Then I wouldn't have to scream your name
Может мне и не придется кричать твое имя
atop of every roof in the city of my heart
на каждой крыше города в моем сердце.
If I could see you
Если бы я могла увидеть тебя.
Once more to see you
Хоть раз увидеть тебя снова.
***
— с добрым утром! химено. химено. такая же, какая и была — с мягкими и отчётливыми чертами лица. с большими и широко распахнутыми глазами. со молочно-сливочной кожей. химено. химёно сидит прямо напротив него. — м?.. аки-кун, ты чего не ешь? хаякава опускает глаза — перед ним белая тарелка, на которой лежит сэндвич. — хаха, взгляни! сегодня город точно не будет спать. аки не чувствует голода. — ах, я лгу — он уже засыпает. …и всё же это химено. чёрная повязка на глазу — аки незаметно перебирает пальцами под столом и уже ощущает кожей бархатистость и мягкость ткани. запутанные волосы зелёного оттенка. глаза — как вода в звенящем ручье. это химено, и аки не может понять, почему его мозг так отчаянно радуется факту её существования. факту её существования здесь, сейчас. рядом шумят денджи и пауэр — хаякава уже привык к их перебранкам и воплям, и теперь они оба лишь превратились в немешающий фон — словно тихо работающий телевизор. но вот она — химено. аки хочет оторваться и перестать рассматривать её; но словно какая-то строгая команда извне пресекает все его попытки сосредоточиться на чём--то ином. аки сдаётся и покоряется. в конце-концов, смотреть на химено приятно, даже слишком приятно. аки видит химено. он видит то, как она изредка движением головы смахивает упавшие на лицо прядки. он видит, как она, хихикая, успокаивает денджи одним лишь лёгким похлопыванием по спине. аки словно смотрит старый, старый фильм, и этот фильм вызывает в нём приступ острой ностальгии и что-то ещё. а химено — и это странно! — словно не замечает пристального внимания хаякавы. мало того, она, скорее, словно считает это совершенно естественным. завтрак заканчивается. химено, улыбаясь и шутя, собирает тарелки. аки отрывается от наблюдений за девушкой. но прежде чем хаякава успевает что-либо сделать, он чувствует руку химено на своём плече. касание молниеносное, лёгкое; но аки подавил в себе желание схватить эту руку и расцеловать. химено стоит у раковины, реплики денджи и паэур и сливаются в неясный шум. аки поворачивается. фигура химено. словно воспоминание из другой жизни — то, как он с ужасом смотрел на девушку с похожей фигурой, с улицы. то, как он потом рыдал. сколько раз он замечал в толпе девушек с похожей, как у химено, фигурой? аки снова смотрит, не отрываясь. химено поворачивается, и он видит, что в её голубых глазах на секунду вспыхивают слёзы. она утирает их тыльной стороной ладони и улыбается — на этот раз искренне. нежно. химено всегда хотела быть сильной, поэтому она даже сейчас не может заплакать. химено заплакать не может — а аки может. и он плачет. он падает на пол, на колени и буквально захлёбывается, выплёскивает свою душу в тоске, боли и в этих стенаниях. он слышит торопливые и быстрые шаги — и утыкается лицом в живот химено. он чувствует ткань её майки, чувствует приятный запах её тела — и рыдает ещё громче. химено судорожно гладит его по голове; аки отрывается от неё — и они смотрят друг-другу в глаза. химено. живая. она тоже плачет, и плачет искренне. по бледно-бледным щекам текут слёзы; её красивое лицо потускнело от сливово-серых синяков, залёгших под глазами. химено слабо улыбается, и они продолжают плакать, уже вместе. она тоже падает на колени, судорожно обхватывает голову аки; он обнимает её за талию и неосознанно гладит по спине. химено целует его в макушку, в щёки, в глаза, в лоб. аки плачет, но аки так счастлив. внезапно девушка резко берёт лицо аки с обеих сторон. она уже почти не плачет; в её глазах теперь плещется тревога. — аки! хаякава смотрит, смотрит, смотрит. он смотрит уже не потому, что он получил такую команду откуда-то извне, а потому, что черты химено начинают расплываться. — аки! это пелена слёз? — аки! соберись и делай то, что должен делать! химено говорит хлёстко; на минуту её черты вновь становятся такими отчётливыми и яркими, что глаза аки отдаются резкой болью. и хаякава чувствует, что он начинает терять химено. снова. он отчаянно пытается перестать плакать. химено гладит его по щеке, бережно заправляет длинную прядь за ухо. касания химено вполне осязаемы, но сама она начинает таять, терять чёткость. — знаешь, аки-кун, я врала — я люблю тебя не только за то, что ты симпатичный. я люблю тебя за то, что ты способен на многое — и на то, чтобы помнить и плакать обо мне, и на то, чтобы идти дальше… да, аки, нужно идти дальше! а я… а я вот обещала денджи завтраки — вот и они! и какое же слезоточивое у них начало… аки уже почти не видит химено; комната разрушается. касания девушки становятся всё менее осязаемыми. он чувствует её сладкое дыхание около своих губ. чувствует, что она близко; что она вот-вот снова разревётся. — но ты же не позволишь, чтобы у всего остального был слезливый конец, правда ведь? голос химено дрожит, всё окончательно разрушается, и в последние миллисекунды аки чувствует, что химено его целует. а затем он начинает задыхаться; задыхается, задыхается и резко отрывает голову. это была лужа. с грязью. ох чёрт. аки дрожит всем телом и никак не может унять эту дрожь. он вытирает лицо рукавом и осматривается. вокруг шумит город, но время позднее, и все уже идут на покой. аки вновь осматривается — он лежит в каких-то кустах. в грязи. «очередная пьянка.», приходит на ум. сколько уже их было? ну, с момента смерти химено? встав и превозмогая ужасную головную боль, аки идёт домой. перед глазами всё плывёт, в ушах злостно шумит. оказавшись в родной квартире, хаякава, чтобы не разбудить денджи и пауэр, старается тихо снять обувь и пробраться в комнату. не получается — и ботинок с шумом падает на пол подошвой вверх. аки матерится и тут же замирает. на грязнейшую подошву прилепился хрупкий и отбелённо-чистый оторванный цветок маргаритки без стебля. аки бережно вытаскивает цветок. а затем снова начинает плакать — но уже тихо-тихо, сжимая нежное растение в руке. город заснул.