Яблочный спас

Солнечный диск медленно карабкался по небу, набирая силу и приближаясь к зениту. Горячий воздух обманывал взгляд маревом над дальним концом луга, обещая там воду. Но Лёшка знал, что это всего лишь блажь, — там их ждало такое же нагретое разнотравье, цепляющее юбки и гудящее пчелиными крыльями. Он размахнулся и хлестнул шпагой, подрубая высокие стебли иван-чая и таволги. Им пришлось уйти от разъезженного телегами и хлюпающего жирной грязью просёлка, по которому с утра скакали вестовые, и теперь они брели по пояс в траве к дальнему перелеску, обещавшему укрытие от чужих глаз. — Ой, не могу больше, Аннушка! Давай передохнём, — долетел из-за спины голос Софьи. — Какая же ты быстроногая, будто и дорога тебе не дорога, а воскресное гуляние. — Я просто ходить привычная. Меня батюшка с собой на богомолье с детства брал. — Завидую я тебе: сколько ты всего уже посмотрела, где перебывала — ужас. Лёшка обернулся, утирая со лба выступивший пот и отмахиваясь от мошкары: стоило остановиться, как та налетела словно из ниоткуда, так и норовя сесть на лицо. Софья, отставшая от него прилично, на пару саженей, приминала траву, чтобы сесть. Устроившись, она поставила на колени узелок с их нехитрыми припасами, сняла платок и утёрла лицо его внутренней стороной. Лёшка вернулся к ней и сел рядом, прямо на вытоптанную им же тропу. — Открыла бы голову, Аннушка, чего мучаться? Жарко поди, плат-то у тебя чёрный, шерстяной. Али ты зарок какой давала? — Не давала, только всё одно — как-то совестно с непокрытой головой ходить, — улыбнулся Лёшка её бесхитростной манере находить простые объяснения странностям своей спутницы. — Ой, кто нас тут увидит? Да и разве то грех? Если уж мы с тобой яблоки до Спасу едим, — Софья звонко рассмеялась, развязывая узелок со снедью. — Мать Леонидия узнала бы — поклоны бы заставила неделю бить. Она протянула Лёшке пирожок и взяла себе последний — на холщовом квадрате остались лежать сало и калач, припасённые ещё в монастыре, два яичка да пяток зелёных яблок из деревни, которую проходили вчера. Небогато, да ничего — на сегодня хватит, а завтра они что-нибудь сообразят, сёл вокруг много, да и от почтового тракта они далеко не уходили. Лёшка откусил пирожок — тот был с луком и яйцом — и поднял лицо к небу, подставляя разгорячённую кожу лёгкому ветерку. Когда он согласился на уговоры Софьи взять её с собой, он сомневался, что они дойдут так далеко. Думал, монастырская послушница испугается, едва выйдя за ворота обители, а вон оно как получилось. Софья же оказалась бойкая, не унывающая и не боялась тягот дороги. Даже с палкой собак отгоняла, когда те на них напали. Хорошая она была девушка, не для монастыря совсем. — Лови, Аннушка. О локоть ударилось яблоко и покатилось в траву, а воздух снова наполнился звонким смехом Софьи. Он переливался колокольчиком, вплетаясь в шелест иван-чая. Лёшка не глядя зашарил рукой рядом с собой, нащупал круглый бок и черешок, дёргая тот пальцами и подкатывая яблоко поближе. Он потёр его о рукав и укусил, кривясь от наполнившего рот кислого сока. — Грешницы мы с тобой, Аннушка, — со смехом сказала Софья, тоже вонзая зубы в твёрдый плод. — Ну да мне так больше нравится, чем в монастыре окаянном от молебна к трапезе, да от трапезы к молебну век пересиживать. Я, ещё до того как к матери Леонидии попала, на яблочный Спас всегда гадала с другими девушками — про жизнь свою вызнать хотели да про мужа будущего. Яблоки резали, на семечки смотрели — так у меня красиво ложились всегда, счастье да богатство обещали. Да разве ж будет в монастыре счастье? От жизни настоящей вдали? Лёшка согласно закивал, а потом спохватился, что богомолке Анне такое не пристало — цепляться за мир суетный, за землю грешную. Только не хотелось ему врать искренней и живой Софье — он и правда не видел жизни взаперти ни для себя, ни для неё. Наверное, поэтому и согласился идти вместе, по пути в Кронштадт проводив ту к тётке. — Грешницы мы с тобой, Софьюшка, — рассмеялся Лёшка, откусывая ещё раз от недозрелого деревенского яблока.