wine before a nap

Молодая грудь дышала жаром под широкой шершавой ладонью. Ребра двигало медленное глубокое дыхание. Единственное, что отделяло бьющееся в грудной клетке сердце и внешний, опасный для него мир – кожный покров. Барьер, который при желании можно было убрать. — Какого хрена, Минго? — голос был громкий; пока что без капли неуверенности. Приятно засосало под ложечкой. Не только от голоса Мугивары, но и от этого взгляда, такого прямого и открытого. Этот мальчишка, будто бушующая стихия – непоколебимый и всеразрушающий. И он наверняка из того типа людей, которые истинные лидеры, которых просто так не сломить, которые смогут найти выход из любой ситуации, даже если этот выход из положения будет тупорылым. Такие люди не терпят других таких же в том плане, что не смогут даже под прицелом дула изменить свою роль в обществе. В компромисс им почти всегда тяжело. Очень уж любят гнуть свою линию. Дофи находил в этом какое-то свое определенное очарование, в нагибании подобных людей. Не то чтобы они были в его вкусе, а сами эти чувства, получаемые во время процесса, его чувства, чувства Мугивары в момент подчинения – вот что было поистине непередаваемо. — Смотри, Ло, — говорит Дофламинго, притягивая молодого пирата с соломенной шляпой ближе к себе, грубо и властно оттягивая черные волосы на затылке, заставляя открыть шею, она так и манила взгляд и зубы. Что-то животное внутри защекотало, поднимаясь вверх, когтями изнутри цепляясь за ребра, рыча и вырываясь наружу; хотелось вгрызться в эту нежную кожу ближе к кадыку, почувствовать, как изнывает тело под ним, как бьётся учащенно и громко пульс в плотной оболочке артерии, и остановить себя ровно тогда, когда еще чуть-чуть и кровь сможет вырваться наружу, фонтанирующими брызгами измазывая и пачкая обоих. Он бы наслаждался каждым воем, каждым вскриком, которые вырывались бы из глотки его жертвы, которая сейчас перед ним в уязвимом приятном, лишь для Дофламинго положении. Ло смотрел на него со своего места. Со стула, который был на подобии трона, с высокой спинкой, обитый бархатом и украшенный белой резьбой по краям темного дерева. Эта бархатная ткань будто впитала в себя все человеческие страдания, кровь, боль и пот. Этот насыщенный цвет плотно ассоциировался с кровопролитными событиями, борьбой за власть, где страдают обычно невинные люди, и казнью, где палачи отрубают головы день за днем, а толпа смотрит и ликует. Дофламинго он нравился, но на фоне этого обольстительного роскошного трона Ло был серым и неприметным: темные мрачные тона ложились подле его фигуры тенями, виднелись лишь небольшие грязно-красные рефлексы от ткани, которой был обит стул, не более того. Это разочаровывало и вызывало где-то внутри свербящее тошнотворное чувство из примеси вины, страха, непонимания и расстройства. Дофламинго не могло априори подобные ощущения прийтись по душе. Будто все время до этого момента он избегал этого некого откровения с собой, а теперь это настигло его бурей и жаждой убийства. Ло сидел легко, враскидку, и в то же время будто каждый мускул его в тот момент был напряжен, как натянутая нить на ноже, готовая вот-вот лопнуть из-за точеного блестящего лезвия, которое потихоньку давит и рвет. Давит и рвет. Меч смутным образом виднелся сзади сидящего. Наручники плотно прижимали кисти и лодыжки Трафальгара ди Ватер Ло, так и наровя протереть до мяса, до белой кости, рвя металлическими обручами сухожилия, связки и все что угодно на своем пути, лишь бы отделить от тела самое дорогое врачу – его руки. Чужие зрачки не метались, не бегали, смотрели прямо на еще не обнаженные тела. То ли Трафальгар добровольно наблюдал, то ли приказы Дофламинго все еще не проходили мимо ушей. Лицо не выражало ничего, а так хотелось, чтобы оно мимикрировало. Не важно, какие бы эмоции оно отображало, оскал Дофламинго стал бы при любом раскладе гораздо шире. — Тебе прямо совсем не жалко Мугивару, а, Ло? — язык при этих словах непроизвольно проходится по белым ровным зубам; их взгляды в этот момент сцепились. Короткая тишина. И она бы продолжалась, но вмиг все внимание сконцентрировалось на Луффи, который сидел, упираясь коленями в мягкую кровать, приподнявшись над Донкихотом. Сухопарые кисти Соломенной Шляпы были соединены сзади наручниками из холодного, безжалостного кайросеки. Этот холод беспощадно вытягивал силы, но тело Луффи было все еще непереносимо теплым, и глаза были черными, наполненные жизнью. Они стали немного мутными из-за действия камня, но там все еще теплился огонь, теплилась несокрушимая надежда. Донкихота забавило, что чужие глаза были широкие и ужасно темно-карими, потому что в них будто бы можно было погрузиться и начать тонуть, согреться и после этого растаять. Когда в них смотришь, ощущение, будто они – крепкое заварное кофе, а ты – лишь сладкий до одури белый кубик сахара. Особенно сейчас, когда у Луффи расширились зрачки. Это манило рассмотреть своего антисоюзника, заглянуть ему в душу уже без пошлоты. Дофламинго еще нравилась чужая загорелая кожа. Она была похожа по оттенку на его любимый молочный шоколад. Ее хочется кусать, трогать почти невесомо или вцепляться до синяков, слушая чужие отчаянные крики. Пробовать на язык и на зубы, потому что чужое жилистое, стройное тело возбуждало аппетит, но немного в другом смысле. В целом Донкихоту симпатизировали немного смуглые кареглазые брюнеты. Неважно, были ли они женщины или мужчины. Мугивара смотрит на Дофламинго удивленно и немного непонимающе, когда тот притягивает его к себе ближе за поясницу своей широкой горячей ладонью. Трафальгар лишь сопровождал эту меняющуюся перед ним картину холодным взглядом. До сих пор его губы даже не дрогнули. Он смотрел и молчал. Может быть, это действительно он настоящий, а они лишь куклы, его марионетки с привязанными к суставам нитками. Может, Дофламинго здесь не царь и не Бог, и совершенно не он заправляет всей ситуацией. Может, Ло хочет насладиться непотребством, ублажить свои низменные тайные желания. Это бесит. Это раздражает до исступления, до бурлящей в венах мариджоавской крови. Дофламинго не хочет больше видеть прожигающий взгляд серых глаз. Не хочет чувствовать то, что играет в не свою игру или то, что проигрывает. Он не особо аккуратный партнер. Он хватает Луффи за челюсти, не давая отстраниться от собственных губ и языка. Мокро целует. Жмется ближе. Вбивается в горячее влажное тело и почти слащаво, ласково, сухо и небрежно исцеловывает соблазняющую шею, покусывает нежную кожу, испепеляя где-то глубоко в себе желание вспороть сонную артерию мощным укусом. Уничтожая в самом себе желание убить всех в этой злосчастной странной комнате. Он бы улыбнулся, рассматривая кровь на белом постельном белье, хоть он и так это будет делать, потому что срывающий под ним голос Луффи не способен выдержать его размер. Он меняет позу, подминает под себя Луффи, чувствует, как Мугивара извивается под ним, стонет охрипшим голосом и чувствует, как связанные руки царапают то его плечо, то грудь. Дофламинго и чуткие касания, как вино, которое крепко вяжет на языке пряностью и еле различимым в этой какофонии привкусом забродившего винограда. Он делает Мугиваре больно. Наверняка, тот чувствует себя истерзанно и растоптано, потому что Доффи жесток; особенно безжалостен, когда грубыми резкими толчками вытесняет все мысли и заставляет чужое лицо покрыться пьяным румянцем, выступить синякам на встревоженной коже; заставляет излиться с болезненным громким стоном. Шляпа в процессе слетает и валяется одиноко на полу. Он о чем-то с Лу говорит в процессе. О чем-то, возможно, сексуальном. К сожалению, слова вылетают изо рта потоком и вроде сказаны они не шепотом, но их не слышно из-за шума крови в ушах, не слышно из-за криков Луффи и собственного подступающего оргазма. Донкихот соскучился по интересному сексу. По крышесносному сексу. Потому, когда он просыпается, чувство разочарования постигает его снова. ...Уже балконе он стоит долго и перечитывает недавние новости. Долго рассматривает портрет на листе вознаграждения за голову Соломенной Шляпы и нем может перестать думать о Ло и о том, вещим ли было недавнее великолепное сновидение.