не в бровь, а в глаз. Наруто зарылся пальцами в волосы, изображая виноватую улыбку. В детстве его было некому приучить к уборке. Необходимость уборки он стал понимать только когда стал взрослее. Однако, беспорядок в его комнате имел под собой совсем иную причину, чем банальная неаккуратность. Та неделя, а точнее, те сколько-то дней, с начала которых Сакура получила статус его девушки, стали самыми мучительными в его жизни. Поэтому покрытые паутиной стены, остатки еды и мусора, не заправленная еще со сна кровать вовсе не напоминали сейчас о детстве. Скорее уж говорили о непродолжительном психологическом кризисе, который некоторое время назад испытывал их хозяин. Удзумаки в который раз извиняющеся улыбнулся. Он и правда не мог поверить, что Сакура согласиться прийти к нему. Но она пошла, и села на его кровать, всего лишь поправив угол одеяла. Просто потому, что больше в его комнате сесть было не на что. И все мысли разом, словно в едином порыве, сосредоточились только на этом. Его кровать и девушка на кровати. Его девушка на его кровати. И как только в его голову пришла та дикая мысль рассказать ей всё о Хинате?! — Кошмар какой-то, — резюмировала Сакура, оглядывая его комнату. — Я бы и то не смогла намусорить столько, даже если б родители решили свинтить куда-нибудь на год. Сразу видно, в этом доме живёт Наруто Удзумаки. Сакура подогнула под себя ногу, усевшись поудобнее, заправив за ухо выбившуюся розоватую прядь. Её губы сейчас казались полнее, приобретя какую-то пренебрежительно-улыбчивую кривизну. Ну да, её родители, Наруто знал, тоже часто ругают её за беспорядок. И наблюдать за тем, что у кого-то с этим ещё хуже, определенно вызывало в ней сладкое чувство превосходства. Её губы постепенно расползлись в самодовольной улыбке. И за этим было так забавно наблюдать. — Извини, я думал, так тебе будет привычней, — пошутил Наруто, снова наблюдая за реакцией её лица и губ. В этот раз губы озадаченно приоткрылись и сразу сжались в недовольную полосу. Глаза заметали изумрудные искры, а пальцы сжались в кулаки. — Что ты имеешь в виду, идиот?! — рыкнула мигом сменившая настроение девушка. «Вот так всегда», — подумал про себя Удзумаки, заметив однако, что, похоже, именно это ему в ней и нравится. Вот эта стихийная смена настроений. И то, как у неё в глазах прыгают горящие черти. Наруто мгновенно покраснел. Нет, не то. Совсем не те мысли посещают голову. Только не в этот момент. Это совсем не по делу, думать о том, какой она может быть в этой постели. С этими ногами. Да как ей вообще удобно так сидеть?! Подвернув под себя стопу, и упираясь пяткой во внутреннюю сторону бедра. Эти ноги были разведены слишком широко, чтобы вообще о них не думать. — Извини, ладно? — парень скинул с табуретки какие-то вещи, сел, отгородив себя от неё поверхностью стола. Сакура удивлённо завертела головой. Удзумаки странно себя вёл, или ей это просто показалось? Подумалось, что ему вдруг очень захотелось, чтобы её не было рядом? Девушка нахмурилась, вспоминая о той вещи, ради которой и пришла сюда. Чтобы сказать… — Я давно хотела сказать тебе… — начала она, запнувшись и поймав на себе внимательный взгляд парня. — … сказать о Хинате Хьюга. На секунду показалось, что в комнате сейчас произошёл маленький взрыв, или крушение. Или словно лопнула натянутая ветром паутина, как только в этом месте прозвучало имя Хинаты. Разумеется, он не любил говорить об этом, всегда не любил. Старался избегать. Даже Сакура замечала это: каждый раз, когда Наруто возвращался в Коноху, он знал, что Хината Хьюга ждала его. Но пытался никогда не подпускать её ближе к себе, хотя и прекрасно знал о её чувствах. И Сакуре иногда становилось её по-настоящему жаль. Где-то в глубине души, она понимала, что все её старания, все тяжкие вздохи и переживания за него никогда не окупятся. И ей не стоило рассчитывать на взаимность. Она для него была наподобие младшей сестры. Он был с ней добрым, мягким, шутливым и просто хорошим парнем, но никогда – больше, потому что… При ответе, в чём заключается это «потому что», Сакура всегда осекалась. Наверное, потому, что он её не любит. Харуно не могла сказать, легко это или сложно, взять и полюбить человека, но одно она могла сказать точно: Хината была бы очень счастлива с ним. А ещё то, что они отличная пара. В ней было всё. Она была красивой, и милой, и покладистой, и смотрела на него, как на героя. Она была так по-настоящему, не как Сакура, женственной. Она была — нежность, уют, семья. А Сакура… А Сакура была погромом. Была вечной занозой. И будь они с Наруто настоящей парой, она не смогла бы вытерпеть и дня его идиотского поведения! И она не умела быть нежной!.. Не любила уют!.. Всей душой ненавидела эти милые до зубной боли семейные радости… И то, что Наруто принимал за любовь к ней, было ни чем иным, что она теперь чувствовала к Саске. Минувшая привязанность, тяжесть, привычка. Чёртова травящая всю жизнь мука… И это было лишним, это нужно было отрезать как эту… ту штуку, что отрезают больным аппендицитом, когда она воспаляется и грозит бедой организму. Сакура сжала кулаки, мысленно приказав прекратить себе давить на больную мозоль. — И причем здесь Хината Хьюга? Девушка вздрогнула, слишком отстранённо прозвучал этот вопрос, заставивший её снова прийти в себя. Харуно подняла глаза. — Потому что она тебя любит. Встретивший её серо-голубой взгляд смотрел с недоумением. Сакура заметила, что его глаза имеют удивительную способность менять цвет в зависимости от настроения. Обычный ясный сменился стремительно темнеющим серым. — Да, она тебя любит, — продолжила Сакура, не обращая внимания. Сейчас, почему-то, очень важно было его убедить. — И давно. Ты же знаешь. Харуно вздохнула. Наруто молчал. И непонятно было, то ли он напряженно слушает, то ли мысленно просит её заткнуться. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь страдал из-за моей прихоти, понимаешь? — с каким-то надрывом наконец выдала она. — Я поступила неправильно, как не должна была, я была не в себе. Ведь ты понимаешь? — Снова тот же тёмно-серый взгляд навстречу её, в этот момент особенно ярко-зелёному. Он не понимал. — Тебе не нужна такая девушка как я!.. Не нужна. Очевидно, эту мысль она практически выкрикнула из горла, преодолевая тот неприятный комок, что образовался, когда она снова поймала взгляд Наруто. И почему от этого разговора, от этой мысли ей становиться так больно говорить? И почему сейчас он смотрит на неё так, словно она не Сакура, а просто странное пятно на стене?.. И откуда в ней сейчас появилось это глупое желание оправдываться?.. — Прости… — какой-то импульс, и она уже оказалась рядом с ним, у стола, держащей его за руку. — Тебе нужна совсем другая девушка, не я. Наруто! Ты ведь такой замечательный, тебе нужна та, которая по-настоящему это оценит. Не я. Я не умею. И не хочу, не могу. Как сенсей Цунаде, понимаешь, мне так легче. Я не хочу, чтобы ты был несчастным, понимаешь? Я не смогу дать то, что тебе так нужно, и если бы ты был с другой девушкой… не со мной… с Хинатой… я была бы счастлива за тебя… Последние слова она едва прошептала губами. — Прости, прости, прости… — с каждой фразой она сильнее прижимает его руку. К лицу. К губам. — Мне это очень тяжело… Быть твоим другом гораздо легче. Я столько времени уже любила Саске. Эта любовь разрушала меня как инфекция. Она изъела, высушила, опустошила меня, я разучилась кого-либо любить так, как это нужно. Я разучилась чувствовать, а то, что я чувствую к тебе… я не могу определить любовь это или нет. Зачем тебе я, такая?... — То есть, ты хочешь… — Наруто наконец подал голос. Совсем не тот тон, какой она привыкла слышать. Глухой, хрипящий, неживой. — … думаешь, Хьюга будет лучше?.. Сейчас даже как-то смешно стало говорить об этом. Хината Хьюга. Думаешь, я не задумывался об этом? Думал. Думал. Но всегда, вечно ждал тебя. И в тот день, когда я понял, что не дождусь, в тот день, когда я внушил себе забыть тебя, насовсем, навсегда… В день, когда я позволил себе эту слабость… В день, когда на той кровати, на которой ты сидела минуту назад со своими ногами, оказалась Хината… В этот день ты решила прийти ко мне! В этот день ты перевернула вверх дном всю мою жизнь и теперь ты хочешь окончательно убить меня! Хината Хьюга. В тот день было ветрено. В тот день она и правда была нужна ему. Им обоим это было нужно. В тот день эта кровать первый раз впустила в себя другую девушку, не ту, которую столько раз представляла. Не ту, розоволосую, с зелёными глазами… О розоволосой эта кровать грезила почти еженощно. Мечтала уронить её себе на простынь, ощутить движения её тела, вобрать в себя её запах, чувствовать её кожу, сжатия её пальцев, до хруста, до бессилия, до рвущейся по шву ткани. Эта постель хотела забрать её себе целиком, прижать, не пускать, замучить… Замучить, за всё то время, которое её было нельзя. Которое она была — Саске. А у Хинаты были чёрные волосы. Иссиня, длинные, жесткие. И пахло от них какими-то пряностями. Он ненавидел пряности!.. И это было не с чем сравнить. Определить, насколько разные у них губы. Насколько разные их прикосновения. Насколько разными будут ощущения от неё и от неё. Потому что Сакуры с ним никогда не будет. Той, которую он так любит, никогда… не… будет… Будет Хината Хьюга. Словно таблетка, которая снимает боль, но не лишает болезни. — Уходи. Наверняка он сейчас умрёт, если ещё раз посмотрит в этот влажно-зелёный. — Уходи. Проваливай! Ничего. Она молчит. Молча встаёт, молча проходит. Молча же сейчас откроет дверь к выходу. И почему он не может отпустить её просто так? Он хочет, чтобы она раз и навсегда ушла, и осталась. Не послушала его. — Подожди. Девушка послушно застывает в дверях. — Ты мне должна. Харуно чуть поворачивает голову. Говорить становиться мучительно трудно. — Ты должна мне поцелуй. За тот день. Последний. Войны. Пару мгновений она стояла без движения. Но наконец повернулась, медленно, подошла ближе, посмотрела ему в лицо. Даже думать не хотелось о том, что сейчас видят её глаза… Но она встала на цыпочки. Совсем не обязательно, она ниже его всего на полголовы. Приблизила своё лицо, опустив глаза, смотря на его губы. И сердце замерло, завыло от ожидания, забившись часто-часто, желая её губы быстрей. Её губы. Сухие. Тёплые. Прижавшиеся к его рту. Их было так легко разрушить, всего лишь отпрянув на миллиметр. Но сейчас это были его губы. Ещё хотя бы пару секунд. Но, вопреки всему, её руки ложатся к нему на плечи, прижимая к себе. Дыхание перехватывает, по телу проходит сладостная волна, замирающая где-то внизу живота. Чёрт возьми, снова… Губы уже добровольно ищут взаимности, ищут больше её любви. Пальцы надавливают на подбородок, желая полнее ощутить поцелуй. — Господи, скажи мне, что это шутка, — хрипящим шёпотом просит он. — Скажи, что ты пошутила. Скажи… Скажи… Напряжённые руки судорожно гладят её плечи. Удзумаки зарывается в её шею, целуя ключицу, шею, плечо. «Скажи, что ничего этого не было…» Нет. Ладонь ударяется о стену. Она мягко отгораживает ладонями расстояние между ним и ней. Наруто непонимающе смотрит в её глаза. Что в них?.. Сожаление… Сакура… дура, зачем ты это делаешь? Зачем ты мучаешь меня снова и снова?.. Тихий щелчок закрывшейся двери вызывает холодную дрожь. Она ушла. Удзумаки рухнул на смятую постель. Рука с силой сдавила край одеяла, с совершенно маньячным желанием потянув его к носу. Ушла. Насовсем. Не оставив после себя даже запаха. * * * Харуно слегка опешила, увидев перед собой абсолютно чёрное небо. Когда над деревней Листа успела раскинуться такая темная беззвёздная ночь?.. Холод пронизывал насквозь. Сакура прибавила шагу. Скорее домой. Туда, где можно согреться. Туда, где в это позднее время до сих пор горел свет.