***
Oh, baby it's just your body Go, let in everybody They won't be there when you're sorry Other people Oh, baby it's just your body Will it know that you love somebody Who won't be there when you're sorry? Other people…
Это унизительно. Костя не жалеет сил, вбивая Татищева в кофейный столик. Рычит, как зверь, кусает ухо до крови, сжимает худые бёдра. А Юра молчит, схватившись за углы столика, изредка шипит и утирает слёзы о рукав свитера. Внутрь будто запихнули раскалённое тавро и ведут им туда-сюда. Пытаясь вбить в само естество, чья Юра шлюха. Покоцанное ухо оставляют и Татищев даже расслабиться не может, его тут же кусают за загривок и вдалбливаются сильнее. Хлюпает то ли кровь, то ли сперма от предыдущего раза, Челябинск не различает. Его одолевает невозможная слабость, он благодарен тому, что не чувствует боли как таковой. Это происходило всё чаще и чаще, Костя мог приехать в любой момент и потребовать близости. Пару раз это было даже на заднем сидении тонированной иномарки. Юра просил прекратить, молил остановиться, но каждый раз отказывался слабее. Уралов просто не слушал протесты, предпочитая напоминать, чем грозит непослушание. Случалось, что Татищев выл, глядя в потолок, а Костя кусал всё его тело, оставляя унизительные следы секса. Они были везде, на руках, ногах, на шее, засосы опоясывали тело как цепи, как печать принадлежности. Аня должна была уже встретить Катю и Серёжу у себя, возможно она скоро позвонит. Милая Аня влюблённая в Костю, она и не помыслит, что тот дерёт во все дыры влюблённого в неё Юру. Татищев всхлипывает нежелательно громко, во рту вкус железа от прокушенной щеки. Он не сопротивляется, когда его переворачивают боком, продолжая смотреть в никуда. Свитер задирается и Костя пользуется этим, губами хватая красные опухшие соски. Пальцы снова до синяков стискивают бёдра и невыносимо большой член бьётся внутри обо что-то. Юру тряхнуло. Когда разряд удовольствия пронзает тело, Челябинск порывается отползти. Но его грубо придавливают обратно и ускоряют темп, заставляя почти пищать от удовольствия. Сам того не осознавая, Юра захотел вырваться, на что его схватили за волосы и впечатали в столик. Горячее дыхание обдало уши, Костя угрожающе прошипел: — Подумай о детях Юра… Успокойся, дыши глубже и не забывай стонать погромче. Они очень расстроятся, если вам придётся расстаться… Челябинск сжимается разом при упоминании детей и тут же заставляет себя расслабиться. Ложится на спину и руками раздвигая ноги, так нравится Уралову. И стонет, по-блядски громко, прогибаясь в спине, чтобы член сразу бил в простату и позволил забыться. Костя как зверь хватает исхудавшую талию и носом отодвинув полы свитера снова подцепил сосок. Целовал, кусал, оттягивая, доставляя удовольствие вперемешку с болью. Он совсем недавно стал отцом дважды, его Снежа выглядит ещё как четырёхлетний смертный. А Серёжа ещё не забывший голода и страха войны ненавидел статьи и новости о перестрелках. Они нуждались в Юре, в нормальном отце, а не полоумном Косте, который ебёт Челябинск без презерватива. У Юры ноет спина, ноет что-то глубоко внутри и он глотая слёзы удовольствия прижимается в объятиях в Екатеринбургу. Тот останавливается ненадолго, потом снова срывается на бешеный темп, Татищев орёт. Его наизнанку выворачивает от невозможной толщины и длины внутри. Не каждая женщина способна принять такое с первого раза, а Юру брали без слов, доводя до трясучки. Всё ещё трудно забыть первый раз, когда Костя брал его на столе в кабинете УФО, совершенно не заботясь о комфорте. По собачьи, вгоняя член до упора, Челябинск орал тогда от невыносимых чувств и боли предательства. Захлёбываясь в горьких слезах он хотел умереть. Его насиловал лучший друг, как шлюх не трахали после зоны. Ещё несколько дней после этого, Юре казалось, что Костя внутри. — Мне нравится эта твоя черта, — Екатеринбург наклонился и языком убрал слёзы, — плача от удовольствия ты выглядишь таким беззащитным… У Кости глаза как омуты, когда он наклоняется над Татищевым. Челябинск сразу понял, что тот хотел сделать, поэтому отвернулся. Он не хотел этого, ни в первый раз, не в последующем. Его коробила мысль, что такой добрый город, хоть и со своими тараканами стал безжалостным психом. От отказов Уралов злился сильнее и остановился неконтролируемым. Так и есть, Костя зарычал низко-низко и до крови укусил за ключицу, Юра только сцепил руки в замок и прижал их к груди. Больше чем на бога, он надеялся на Екатеринбург, что тот наконец придёт в себя и перестанет совершать ошибки. От стресса Челябинск даже начал курить, в ужасающих количествах, порой задыхаясь с непривычки. Никто не замечал его чувств, его переживаний, все были погружены в себя. Ни брат, ни сестра, ни дети, никто не хотел замечать как Юра задыхается в переживаниях. Даже Аня и Костя, и те не смотрели на него пристально, как в ранние годы. У Перми проблемы, у Екатеринбурга Питер, у Уфы есть Оренбург и наркотрафик, что уж говорить о сестре, Казань шла по-крупному. Только Челябинск смотрел на бедлам вокруг и убаюкивал неспокойную Катю, обещая лучшее будущее. Хотя не верил в него сам, как и Магнитогорск, который сгибался от количества груза на своих детских плечах. Костя дышит тяжелее и на руки подхватывает Татищева, заваливаясь на скрипящий диван. Юра воет от горячей спермы выливающейся в него и трясётся, Екатеринбург целует плечи, шею пальцы на истерзанных руках. Ему хорошо, он удовлетворён, Челябинск следит за каждым его движением. Ждёт пока можно встать и уйти в ванную, они сидят недолго. У уставшего и изнеможенного Юры нет сил сопротивляться, когда тащат в в ванную на руках. Только шипит, когда пальцы Уралова бесцеремонно врываются в него прямо на ходу и просит подождать. А когда до него наконец доходит осознание того, что будет, он цепляется за дверной косяк. И тараторит: — Костя, пожалуйста, Костенка! Нельзя там! Я не выдержу, пожалуйста! — Его трясёт уже не от отходняка, а от страха сделать это в ванной, перед зеркалом, как в прошлый раз. Образ толстого члена проникающего в его задницу отпечатался где-то в подкорке. Он видел как его дырочка растягивается запросто принимая этот невыносимый размер, чувствуя как разряды удовольствия разносятся в теле. Ему страшно, что это повторится. Он больше не сможет мыться в этой комнате и не позволит этого детям. — Успокойся, я только помогу помыться. Как говорит и как двигаться Екатеринбург на данный момент жутко напоминает его старого. Это спокойствие вконец убеждает Юру и он с опаской отпустил злосчастный косяк. Костя и правда только помог, бережно проходясь по каждому оставленному им следу. Юра будет завтра до крови скрести их мочалкой. Чтобы все засосы, укусы и синяки слились воедино. И в довершение уже привычно поцеловал колени, которые не успевали зажить. — Как же я люблю тебя, — Заворожённо шепчет Костя, вытирая тело Юры. А того коробит от этих слов. — Не делай глупостей и всё будет хорошо. Я защищу тебя и детей. «Защити нас от себя» — думает Татищев, пока его несут в кровать. — Когда вернутся Катя и Серый? — Скоро. Не думай об этом. Когда Уралов ложится рядом, Юра плотнее закутывается в одеяло. «Скоро» — от трёх дней до недели. «Не знаю» — до двух недель. «Замолчи» — значит не спрашивай себе и детям во благо. Челябинск начал легко переводить немногословного собеседника. — Я люблю тебя. — Повторил Костя. Даже зная что не получит ответа. Он как никто другой знает, что когда-нибудь это закончится и Юра просто уйдёт даже не оглядываясь. Или остановитлся Екатеринбург сам, когда придёт время, будет ненавидеть себя, на коленях молить прощения и боятся. Тех криков что застыли в его голове, тех слёз и крови, что он пролил. Но пока время не пришло, он будет брать всё, что может. Юра сжался в позе эмбриона и часто-часто задышал. С каждым признанием голос становится всё отчаяннее. Ему страшно. Он так и не смог заснуть, ощущая тяжёлые руки даже через плотную ткань накрывающую его. Костя спал чутко, даже если рядом люди которым можно доверять. Челябинск смотрел долго, наблюдая за «бегающими» под тонкими веками глазами. Потом решившись, половиной одеяла накрыл Уралова и прижался щекой к его груди. Слушая мерный стук сердца Юра успокоился и невесомо поцеловал загорелую шею. Костя наблюдал, не решившись прервать Татищева. Если бы не желания, которые было не обуздать, они могли сделать всё правильно. А не так, чтобы тонкую стену между ними было не восстановить. — Люблю…