Зеркала-озера

Ее выбрасывает из транса так резко, что на мгновение кажется, будто ее поддел мясной крюк и тянет куда-то наверх. — Еще раз, — сбивчиво говорит Алёна почти командует. Откашливается, отплевывается и повторяет: — Еще раз! — Этот был третьим, — произносит Владыка, усаживаясь на корточки перед ней. — Ты уверена, что справишься? Она кивает головой, упирается ладонями в твердую землю тропы, разделяющей два озера, и глубоко дышит. Его темные глаза, внимательно следящие за каждой малейшей эмоцией на ее лице, кажутся почти черными. — Если ты будешь истощена, то сама вынырнуть не сможешь, — поясняет он. Это-то она помнит. Запомнила после их первой встречи, когда запаниковала, растерялась и решила, что он пытается ее убить. Тогда она потратила все силы на сопротивление, и к моменту, как поняла, что это всего лишь транс, а не подчинение сознания, все слова Владыки, отчетливо звучащие в ее голове, не помогали, а сбивали и делали хуже. Оказывается, он может погрузить ее в транс в любой момент. И тётин чай ему для этого не нужен, но так будет мягче, по словам Владыки. Алёна трет лицо, не замечая, что руки далеко не такие чистые, убирает лезущие в лицо пряди волос и фокусируется на лице мужчины. — Я готова. — Смотри сама, — в его словах слышится толика сомнения, но он не отговаривает ее. Не говорит, что она достаточно вымоталась за сегодня и стоит прекратить. Именно этим ей и нравятся занятия с Владыкой. Он видит в ней потенциал, видит скрытую силу, которую нужно развить. Он поднимается на ноги, Алёна закрывает глаза и готовится к погружению. Нужно сосредоточиться на ощущении себя в пространстве. Так меньше времени уйдет на то, чтобы отделить свои реакции и чувства от реакций и чувств той, в чье сознание ее раз за разом погружает. Или это воспоминание? Проблема в том, что они не так давно начали практиковаться. Ни Владыка, ни сама Алёна не может утверждать наверняка, как давно случилось то, что она видит. Со временем, если верить ему, все станет намного проще: она сможет определять местоположение, сможет ориентироваться во времени и пространстве. Но для этого нужно долго и упорно работать. И, черт возьми, она готова к этому. Ее грубо швыряет в воду, она непроизвольно открывает рот и почти делает вдох из-за нахлынувшей паники, но умудряется каким-то образом удержаться. Под ней была земля, напоминает себе Алёна. Была земля, а теперь она не чувствует дна, хотя ее и тянет что-то вниз. Она закрывает рот, в нем остается вода, и это отвлекает, заставляет слишком много внимания сосредоточиться на лишних и неважных вещах, но Алёна перестает брыкаться и позволяет неведомой силе тянуть себя вниз. Перед глазами вода становится все более и более мутной. Она моргает, но это не помогает. Наоборот — глаза начинают болеть, держать их открытыми становится все труднее, но Алёна старается запомнить как можно больше. Дно приближается, а вода становится темнее. Она ждет, что сейчас ее ноги упрутся во что-то твердое, но почему-то ступни погружаются в ил, который затягивает еще сильнее, чем чужие чудовищные лапы. Во рту вода, ил поглощает ее так быстро, что она не успевает заметить, как погружается в него уже по середину бедра. Алёна жмурится в попытке побороть резь в глазах, но всякий раз открывать их становится все труднее и труднее. Ил тянет ее все глубже, и как только доходит до груди, ее накрывает паникой так сильно, что она начинает брыкаться, открывает рот. И делает вдох. Боль начинает сжимать грудную клетку, на нее что-то давит, перед глазами все плывет то ли из-за темной и мутной воды, то ли из-за нехватки воздуха. Она задыхается. Помощь, где же хоть кто-нибудь? Неужели она так и умрет? Ил достигает подбородка, перед глазами все темнеет, боль в груди становится невыносимой… Она выплевывает воду прямо на Владыку, стоящего перед ней на коленях. — Получилось, — тихо произносит он и отпускает ее плечи, пока она продолжает кашлять, и вместе с кашлем из ее рта и носа выходит мутная, грязная вода. Требуется минут пять, если не больше, чтобы она окончательно пришла в себя, а тело перестало содрогаться от холода, который никогда не был настоящим. Владыка качает головой и цокает языком. — Считаете меня упрямой дурой? — хрипло спрашивает Алёна. — С чего бы мне считать тебя такой? — Ну вы спрашивали, уверена я или нет, я сказала, что да. А на деле вот что вышло. Если бы он ее не спас… Даже думать о подобном не хочется. Она вытирает рот тыльной стороной ладони и поворачивает голову в его сторону. — Я себя переоценила, — признает Алёна. — Не надо было погружаться в транс в последний раз. Какое-то время он молчит, выражение его лица остается нечитаемым, и мысленно она уже готовится к взбучке. Но его слова удивляют: — Признание ошибки — первый шаг для работы над ней. Владыка подает ей руку, и Алёна поднимается, опираясь на нее. Голова еще кружится, она стоит на ногах нетвердо, но он не торопит, не вырывает ладонь из ее руки и позволяет ей удостовериться, что она не упадет. — Думаю, на сегодня хватит. Тем более, что ты пришла рассеянной, — подмечает он, и она косится на него. — Так вы заметили? — Я же не слепой. — Тогда почему вы не сказали об этом сразу? — допытывается Алёна, наконец отпуская его руку и чувствуя себя достаточно уверенно, чтобы стоять без посторонней помощи. — Не сделали мне выговор и не отправили домой, например. Почему вы возитесь со мной, когда на это требуется время, терпение и усилия? Он складывает руки на груди и немного наклоняет голову набок. — Скажем так, — слова он подбирает деликатно, и она не может понять, с чем это связано: то ли старается ее не обидеть, то ли у него такая манера речи, — ты и твои способности представляют для меня научный интерес. После исчезновения Даны мне так и не удалось найти способную ведьму, которая не подавляет трансы, а хочет их изучать и подчинять себе. Алёна цепляется за слово «исчезновение», как за соломинку. Оно ободряет ее, и от внезапной волны эмоций начинает едва ощутимо покалывать в пальцах. — Так вы тоже считаете, что она жива? — тихо спрашивает она, хотя здесь все равно никто их не услышит. Почему-то говорить о родителях вслух все еще получается с трудом. А злиться или расплакаться в присутствии Владыки ей совершенно не хочется. Особенно после того, как он вытащил ее из транса, в котором она застряла бы навечно без чужой помощи. — Я не могу дать тебе надежду, Алёна, — отвечает он, тяжело выдохнув. — Моя вера и мои суждения субъективны. В них может быть много неправильного, поэтому не полагайся на меня. — Но в трансах все же вам нет равных, — подкалывает его Алёна. И впервые за всю сегодняшнюю встречу он улыбается. Сначала слегка, а потом все шире и шире. — Это правда, — совершенно нескромно соглашается он. — Но на изучение трансов у меня ушли годы, как и на всевозможные способы погружения в чужое сознание. А исчезновение твоей мамы… Он делает паузу, улыбка на его лице гаснет, и его голос звучит твердо и без тени иронии, когда он говорит: — Здесь все не так просто, Алёна. Он говорит: — Мне хочется верить, что она жива, и я верю в это. Он подчеркивает: — Но, пойми меня правильно, я не даю тебе никакой надежды. Алёна тупо кивает, понурив голову. Правильно. Зачем уверять ее в том, что может оказаться ложью. Он ведет себя правильно, напоминает она себе. Он поступает так, как и следует поступать старому другу семьи. Он же ведь друг ее семьи? В некотором роде, пожалуй, да. Потому что он так часто упоминает ее родителей, что ей просто не верится, что он возится с ней сугубо ради научного интереса. — Иногда достаточно того, что ты не один на что-то надеешься. Это помогает не поверить в то, что сходишь с ума. Он ничего не говорит в ответ на это, но почему-то Алёна уверена, что они друг друга понимают. Она отходит к рюкзаку, поднимает куртку, грудой сваленную сверху, и замечает, что почти не ощущает холода. Наверное, с каждым днем становится все теплее, думает она. Или же она так сильно вымоталась, что весенняя холодная погода перестает иметь какое-либо значение. — До встречи через неделю, — глухо произносит Владыка. Пока она влезает в куртку, застегивает ее и надевает рюкзак, он куда-то исчезает. Алёна оборачивается вокруг себя, но нигде нет и следа Владыки. — До встречи, — все равно зачем-то произносит она себе под нос и медленно бредет по дорожке между озерами-близнецами, наблюдая за садящимся солнцем. До заката еще есть время, поэтому она не торопится, но каждый раз, как взгляд падает на поразительно спокойную легкую гладь, ей в голову приходит мысль, что ночью здесь должно быть пугающе. Не так пугающе, как в детских страшилках, а по-настоящему страшно. Даже жутко. Как, например, когда они с Димкой удирали от болотника. Как он тогда сказал? Эти озера могут свести с ума? Легкий холодный ветерок дует ей в лицо, Алёна смотрит на поверхность одного из озер, и не видит никакой ряби. Надо будет порыться в библиотеке, думает она. Узнать как можно больше об этом месте. Если все так ужасно, как говорит болотник (а она лесным духам верит), то должны быть какие-то документы, должны быть записи и исторические справки о сошедших с ума ведьмах. Что, если озёра заманили сюда Агату? Нет, бред какой-то. Озёра все же неодушевленные, чтобы оставить записку и прибить ее к стенам школы. Но вдруг возникшее неприятное ощущение, будто кто-то следит за ней, прилипает к Алёниной спине и заставляет ее оглядываться и идти чуть быстрее. Это не трусость, напоминает она себе, это вполне объяснимая опасливость. И желание как можно быстрее нырнуть в лес и найти знакомые тропки. Едва она сворачивает от озер в лесную чащу, как навстречу ей идет, покачиваясь, хромой старец. От неожиданности Алёна дергается, но, узнав его, облегченно выдыхает. — Внученька, я тут сумку потерял, да сослепу не вижу ниче-ё. Помоги найти, а, — скрипучим голосом обращается к ней старец. — Не нужна я тебе, боли-башка, иди дальше. Он замирает на месте от удивления, но Алёна идет прямо ему навстречу, совершенно не боясь и не пытаясь спрятаться от него за деревом. — А-а, — тянет старец. — Ведьма! Он произносит это так, будто узнал конкретно ее. Но Алёна не помнит, чтобы заводила дружбу с одним из них, поэтому на ее лице появляется извиняющаяся улыбка, когда она проходит мимо. — Извини, сегодня не повеселишься, — отвечает она без тени насмешки. — В следующий раз повезет больше. — Ну ступай-ступай, коли такая умная. Смех боли-башки напоминает скрип сухих деревьев. Она идет дальше, не оборачивается и не проверяет, не летит ли на нее какое-нибудь подкосившееся дерево. Все же есть определенные преимущества того, что их школа расположена именно здесь, а не в другом месте. Оставшаяся дорога до дома проходит поразительно быстро и спокойно. На улицах Рязани ощущение, что за ней кто-то наблюдает, исчезает, и Алёна чувствует себя намного спокойнее. Она заворачивает за угол, направляясь, к подъезду и замечает, что на лавочке ее ждет Лета. Сидит в телефоне, покачивает ногой и совершенно точно ждет именно ее. Черт! Алёна проверяет телефон, вытащив его из кармана, и замечает порядка семи пропущенных сообщений и три звонка. И это если не прибавлять к ним те, что накопились за неделю, в течение которой она максимально изобретательно и находчиво избегала Лету всеми мыслимыми и немыслимыми способами. (Говори они с Волкодав не только о родителях и травме отвержения, Алене бы стоило обсудить с психологиней еще и это.) На секунду ей приходит в голову совершенно дурацкая идея: сбежать. Развернуться и уйти, рассчитывая на то, что рано или поздно Лете надоест сидеть у подъезда, она решит, что просто не заметила, как Алёна прошла домой. Можно где-нибудь поужинать, а домой и ближе к ночи прийти. Но это будет выглядеть совсем как-то погано, поэтому Алёна делает глубокий вдох и решительно направляется в сторону подъезда. Не убьет же ее Лета в самом деле. Хотя… если это она связана с пропажей девочки-первокурсницы, то кто знает, что с той случилось. Нет, нет, нет. Это бред, навязчивые мысли. — Привет, — произносит она первой, привлекая внимание Леты. — Привет! Лета приободряется, поднимается на ноги, но тушуется и засовывает руки в задние карманы джинсов, предварительно пихнув телефон в карман куртки. — Мне показалось, что ты меня избегаешь и я… — она сбивается, голос подрагивает. — Я даже не подумала, что буду выглядеть как ненормальная, если приду к твоему дому. Если хочешь, я уйду. — Нет, нет, — останавливает ее Алёна. — Все в порядке. Я действительно вела себя как дура. — Адрес мне дала Дима. Наверное, стоило спросить тебя, но ты не отвечала и… Я и правда звучу как ненормальная, да? Губы Леты растягиваются в неловкой улыбке, и Алёне хочется постучать себя по голове, лишь бы не вестись, как последняя влюбленная дурочка, на этот смущенный голос, на взгляд темных глаз и звук ее голоса. Все в Лете буквально кричит о ее искренности, и Алёне так сильно хочется ей верить, что она не может ничего с собой поделать. Она улыбается в ответ и говорит: — Мне стоило поговорить с тобой, а не избегать тебя. Тогда бы тебе не пришлось просить у моей подруги адрес, и сейчас тебе не было бы так неловко. Так что получается, что это я виновата. Между ними повисает пауза, и Алёна колеблется: позвать ее в квартиру, налить один из чаев Марты и поговорить или снова замолчать, сослаться на важные дела и сбежать, оставив Лету стоять у подъезда. Что ей делать? — Если сейчас не самое подходящее время… — произносит Лета, словно читая ее мысли. — Нет, — поспешно обрывает ее Алёна. — Нет, все нормально. Нам и правда нужно поговорить. Она лезет за ключами, подходит к подъездной двери, набирает код домофона и кивает Лете. — Пойдем, познакомлю тебя с тетей. — Ого, — усмехается Лета. — Мы уже знакомимся с родителями? Не слишком ли ты торопишь события? Пройдя мимо, она подмигивает, и Алёна ловит себя на том, что давит короткий смешок. Она и правда ей нравится — забавная, остроумная и такая прямолинейная. И портить все то, что едва-едва начало зарождаться между ними, нет никакого желания. Но висящий в воздухе перед главным корпусом ботинок Агаты заставляет ее невольно вздрогнуть, неожиданно вспыхнув в памяти. В подъезд Алёна заходит с ощущением тяжелого груза, тянущего ее куда-то на дно. Совсем как во время транса, но намного страшнее.