По работе оплата

      Данька растолкал его, когда ночное небо уже посерело к востоку. Над головой медленно блёкли звёзды, по ту сторону тлеющего теплом костра возилась во сне на ворохе соломы и веток Ксанка.        — Не вернулся ещё? — спросил Валерка, цепляя на глаза кое-как протёртые краем рубахи очки.        — Не вернулся, — процедил Данька и зло сплюнул в золу у самых углей. Зашипело. — Дошляется: через год по всем деревням цыганята его будут бегать.       Валерка покачал головой. Вряд ли, ой вряд ли. Данька-то тогда Ксанку увёл коней поить. А Валерка остался и слушал, полыхая щеками, Яшкины россказни о том, как и куда можно любиться, чтобы и удовольствие было, и детей потом не было: в гимназии про это уроков не читали, а узнать новое ему всегда было интересно.       Рассказывал Яшка образно, не жалея подробностей и не зная за собой стыда. Потом ухмыльнулся шало и предложил показать. Валерка отговорился, а потом долго не мог спать, то жалея, что отказался, то радуясь, что не ответил согласием. Вот только… Стоило закрыть глаза — и под веками расцветало всё то, образно описанное. И шалая Яшкина улыбка.       Данька сходил по нужде за деревья, вернулся, устроился на ещё не выстывшей лежанке, попыхтел немного и скоро ровно засопел. Заснул. Валерка обошёл стоянку, подкинул в костёр ободранное поленце — берёзовое, чтобы жар был, а дыма не было, и сел считать гаснущие звёзды.       Восток из серого стал розовым, потом позеленел, зазолотился, выпуская яркий край. Жарко будет, вздохнул про себя Валерка. Сухо и жарко.       Внизу плеснуло. От деревни над рекой разнёсся петушиный крик, и тут же следом под обрывом отозвалась кукушка. Валерка покачал головой: ну где вы видели речных кукушек.       Однако знак есть знак. Сложив ладони перед лицом, Валерка дважды выдохнул в них глухое «ку-ку», давая знать, что живы, ждут и всё тихо. Снизу снова плеснуло: на далеко заходящий над водой обрывистый берег было не подняться, и Яшка пошёл камышами в обход.       Не прошло и трёх минут, как Яшка бесшумно вынырнул из подлеска совсем с другой стороны. Как обычно. Рубаха на нём была красная. Новая.       Валерка дёрнулся было спросить, но Яшка приложил палец к губам, косясь на спящих Даньку и Ксанку, помотал головой, и Валерка молча закрыл рот. Действительно, не стоит шуметь, лучше дать им выспаться нормально. А расспросы могут и подождать.       Яшка сгрузил с плеча тощий мешок, развязал, выложил из него на пень почти половину каравая, мелкую головку сыра и старую свою рубаху, сизую от копоти и вытертую местами до полупрозрачности. Правильно не выкинул нигде, на тряпки пойдёт. Перевязки делать или… Ксанке.       Закончив разбирать мешок, Яшка плюхнулся рядом с Валеркой, ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами. Погладил ладонью красный рукав, красуясь. Валерка покачал головой и прикрыл глаза.       Не показалось — рубаха и впрямь была новой. Чей-то сын или муж её уже никогда не наденут на праздник, а Яшке, с его чёрными кудрями и вечно загорелой кожей — в самый раз пришлась. Будто на него шили.        — Доброму вору всё в пору, — одними губами произнёс Валерка себе под нос, и тут же ощутил на руке, чуть повыше запястья, плотную хватку. И резкое шевеление рядом.       Яшка приник вплотную, жарко, почти зло зашептал в ухо.        — Я работу работал. Крыши чинил, воду таскал, козу лечил. И всю ночь не спал потом. По работе оплата!       От него пахло козьим молоком, хлебом и чем-то ещё… Кислым. Или сладким. Немного — кровью. Стало стыдно.       Валерка судорожно сглотнул и мягко оттолкнул его от себя. Открыл глаза, посмотрел Яшке в лицо, обиженное и гневное.        — Не хотел тебя обидеть, — сказал он тихо. — Хорошая рубашка и сидит хорошо, будто на тебя шили — вот и вспомнилась поговорка. Только… Яркая слишком, в такой по лесам прятаться неудобно будет.        — А и не буду прятаться! — осклабился Яшка, сверкнув глазами.        — Ой, да заткнитесь вы, спать невозможно, — шикнула на них от костра Ксанка, метко запустив шишкой прямо Валерке в плечо.       Валерка примирительно похлопал Яшку по руке и кивнул в сторону костра, где сиротливо валялась третья, нетронутая, охапка травы.        — Ложись спи, пока есть время. К вечеру снимемся, на запад двинем. Говорят, там бурнаши совсем распоясались.       Яшка накрыл его ладонь своею, чуть сжал, глянул в глаза, будто ища в них что-то, и, не найдя, дёрнул чуткими ноздрями и отвернулся, поднимаясь. Дойдя до лежанки, стянул с себя новую рубашку, сунул бережно в мешок и, пристроив его под голову, улёгся, накрывшись старой своей рубахой, которую умудрился стянуть с пня незаметно для Валерки. И заснул мигом, не пытаясь даже улечься удобнее. Как будто внутри него был переключатель из бодрствования в сон. Наверное, и впрямь уработался.       Сам Валерка никогда ни крыши не чинил, ни коз не лечил, ни… не спал всю ночь таким вот образом, как Яшка, и не мог по себе судить, насколько это дело утомительное. И ему было неловко, что почти ничего из того, чему он учился, не нужно людям так, как умение лечить коз или колоть дрова. Хотя… Дрова-то он колоть, наверное, сможет. Чего там уметь-то. На рубашку, конечно, не наколет, но на стакан молока или кусок хлеба — почему бы и нет.       Солнце окончательно выползло из-за горизонта, деревня выше по реке жила своей жизнью, а Валерка смотрел, как медленно переползает укрывающая их стоянку тень, и, спасаясь от дремоты, перемножал в уме бессмысленные пятизначные числа.