О путешественниках и путешествиях

Родственные души — какая ерунда. Иль Дотторе только презрительно кривил губы и усмехался, когда все вокруг начинали обсуждать свои метки: разные, яркие, порой совсем необычные. Рассуждать, какой является их пара, на основе этих меток; представлять, как встретят его или её, или хвастаться, что уже встретили. Этим болели все, от мала до велика. От детей, что получали свои рисунки в десять лет, до стариков, которые так и не умудрились за всю жизнь найти партнёра, но всё ещё грезили встречей с ним. По мнению Иль Дотторе, метки — нечто ужасное. Быть предначертанным одному человеку, жить ради встречи с ним, жить встречей с ним. Никакой свободы выбора, сплошное разочарование; а если партнёр погиб? Иль Дотторе видел тех, кто потерял своих Истинных — серые тени, жалкое зрелище. Но куда бы Иль Дотторе не пошёл, с кем бы ни общался, тема меток и родственных душ всегда всплывала и была очень горячо обсуждаемой. Все говорили: это нечто волшебное, необычное, ты никогда и ни с чем не спутаешь ощущение, когда встречаешь Истинного. Тебе ни с кем не будет так хорошо и комфортно, как с ним. Даже в Академии, даже учёные, которые должны были быть холодными и здравыми, отдавались этой «любовной лихорадке». Иль Дотторе презрительно кривил губы: ему не нравилась идея принадлежать кому-то. Не нравилось ограничение свободы. И уж тем более ему претила сама идея отношений; он учёный, он гений, у него должен всегда быть холодный разум. Никаких лишних эмоций, что могут помешать ему, никакой привязанности. И с годами его отношение ко всей этой ерунде только ухудшалось. Даже став Предвестником, избавиться от постоянного присутствия этой темы он не смог. В Фатуи тоже говорили об Истинных, о метках, о родственных душах, шёпотом конечно, но, когда у тебя уши повсюду, — ты будешь слышать это чертовски громко. А уж после появления Тартальи, который тараторил как мог о своей метке и обо всём на свете, стало и вовсе тошно. Одиннадцатый на скривившиеся губы Доктора только дерзко усмехнулся: — Ты так морщишься только потому, что своего партнёра ещё не встретил. Второй Предвестник проглотил неприятные слова, лишь хмыкнув. Он мог бы долго спорить с мальчишкой, обосновывая ему, почему соулмейты — навязанная Селестией погань, ограничивающая свободу личности. Но Тарталья не стоил его времени и усилий, поэтому, махнув рукой на этого рыжего идиота, Иль Дотторе предпочёл углубиться в лабораторию. Никто не знал, даже приставучая Коломбина, что у Иль Дотторе на запястье грелась маленькая четырёхконечная звёздочка. Золотистая, едва приметная на фоне светлой кожи и постоянно скрытая перчатками. И что точно такая же, но более тусклая и бледная, была у абсолютно каждого его клона. А потом на горизонте появился этот чёртов Путешественник. Мальчишка, доселе существовавший только в рассказах Тартальи, пришедший с других миров. Безусловно, интересный экземпляр… При первой их встрече Иль Дотторе оскалился, воспользовался сумбуром и поспешным отступлением мальчишки; понадеялся, что это было секундное наваждение из-за присутствия Владычицы Кусанали. При второй — тем, что мальчишка валялся на полу, потеряв сознание. Это действительно были несравнимые ощущения. Омерзительные — потому что приятные. Невозможность оторвать взгляд, желание прикоснуться, утянуть подальше от всего мира и поближе к себе. Третью встречу мальчишка навязал ему сам. Появился на корабле глубокой ночью, бесконечно хмурый, и совершенно один. Без летающего компаньона или той оравы «друзей», которая вечно увивалась следом за ним. Иль Дотторе только махнул рукой агентам, давая отбой, и сокрушённо вздохнул: его попытка как можно скорее и незаметнее отбыть из Сумеру с грохотом провалилась. Что ж, в огромной каюте нашлось место для них двоих, расположившихся по разные её стороны. Словно бы они оба друг друга боялись, изучая взглядами, как хищных животных. Вроде и подойти хочется, потрогать, а вроде и страшно. Итэр отмер первым спустя почти две минуты молчания. Со вздохом стянул перчатку, на которой зелёным светился матовый камень, и поднял запястье, демонстрируя рисунок Иль Дотторе. Что ж, там действительно была его маска. Точь-в-точь такая же, как та, что сейчас скрывала его лицо. Доктор хмыкнул, небрежно оттянул собственную перчатку, чтобы показать бледно-золотую звёздочку, расположившуюся точно на линии вен. Путешественник смотрел на неё долю секунды, прежде чем скрестил руки на груди и нахмурился. — Снимешь маску? Пожалуйста. Иль Дотторе оскалился. Он хотел сказать: пошёл вон. Он хотел сказать: мне не нужна никакая родственная душа. Тем более такая, как ты, дрянной мальчишка, влезающий во все дела мира и мешающий планам Фатуи. — Я слишком долго искал тебя по всем мирам, чтобы сейчас развернуться и уйти. Дёрнув плечом, Итэр неловко потёр заднюю часть шеи и посмотрел в сторону. Но эти слова… что-то в Иль Дотторе они всё-таки тронули. Предвестник сделал себе пометку: родственные души навязаны не Селестией. Значит ли это, что метки могли связывать иногда существ из разных миров? Или только тех, кому было предначертано всё-таки оказаться однажды в одном? Это следует изучить, но — позже. Иль Дотторе всё-таки со вздохом снял маску, некоторое время ещё щурился, потому что красные глаза слишком светочувствительны, а фонарь чертовски яркий. Итэр смотрел, смотрит внимательно, запоминал лицо, словно отпечатывал в памяти каждую чёрточку, каждый шрам, каждую линию морщин. А потом шагнул навстречу, протянув обнажённые ладони. Тёплое и совсем аккуратное прикосновение пальцев к лицу обожгло чем-то непривычным; Иль Дотторе прикрыл глаза, прислушиваясь к тому, как стало грохотать в груди сердце. И как внезапно комфортно и спокойно ему стало, разве что под кожей начало зудеть желание прикоснуться в ответ. Предвестник сопротивлялся ему не дольше десяти секунд, прежде чем проиграл. Протянул ладонь, чтобы обхватить пальцами запястье с меткой. И прижать ближе к своему лицу, уткнуться в него носом, прикрыв глаза. Итэр замер на вдохе, неспособный двинуться, чтобы не спугнуть этот восхитительный момент.