Исцеляющая улыбка

«Мой, только мой… Люблю. Никому не отдам», – прерывисто шептал Чонгук, уверенно входя в омегу и прижимая его всем телом к постели. Он проникал глубоко, но нежно, целовал ключицы, шею, рот, выходил с оттяжкой, спускался губами на живот и даже успевал приласкать языком омежий член. Сокджин привычно плавился от удовольствия, наслаждаясь запахом мужа, на время затыкая сексом огромную свербящую дыру внутри. Ему было приятно слушать признания, греющие самолюбие и тешащие тщеславие. Он восхищался своим альфой, порой сам себе завидуя, что этот великолепный экземпляр самца принадлежит только ему. И вот – финал, разливающееся по телу удовлетворение, но все это на фоне не прекращающейся тянущей душевной боли. Он не сомневался в муже, для этого не было вообще никаких причин. Не сомневался в себе. Он любит и любим. Но жизнь стала напоминать теплое уютное болото, в котором комфортно тонуть и нет желания вынырнуть, чтобы сделать глоток свежего воздуха. И даже секс превратился в ежевечернюю рутину, хоть и приносил качественную разрядку. Во время занятий любовью Джин предпочитал отдаваться сзади или не открывать глаза, чтобы Чон случайно не увидел в них усталость и равнодушие. *** Они были знакомы почти всю жизнь. И столько же друг друга любили. Четырехлетним карапузом Чонгук, впервые увидев Сокджина, сразу же заявил, что женится на нем, когда вырастет. «Это мой омега! Мой!» – еще долго слышал звонкий голосок Джин, когда родители уводили малыша домой, и это заявление так сильно отозвалось в душе девятилетнего мальчика, что он уже никогда не смог его забыть. Джин, конечно, не верил, что разница в возрасте позволит им быть вместе, но мечтать ему никто не запрещал. Фантазии уносили его в их счастливое будущее, рисуя картины красивого дома, прелестных детишек и размеренной семейной жизни. Когда альфе исполнилось десять, их - к огромному удивлению Джина и неуёмному восторгу Чонгука - помолвили, и свадьба стала делом решённым, как только младший достигнет брачного возраста. Генеалогическое древо Джина могло похвастаться королевской кровью, у Чонгука родословная была поскромнее. Видимо, именно этим объяснялось желание его семьи породниться со знатью. На совсем юном папе Сокджина женился боготворивший его зрелый альфа. Омега был взбалмошной и экзальтированной особой, обладающей выдающимися вокальными данными. Пение было его страстью, но высокое происхождение не позволило раскрыть в полной мере свой талант, выступая перед публикой, что сыграло с ним злую шутку. Не имея возможности самореализоваться, он стал профессиональным прожигателем жизни, бездумно тратящим деньги отца, который ни в чем не мог ему отказать. Наряды, бриллианты, путешествия, алкоголь и даже азартные игры – в один прекрасный день такой образ жизни привел их к банкротству. Джину было семнадцать, когда его родители просто исчезли, пропали в море. Яхту нашли, а их нет, но ходили упорные слухи, что они намеренно свели счеты с жизнью, побоявшись позора и нищеты. Все имущество, дом, земли ушли с молотка за долги. Отец Чонгука, которому тоже задолжали, назначил Джину небольшое содержание, определил в лучший столичный пансион для благородных омег и благополучно забыл о нем, уехав в зарубежный филиал. По возвращению отца Чонгук понял, что ни о каком браке речи больше нет. Ему было велено выбросить свои фантазии из головы и сосредоточится на учебе. Ведь рано или поздно он возглавит семейную империю. Чонгук хоть и был совсем еще ребенком, но упрямым и упорным. Поняв, что ничего другого, как дать идти времени своим чередом, ему не остается, он стал со всем усердием грызть гранит науки, определив для себя главным приоритетом финансовую независимость, дающую самостоятельность и право выбора. *** В шестнадцать лет ему наконец-то удалось вырваться в город. Деньги открывали ему двери в самые престижные заведения, но вступительные экзамены при этом никто не отменял. Поэтому он убедил отца, что сельской школы и домашних учителей недостаточно для успешных результатов. Отец счел доводы разумными и выполнил желание сына, определив его в колледж для альф, дающий возможность, достойно подготовиться. Попав в столицу, он начал активно искать Джина. В будни прилежно учился, а в выходной обходил пансионы, пока в одном из них ему не улыбнулась удача. - Чон Чонгук, вы тоже свататься? – крепкая фигура и мужественная внешность, благодаря которым парень выглядел старше своих лет, ввели в заблуждение дворецкого. – Апартаменты 412. Но Вам придется обождать. Ким Сокджин принимает другого жениха. «Жениха! Как? А вдруг Джин согласится?! Этого нельзя допустить!» Чон стремглав припустил по лестнице, чуть не снеся смотрителя, в мгновение ока преодолев пролеты. Не снижая скорости, промчался по коридору, отсчитывая номера комнат. И вот – заветная дверь! Он отдышался, пригладил волосы и вошел, не постучав. Ведь он пришел к своему омеге! *** Джин принимал гостя. Альфы, влекомые его потрясающей внешностью и родословной, сватались к нему уже три года, но он, как и сейчас, неизменно всем отказывал. Возраст Джина уже предполагал расставание с пансионом, но его пока не выселяли, в надежде, что достойный кандидат вскоре отыщется. За брак выбранный Джином альфа должен был внести денежный взнос администрации заведения, которая, зная рыночную стоимость омеги, все же рассчитывала на солидный куш. Жених совершенно не нравился Джину. Пожилой располневший мужчина. Богатый фабрикант и землевладелец. Джин видел, что он нужен ему как аксессуар. Красивое лицо, великолепная фигура, достойное воспитание, ну и титул в придачу: таким супругом можно похвастаться. Он видел свою незавидную судьбу классического бесправного омеги, безраздельно принадлежащего мужу. – Значит мои ухаживания, подарки ничего не значат?! – Они все нетронуты. Будьте добры забрать их. Отказ вызвал гнев альфы и он набросился на Джина. – Не хочешь по-хорошему, я возьму тебя силой и куда ты потом, порченный, денешься, – агрессивно заламывая омеге руки, мужчина теснил его к кровати. В этот момент и вошел Чонгук, который инстинктивно рывком отбросил альфу от омеги. – Да, что ты себе позволяешь, сопляк, – гневно рычал мужчина, не решаясь связываться. Несмотря на юный возраст Чон выглядел очень внушительно. Потрясенный Джин стыдливо запахивал на груди порванную рубашку. – Подите прочь! – сохранив самообладание, презрительно воскликнул он. – Быстрее! Вам же сказано уходить! – дрожащим от ярости голосом добавил взбешенный Чонгук. – Кто это еще такой? – пытался контролировать ситуацию жених-неудачник. – Это мой суженый, мой альфа, – твердо сказал Джин, хотя внутри у него все сжималось от пережитого испуга. Господин, хлопнув дверью ушел, злобно ворча, что такой строптивый омега закончит в публичном доме. Там его научат, как себя вести и слушаться альф. *** С этого дня Джин понял, что подзадержался в детстве, непонятно на что надеясь, пора брать жизнь в свои руки и кончать с инфантилизмом. Этому способствовала судьба в лице вовремя подоспевшего на помощь Чонгука. Он покинул пансионат. На накопленные из содержания деньги снял небольшую комнатку и устроился на работу в музыкальную школу. От папы ему достался голос и он прекрасно играл на фортепиано, чтобы обучать этому юные таланты. Чонгук помогал ему как мог. Он относился к Джину уважительно, неизменно называл его «хён», хоть того это смущало, и всячески подчёркивал его главенство в их союзе. Каждое воскресенье они обязательно встречались, и Чон старался скрасить их досуг, тратя все карманные деньги на приятные мелочи для Джина. Со стороны они выглядели парочкой, но отношения не выходили за рамки дружеских. О браке не говорили: Чон пока стеснялся, хотя для себя все давно решил, а Джин не заглядывал так далеко. В день совершеннолетия Чонгук получил известие о зачислении в лучший заграничный университет и пританцовывал возле работы хёна, не в силах усидеть на месте. Он был такой воодушевленный, что Джин старался не выдавать своей грусти, чтобы не испортить настроение младшего. Сидя в бедной комнатушке, Чон делился с ним радужными планами, говорил об их совместном будущем, обещал писать каждый день, а Джин видел только его губы, с которыми ему предстоит надолго разлучится. И не справившись с желанием, он легонько прижался к ним своими губами. Умолкнувший Чонгук, вздрогнул всем телом, вскинул руки и притянул омегу к себе. В темноте они неспешно исследовали тела друг друга, а их глаза светились ярче звезд, заглядывающих в чердачное окно. В их любовной песне не было места похоти – лишь всепоглощающая нежность. Легкие касания, шелест, шепот, стоны, вздохи, гармоничное слияние и снизошедшее блаженство в финальном аккорде. Отдышавшись, Джин пристально посмотрел Чонгуку в глаза. – Я хочу стать твоим полностью, – повернул он голову, открывая доступ к шее. Чонгук зачаровано провел пальцами по бархатистой коже, по трепещущей жилке. – Ты никогда не пожалеешь об этом, хён… Я люблю тебя. Он робко сомкнул зубы, но, не совладав с инстинктом, сильно прикусил и тут же зализал кровь. – Мой омега, мой… – опалил свежую метку горячим дыханием, уткнувшись в шею любимого, и вскоре засопел, уснув от переизбытка эмоций, не выпуская Джина из крепких объятий. *** Утром Чонгук настаивал, чтобы Джин тоже поставил ему метку, но тот был непреклонен. Это не рекомендовалось до двадцати одного года, так как организм альфы окончательно созревал к этому возрасту. Кроме того, метка омеги на альфе никогда не стиралась, считаясь обручальным кольцом со всеми вытекающими последствиями. Поэтому редкий альфа позволял себя метить, оставляя возможность иметь свободу в отношениях, менять любовников, бросать омег и не содержать их после развода. Но Чон азартно доказывал, что так нечестно и несправедливо, он тоже хочет принадлежать ему. – Ты и так принадлежишь мне. Весь без остатка, – Джин погладил альфу по щеке, и Чон вмиг потеряв всю запальчивость, потерся о ладонь ласковым котенком. *** Проводив Чонгука, Джин пришел на службу, где прямо с порога начались первые неприятности. Старый вахтер-омега, втянув его запах, по-доброму улыбнулся. – Нельзя же быть таким неприлично счастливым. Это тот твой мальчик-альфочка, да? Жаль, что тебе придется уволиться. «Почему я должен уволится?» – недоумевал омега, но все понял, когда его директор-альфа, принюхавшись, изумлённо раскрыл глаза. – К сожалению, мы не можем более пускать Вас к детям. Это неэтично! Учитель должен пахнуть нейтрально, поэтому я и взял на работу девственника. А теперь от Вас за версту несет омежьими феромонами. А среди ваших учеников есть альфы. Конечно, еще не проявленные, но при таком сильном запахе даже они не смогут думать об учебе. Спустя два дня к Джину явился папа Чонгука, нарочито вежливый, хотя и «тыкающий» ему. – Ты же понимаешь, что портишь моему сыну жизнь? Если он останется с тобой, отец откажет ему в доме, лишит и содержания, и наследства. Что вы будете делать без денег? Как жить? Зачем юному мальчику нищий взрослый омега? Что ты ему можешь дать? Тем более попользованный другими альфами. Он унизил Джина, хотя не мог не почувствовать, что комната пропитана запахом Чонгука, а на шее омеги ярко горит сделанная им свежая метка. Джин признавал его правоту, хотя сам не собирался отказываться от Чонгука. Плакать и страдать ему было некогда, да и не на что, решения требовали насущные задачи. К его радости, антрепренёр, к которому он сходил по наводке директора, сразу предложил ему договор на год, причем с гастрольным туром. Ким Намджун слышал выступления Джина на концертах в школе и был очарован им. Джину некуда было деваться, и он отправился в путешествие. Так они потеряли связь с Чонгуком. *** Другие альфы теперь долго не представляли для него угрозу, метка любимого на шее была охранительной грамотой. Даже если ее не обновлять, она год, как минимум, не даст им права даже приближаться к нему. От грустных дум отвлекала и не давала хандрить работа. Он пел страстно и самозабвенно. Разлука с любимым придавала его серебристому нежному голосу особые нотки. Исполнение, пропитанное искренностью, тихой грустью и надеждой, привело к ошеломительному успеху. Газеты строчили о нем хвалебные оды, зрители рукоплескали стоя, а на спектакли были всегда аншлаги. Его наперебой звали к себе ведущие сцены мира, предлагая условия одни заманчивее других. По совету Намджуна он выбрал театр и уехал за границу. Ему часто поступали предложения руки и сердца. Метка, хотя и виднелась, уже давно утратила свою власть. Талант, красота, безупречное воспитание, родовитое происхождение – он был выгодной партией со всех позиций. Но Джин никому не отвечал согласием. Ни душа, ни тело, не отзывались, а терпеть неравный брак ему было незачем. Самостоятельно зарабатывающий омега не нуждался в покровителе. К тому же Джин не переставал верить в чудо, что альфа найдет его, как отыскал в первый раз. Тем более вдали от родины нравы были иными: альфы и омеги по закону имели равные права. Альфы держали свои инстинкты в узде и не распускали руки. Незамужний омега ни у кого не вызывал осуждения и был волен сам решать, как ему жить. Мог иметь любовника, а не мужа, и не хотеть детей. Дома же омеги должны были либо принадлежать альфам, либо принимать подавители, подрывающие здоровье, чтобы не тревожить их покой. *** Отработав очередной спектакль, Джин устало снимал грим, всерьез подумывая об окончании сольной карьеры. Несмотря на успех и бурю оваций, он сам был недоволен выступлением. Уже не в первый раз ему показалось, что голос его подвел. Даже появился страх, что он совсем пропадет. Вдруг дверь без стука открылась, и в комнату вплыл огромный букет бордовых роз, источающий дурманящий аромат. Джин недоуменно смотрел на это варварское великолепие, которое несмотря на некое дурновкусие ему нравилось. А когда из-за цветов показались родные глаза, о которых он грезил все эти годы, и звонкий голос проговорил: «Я вернулся, хён. Будь мом мужем», – ему почудилось, что и не было никакой разлуки. Дальше все было как в тумане. Он послушно шел за Чонгуком, ведущим его за руку, сперва в автомобиль, потом в фешенебельный ресторан, где ел, не отрывая от парня глаз и не чувствуя вкуса пищи. В номере роскошного отела механически принял ванную и нанес ароматный лосьон, окончательно не веря в реальность происходящего. И лишь ощутив обжигающую кожу любимого на своей прохладной, он словно вынырнул из морока. Джин почувствовал одновременно наслаждение и боль, когда Чонгук, лаская его тело, не знавшее других альф, обновил метку и благодарно прошептал. – Спасибо, что дождался, хён… А после перевернулся на спину, потянул на себя омегу, и запрокинув голову, потребовал. – А теперь твоя очередь. Сделай это… *** Чонгуку едва исполнилось двадцать два, но он уже имел впечатляющий послужной список. Экстерном окончив университет, еще студентом стал играть на бирже. Видя успехи сына, отец ссудил его деньгами, которые тот очень быстро существенно преумножил и имел уже свой собственный независимый капитал. Если отец так и развивался в производственных сферах, качая нефть, торгуя лесом, строя железные дороги и создавая автомобили, то Чон подвизался в направлении инвестиций и даже подумывал об открытии банка. Чонгук выкупил родовое поместье Джина и преподнёс его как свадебный подарок. Они безмятежно прожили вместе уже пять лет. У них было двое детишек: старший – альфа Тэхен, похожий на отца, и омежка Чимин, вылитый папа. Петь Джин перестал, хотя муж был абсолютно не против его карьеры. Они могли бы поселиться в столице, а не в пригороде, если б Джин захотел служить в театре. Присматривать за детьми вполне мог целый штат нянь. Но Джин, полностью посвятив себя семейным делам, стремился быть самым лучшим, если не идеальным супругом, чтобы даже тень дурной родительской славы не коснулась его альфы. Привычка во всем полагаться только на себя закалила его характер, а подчинённое положение омеги научило скрытому смирению, сдержанности и умению не выказывать истинные чувства и мысли. И даже Чонгук не смог окончательно сломать эту клетку, хотя всеми силами пытался. Скорее Джину удалось оплести его путами приличий и стреножить свободолюбивого гордого арабского скакуна. Чонгук неизменно поступался своими интересами, не желая расстраивать омегу. Это чувство было похоже на жертвенную любовь отца Джина к папе, и он временами ужасался, подмечая в себе такие же нотки стервозности, как у его родителя. Боясь несчастий, он всячески ограждал семью от рискованных потрясений. Так не пустил Чонгука на восхождение на Эльбрус, которое совершили выпускники его университета по поводу столетия альма-матер Подвижным играм с детьми предпочитал интеллектуальные, приветствуя шахматы и падук. Чонгук был ярым болельщиком футбола и хотел однажды пойти на матч с детьми. – Да ты что! Футбольные фанаты – это же исчадие ада! Ты хочешь повести детей к этим животным? Тогда Чонгук впервые взорвался. – Мне кажется ты растишь детей уж в очень тепличный условиях! Ну ладно, Чимин, но Тэхен ведь альфа, ему нужны мужские занятия. – Я все сказал, – отрезал Джин, смывая макияж перед зеркалом. Чонгук хлопнул дверью и вернулся лишь под утро с извинительными бриллиантами. Джин благосклонно принял сверкающий чокер, в котором занялся с Чоном примирительным сексом, поставившим точку в ссоре. Тридцатидвухлетие Джина муж предложил отпраздновать морским круизом вместе с детьми, которые восторженно загалдели от такой перспективы, но притихли под холодным взглядом омеги. – Что ты придумал? Это небезопасно. К тому же, они еще очень малы для путешествий. Больше Чонгук ничего ему не предлагал, только стал возвращаться с работы гораздо позднее обычного. И грустнее. А день рождения отметили традиционным приемом с кучей пьющих и едящих ненужных людей на лужайке и дорогим фейерверком. Джин отходил от гостей неделю, переутомившись, организовывая свой безупречный праздник. *** Печальное событие – кончина главы семьи – вскрыло пикантные подробности. Оказалось, что у отца была фактически вторая семья, и зарубежным филиалом руководил его родной сын Чон Хосок по возрасту чуть старше Чонгука. Теперь его ждали на оглашение завещания. Когда гости вступили в дом, к великому стыду Джина дети с криками выскочили в холл. – Отдай, отдай! Это мой мелседес, мне подалили! – пытался забрать машинку у брата маленький хорошенький омега, а необыкновенно красивый темноволосый альфа гудел в ответ. – Ты иди кукол своих наряжай, модельер. Не дело омегам машинами играть. Нужна она тебе. – Нужна! У меня в ней плинцесса есдит… – чуть не плакал малыш. – Мальчики, – строго сказал Джин. – Вы разве не видите, у нас гости. Мальчишки мгновенно стали по стойке «смирно», но Чимин не переставал потихоньку тянуть у Тэхена свою игрушку. Хосок расплылся в улыбке, сделавшей его лицо необыкновенно прекрасным, и присел на корточки возле них. – Привет, ребятки, я – ваш дядя Хосок. Позволь подарить твоей принцессе новую машину. Какую она хочет? – Лойс-лойс, как у настоящей кололевы, – застенчиво потупился ребенок. – Ну, договорились. Красную, да? – протянул мужчина руку. – Класную, – согласился Чимин и важно пожал руку. – И еще Полш. Можно? Хосок согласно прикрыл глаза. Тэхен с недоверием смотрел на эту сцену, раздумывая, не попросить ли ему тоже что-нибудь у доброго, щедрого дядюшки. Джин кашлянул, привлекая внимание. Гость повернулся ко взрослым, чопорно кивнул и щёлкнул каблуками. – Чон Хосок к вашим услугам. Мой муж Мин Юнги, композитор, исполнитель и театральный продюсер. Чонгук представил Сокджина, и Хосок, вновь мило улыбнувшись, осторожно пожал ему самые кончики пальцев, как будто трогал невообразимо хрупкую вещь. А потом сгреб руку Чонгука и просиял. – Здорово, брат. Что касается наследства, то мне ничего не нужно. Но я очень рад, что у меня появился ты. Надеюсь, мы подружимся. Джин ничего не понимал. Каждая улыбка Хосока, а он, не скупясь, раздавал их без счета, отзывалась сладким томлением в груди. Её мощность могла бы без проблем осветить весь дом. Она сияла ярче рождественских гирлянд на главной площади, будила тревожащие смутные воспоминая и казалась долгожданным подарком. *** Джину не хотелось вылезать из кокона своих странных дум и непонятных чувств. При мыслях о Хосоке начинало стучать в висках. Его изящные ладони нестерпимо хотелось ощутить на своей талии. Хотелось, чтобы его глаза с той же нежностью, что смотрят на Юнги, глядели на Джина, а улыбка, эта волшебная, чарующая, неземная улыбка была адресована ему, а не хмурому мелкому омеге, который не иначе как по недоразумению был его мужем. Джин не поехал с Чонгуком на поминальный прием в дом его отца, чувствуя вину, что не поддерживает мужа в столь трудный момент, но играть в игры с незнакомыми людьми, принимать формальные соболезнования и держать лицо был не в силах. Поэтому он сказался больным: его, действительно, лихорадило, на щеках горел румянец. Ему хотелось нежится под одеялом, спрятавшись от всего мира, пить чай с малиной и смотреть, как за окном падает дождь. Джин представил, как Чон сейчас с удовольствием валялся бы с ним в постели, разговаривая о пустяках. Как к ним пришли бы дети, как заливались бы звонким смехом, катаясь на спине альфы. Они бы читали книжки, строили башни из кубиков или играли в настольные игры. Так раньше и было, пока Джин не решил, что мальчикам приходить в спальню родителей неприлично, и играть нужно исключительно в детской. Даже сейчас Чон с легкостью наплевал бы на все условности и никуда не пошел, отдав дань памяти отцу иным способом, а не среди толпы чужих людей, которым, в сущности, все равно на его потерю. Осознав, что именно он, настаивая на соблюдении приличий, своей чопорностью привнес в их дом тоскливую атмосферу, Джин еще больше расстроился. Он чувствовал себя нездоровым, но недомогание было вызвано волнением, испытываемым при виде этого нереально жизнелюбивого Хосока. Таким когда-то был и его Чонгук… За неделю, что гостил Хосок, омега совершенно измучился. Джину он казался камнем, пробившим толщу их унылого быта. Теперь лед вокруг полыньи крошился, скоро пойдет шуга, а потом вода очистится, станет текучей, прозрачной и полноводной. Но так жутко принимать эти перемены, потеряв под ногами твердую опору, и ступать на зыбкую поверхность. *** Омега вытащил себя из кровати и, проходя мимо гостиной, присел за рояль. Чонгук купил дорогущий коллекционный Steinway, чтобы тот не забывал свою любовь к музыке, но в последний раз он играл и пел еще до рождения Тэхена. Он испытывал страх перед этими черно-белыми полосками. Когда-то приветливые сейчас они выглядели враждебными, он физически не хотел к ним прикасаться. Джин вздрогнул, когда в комнату вошел Хосок, опираясь на трость, и присел на диван. На конной прогулке он растянул лодыжку и теперь соблюдал покой. Юнги один уехал в город по делам. – Джин, привет. Ты ведь тоже человек искусства. Я не слышал, но Юнги говорил, что ты пел в опере. Может споешь для меня? – белозубо блеснула Джинова напасть. Омега обернулся и покачал головой, глядя на Хосока, по которому было отчетливо видно, как страдает, прося выхода, заточенная в травмированном теле кипучая энергия. И вдруг, повинуясь неконтролируемому порыву, пересел к нему и потянулся к прихотливо изогнутым в форме лука губам, наконец пробуя вожделенную улыбку на вкус. Хосок ответил. Руки Джина потянулись обнять альфу, но он мягко перехватил их, оставив между ними, сохраняя таким образом дистанцию. Их поцелуй не был страстным, не возбуждал те части тела, что ниже пояса, а волновал сердце. Он больше смахивал на поцелуй брата. В нем чувствовались нежность, забота, участие, человеческая любовь. Как на кинопленке Джин увидел кадры своего прошлого. Как они с Чоном выглядывают в маленькое окошко, наслаждаясь свежим запахом дождя. Как делят булочку на двоих и передают друг другу кружку с чаем, так как второй у Джина нет. Вот их первый поцелуй и утреннее пробуждение, когда они дрожали под тощим одеялом, пытаясь согреть друг друга. А вот счастливый Чонгук, стоя на одном колене, протягивает ему кольцо. И принимает конвертик с первенцем, со слезами на глазах благодаря Джина за это счастье. Он напомнил холодную одинокую юность, которую осветил и согрел пришедший в его жизнь Чон. И Джин вдруг будто проснулся. Пробудился от летаргии! Стало мучительно стыдно за свое поведение. Чонгук ни в чем не виноват! Всё это наваждение какое-то! Он слышал, что у омег от плохого отношения и неудовлетворённости срывало крышу. Они заводили любовников и сбегали из дома. Но ему-то на что жаловаться?! Муж богат, молод, красив, сексуально привлекателен и состоятелен, а главное любит его до безумия и исполняет малейшие прихоти. Он резко отпрянул от Хосока, который еще держал его ладони в своих, предупреждая объятия. – Извини, – опустил глаза Джин и спешно покинул гостиную. *** Ночью Джин проснулся от холода. Осторожно встал, старясь не разбудить Чонгука, кутаясь в шерстяной кардиган, вышел, чтобы наказать прислуге подтопить печь, и услышал нежные звуки музыки. Он неслышно вошел в гостиную и присел позади пианиста, завороженный чувственной плавной мелодией. – Тебе понравился мой муж? – не оборачиваясь и не переставая играть, спросил Юнги. Джин смутился. – Это так заметно? – Более, чем очевидно. Для твоего мужа тоже. Джин промолчал, вспоминая каким мрачным стал Чонгук с появлением в доме брата. – Тебе кажется все унылым, бессмысленным и предсказуемым, но интрижка тебе не поможет. Тем более, я тебе его не отдам. Он – мой свет. Джин представил лучистые глаза Хосока, его негасимую живую энергию, способную расшевелить камни, и согласился с таким определением. – Ты плывешь по течению. У меня тоже когда-то было так, пока не появился он. Уверен, у тебя было также. Они очень похожи. Юнги замолчал, штурмуя особо сложный пассаж. – Именно Чонгук принес тебе свет, а ты погасил его, не справившись с силой огня. «Неужели Юнги прав? И я, действительно, обуздал огненную стихию, закидав яркое пламя рутиной, заменив страсть на привычку?» Музыкант еще поиграл и развернулся к Джину. – Я слышал тебя в Ла Скала. У тебя уникальный голос. Почему ты больше не поешь? – Боюсь, – неожиданно для себя откровенно ответил Джин. – Сперва за голос, мне казалось, я начал его терять. И брак пришелся, кстати. А теперь меня уже все забыли. – Я напишу для тебя оперу. Она поможет триумфально вернуться, – закрыл Юнги крышку рояля. *** Наутро гости уезжали, взяв с хозяев обещание ответного визита. Сокджин смотрел им вслед, прислонившись лбом к стеклу. Чонгук подошел и обнял его за плечи. – Прости меня, – прошептал Джин. – Есть за что? – тихо поинтересовался Чон. Джин обернулся и коснулся его губ. От работы с бумагами ранние морщинки лучиками разбегались от глаз альфы, тонкая оправа придавала солидность образу, а тяжёлый подбородок – брутальность. «Ему нет и тридцати, он ведь еще так молод, а я посадил его на цепь подле себя. Что я натворил?!» – Юнги сказал мне снова петь. – Здорово! – мгновенно загорелся Чон. – Я поддерживаю. – А еще я хочу поехать с тобой в горы. Как ты думаешь, я одолею восхождение? Чонук слегка обозначил улыбку, недоверчиво принимая неожиданные перемены в Джине. И омега вдруг увидел в этой неуверенной мальчишечьей улыбке все, о чем забыл, чего так давно не замечал. Его ноющий клубок в груди вдруг разбился на тысячу осколков, плотина прорвалась и мощный поток, смыв остатки сплина, затопил Джина счастьем. – Кстати, я читал в газете, что круизный лайнер «Олимпик» зайдет в наш порт. Давай начнем с малого и посетим его с экскурсией? Чонгук улыбнулся широко и свободно, шутливо потрогал лоб мужа, проверяя, нет ли у него температуры, но тот продолжил его изумлять. – И в воскресенье пойдем на футбол все вместе? Уверен, мальчики будут в восторге.