Кислотно-белый

Маленький, обшарпанный домик, укрытый густой тайгой, сегодня оказался особенно жив. Странноватое для понимания выражение, тем ней менее, в дверь постучали. Открывать никто не поспешил, от того действие повторяли вновь, немного настойчивее. До тех пор, пока озадаченный человек не решился встретить нежданного посетителя. Однако за дверью никого не оказалось. Мужчина насторожился, прикрыл дверь, оглянулся. Замер и прислушался. Вновь выглянул наружу. Чертовщина. Всё вокруг не предвещало ничего доброго. Хотел было вновь вернуться к печке, как свет в коридоре погас. В один миг, помещение затянуло кладбищенским холодом. Он попытался дотянуться до припрятанного за поленьями топора, но не успел… Плеча коснулась ледяная рука и из-за спины прямо в ухо ему шепнули: — Что ж вы, хозяева, не пускаете… Холодно… • • • Гоголь восседал на удобном стуле, очень выделявшемся на фоне двух скромных табуретов, имеющихся в крохотной гостинной — кухне. Здесь было бедно и сыро. Ветхлые, старые окна кое-как обклеены изолентой, чтобы хоть немного удерживать тепло, исходившее от печки. Этот деревянный домик, откровенно больше напоминавший сарай, был явно сооружён не для постоянного места жительства. Но, видимо по каким-то причинам, остаться здесь пришлось намного дольше, чем изначально задумывалось. Его тяжело было заметить даже среди белизны снега, что также, явно было придумано намеренно. И хоть гость явился вкрай не ожиданно, отношение к нему было весьма и очень даже приветливое. Настолько, насколько можно было щедро принять в такой обстановке. Только пришедший всё равно не оценил это гостеприимство. Не глядя на все старания Гончарова хоть чем-то ему угодить. Сначала Николай запросил чашечку чая, едва чайник нагрелся, он уже возразил о том, что смертельно замерзает, пока Иван копошится, и потребовал стакан водки. Пытался отпить, но по виду будто впервые пробовал алкоголь. Не осилив и четверти, заказал чего-то пожевать. К сожалению, хлеб с маслом также не удовлетворили его. Селёдка? Яичница? Огурчик? Пельмени? Гречка? Опустошив все запасы, и вместе с ними, нервы Гончарова, из всего набора, заполнившего стол и им же и предложенного, ничего его так и не утешило. Попросил ватрушки, Иван подал ему давние, засохшие бублики. Тот накинулся на них, как собака на последнюю обглоданную косточку. Ваня злобно и ошарашенно смотрел на это зрелище, а Николай тут же прорычал: — Чаю подавай! Пока Гончаров заливал кипяток, Гоголь уже умоломурил все бублики до крошечки, только любуясь последним, оставшимся на мизинчике. Иван обернулся к нему с чашкой, тот уже будто расплылся на стуле без грамма прежнего недовольства. Поставив чашечку на стол, он получил от Николая приторно сладкое, почтительное «спасибо». Гоголь тут же снял карту и подставил ее под чашку. — Ой, светлый однако сегодня денёк. А как тут красиииво у вас! Столько ещё в жизни не любовался, пока шёл. — Да. Но, вы же наверняка к нему. Позвольте, я сейчас позову. — И Гончаров было ринулся с места, но тот ухватил его за рукав: — Нет, нет, нет, нет! Не трогайте его. Пускай, потом. Садитесь, давайте поболтаем! Так давно не виделись, да и тогда нам едва хватило времени познакомиться. Почему бы не исправить это сейчас? Впрочем, Ивану хватило удовольствия иметь дело с этой эксцентричной личностью ещё «тогда» и возможность повстречать его снова представлялась только в мерзком кошмаре. Но возразить это вслух он себе, конечно же, не позволял. … Вы, между прочим очень изменились. Можно даже сказать, похорошели. Разве вас вовсе не удивляет, как я сюда добрался? — Гм, весьма. Так вы всё же прибыли по приглашению господина Достоевского? — Да, можно сказать и так! Но позвольте мне вам пару вопросиков задать. Вот, сыро у вас в доме. Вы же знаете, как это не хорошо, находиться в таком влажном помещении? — Мне об этом известно, но на данный момент поделать ничего с этим не представляется возможным. — Но это ведь кошмар! Вон, глядите, по углам у вас всё совсем чёрное. От печки этой вонь одна, и всё равно мороз по шкуре прошибает. Дорогуша, а вот где вы тут спите? Я не заметил здесь хоть ещё одной комнаты. Неужели прямо тут, на этой печке? — ..Да, прямо тут… — Батюшки, батюшки! Эдакие страшные сказочки, Иванушка! В такой нищете нельзя пребывать так долго! А что же господин Достоевский, хотите сказать, вон в той каморке в коридоре тулиться? Да что же это на уме у него? Себя в такое положение ставить, ещё и своего верного подручника в это втягивать? Божечки, божечки! — Николай говорил чрезвычайно громко и звонко, не заметив, как в комнате появился тот самый господин Достоевский. — Не стоит так переживать, против воли я никого мёрзнуть не заставляю. Гоголь подскочил, театрально схватившись за сердце. Обернулся, вытаращив глаза на зашедшего: — Дружище, какой кошмар… Что ж ты, людей мирных пугаешь?.. — Здравствуй. Фёдор был одет в тёплый шерстяной свитер и пальто. Дом был настолько холоден, что болезненную натуру не спасала никакая печка, потому он вынужден был даже спать в верхней одежде. Он спокойно сел напротив гостя, прежде чем уделить ему драгоценное внимание, обратился к Ивану с просьбой про чай. Через пару минут горячий напиток уже источал пар перед ним. Фёдор поблагодарил Гончарова, и чтобы тот не скучал, сначала предложил присоединиться к беседе. Слуга намекнул о своей незаинтересованности и тот не стал его трогать. Но и удалится Ивану было попросту некуда, потому он всё ещё оставался вынужденным слушателем. — Ну ходишь ты как мышка, совсем не слышно. Хотя нет, они хоть тихонечко, но шуршат, что в темноте понять можно… — Николай вмиг забыл о присутствии Ивана, и накрылась медным тазом его былая «искренняя заинтересованность». Теперь всё внимание было заострено лишь на Достоевском. Фёдор же в недоумении осмотрел стол, заставленный горой тарелок. Впрочем, его изумление также стремительно расщепилось. — И что же вы тут пирствовали? — Да всякое! Только неумелого ты кухаря взял, но это ничего, я Ванечке, так уж и быть, на этот раз прощаю. Может научится когда-нибудь. Фёдор отхлебнул глоток чая и потянулся к нетронутым бутербродам. — …Но это всё ведь дело вторичное… Должен, конечно, извиниться за внезапный визит. Тебя совсем не удивляет, как я тебя нашёл?.. — Нет. Было ожидаемо. В твоих способностях я никогда не сомневался. — Ясно. Но как же так, никто даже не поинтересуется разгадкой такого фокуса… — Под конец фразы голос Николая всё снижался и утихал, выражая минутное разочарование. — Ну ладно! У нас впереди ещё насыщенная программа, так что не думай, что мой потенциал на этом окончен. Я, кстати, не с пустыми руками. — Гоголь задумчиво протянул руку под плащ и начал старательно искать подходящий презент, вытягивая то скалку, то чучело зайца, раздражённо бросая всё это на пол. Наконец, он нашел деревянный ящичек и лёгким движением пальцев разломил его, словно грецкий орех, а щепки мгновенно исчезли в пространстве как и всё остальное. В руках у него оказалась красивейшая шкатулка со всякими блестяшками и побрякушками внутри. Рассматривая кольца и серёжки, он глазом примерял их на Достоевского, но решив, что ничего из этого не пойдет, он огорчённо захлопнул ее и мигом спрятал, в альтернативу, элегантно протянув шоколадку. Фёдор лениво улыбнулся, принимая подарок и откладывая в сторону. Николай, увлечённо подперев голову двумя ладонями, поглядывал то на трапезующего напротив, то в запотевшее окошко или на стрелки часов, висевших наверху. Иван, справа от печи, сидя за своим отдельным крохотным столиком, на скамейке попивая чай и читая какую-то книжонку. — Как продвигаются дела? — минутную тишину прервал Гоголь. — Скудно. Но время идёт, и идёт не в пустую. — Вижу, вижу. И как долго ты ещё будешь прятаться в этой глуши? — Как придется. — Так не пойдёт! Тут, безусловно, прекрасно, но ты же болеешь! Взгляни на себя, совсем лица нет! Бледный, холодный! — Николай привстал, показательно хватая его за руку: — Брр, какие руки мертвецкие! — Это лишнее. Пожалуйста, оставь эту тему. — Ладушки. — Гоголь отпустил его и снова уселся на свое место. Уселся, но всё ещё неугомонно суетился. Конечно же, Фёдор видел это. Понятная и привычная черта Николая, ведь он всегда чрезвычайно боялся потерять внимание своего дорогого зрителя. Потому, он решил помочь ему, подкладывая полено в этот, во многом односторонний, диалог: — По правде говоря, в этом холоде есть нечто и лечебное. Зима — очень творческая пора. — Ох, это точно! Ваша природа изумительна! Кстати, такую идейку мне подкинули. Ждут — не дождутся меня мои рукописи. — Твои рукописи очень хороши. Но сохраннее без тебя. — Хахах… Что-то даже душно стало. Печка, что-ли, разгорелась?.. Фёдор промолчал, уголки губ немного приподнялись. — Нет, серьёзно, не мешало бы проветриться. Я там такое озерцо живописное видел. Ты же уделишь мне ещё немного времени? Давай прогуляемся туда? — Давай. Ваня хоть немного отдохнёт. И вправду, стоило Гоголю выйти из комнаты, глаза Гончарова обрели нотку благоговения. Фёдор обул теплые сапоги и свою шапку, в отличие от Николая. Тот как всегда был в своем привычном костюме. Итак, дверь наружу отворилась. Улица была завалена огромными сугробами. Практически всё вокруг усыпано снегом, от этого человеку, едва вышедшему из помещения, во дворе казалось очень светло. Они неспеша двинулись к озеру. Земля мягко хрустела под ногами, от мороза лицо вмиг покрывалось румянцем. Не дивно, снегопад не прекращался целую ночь, лишь под утро погода немного утихла. Всю дорогу Гоголь увлеченно рассуждал про зимнюю пору года и красоту леса, пока Достоевский молча шел рядом, лишь изредка положительно кивая, но в мыслях всё равно был погружен во что-то своё. Приблизившись к озеру, глаза Николая вспыхнули от восхищения. Подойдя к берегу он плюхнулся на снег и стал с восторгом рассматривать замёрзшую водную гладь. Федор остановился, наблюдая за ним. — Восхитительно, это просто восхитительно! Здесь так красиво, это даже не передать словами! Есть только одна вещь которой здесь не хватает. Николай вновь взглянул на морозные узоры и мечтательно растянулся в улыбке. — …Как же замечательно, будь бы здесь лебеди. Хотя, откуда же им взяться? Жаль, не живут эти нежные птицы в тайге. — Лицо его на миг стало чуть печальнее и тоскливее. — …Есть у меня идейка! — Тут он незаметно вытянул из-под плаща аркуш бумаги и начал аккуратно загибать кончики. С минутку, и вот у него на руках оказалась маленькая самодельная птичка. Он пустил ее на лёд, а сам улёгся на живот и стал наблюдать. И вдруг случилось чудо! Лебедь поплыл, будто в сказочном танце! Без дуновения ветра, сам по себе. На лице у Достоевского выступило искреннее изумление, Николай гордо наблюдал за своим творением, обернувшись на Фёдора, расплылся в ещё более самодовольной улыбке. Ещё пару мгновений этого прекрасного зрелища, и шоу пошло дальше. Николай отряхнулся от снега, и они двинулись вокруг озера, откуда свернули в чащу, оставив лебедя позади. Проходя сквозь сосны и ели, здесь царила полная тишина. Свет почти не проникал сквозь ветви могучих деревьев, но вороны иногда всё же нарушали хрустальное молчание, каркая, ломая тонкие прутики и сбрасывая с лохматых ёлочек снег. Тропинка привела их на широкую поляну, где они снова увидели холодное зимнее солнце. К тому времени опять начал падать снег. Николай выбежал на середину, начав прыгать и кружится. Звонкий смех эхом обходил и ударялся о замкнутый кругом лес. Такая эйфория, и, кажется, настоящее счастье разливалось внутри. Но так и не покидало чувство лжи и иллюзии всего, что его окружало. И долгожданное счастье мигом превращалось в кислоту и выжигало сердце, сосуды и лёгкие. Разъедало и пекло все органы и мышцы. Всё это настигало его, когда доводилось пересекаться взглядом с Достоевским. Сталкиваясь лицом к лицу с собственным отчаяньем и беспомощностью, вовек запечатанными в этих чертах. Он обернулся к человеку за его спиной. Фёдор проходил его тёмным взглядом, проходил его насквозь, обнажая обожженную душу. Ветер усиливается, начинается настоящая вьюга. Гоголь сделал пару больших и уверенных шагов, прежде, чем дистанция между ними сократилась до нескольких сантиметров. Пустой, безнадёжный взгляд пытался найти напротив хоть что-то, похожее на его странное понимание утешения. Эта секунда выдавала его сомнения. Красная перчатка коснулась бледной щеки. Руки были чрезвычайно тёплыми, что чувствовалось даже через ткань. — …Скажи, разве не прекрасен этот день? Всё, нас окружающее? Разве не чудесно? Да, всё это так изумительно! Но почему, почему же я не могу видеть этой красоты? Я слеп. Я одержим тобой. Мне нужно, нужно избавиться от этих оков, я хочу раскрыть глаза, я мечтаю увидеть. Но мне так страшно, страшно умирать… Ты ведь понимаешь, знаешь. …И как же я могу убить тебя?! Кинжал у затылка слегка скользнул, Николай отвёл взгляд в сторону. Если приглядеться, он и в самом деле был слеп, и глаза его были туманно-блеклые, будто выцветшие. Один полностью, а в другом всё ещё проглядывалась человечность. Фёдор понимал. Знал прекрасно. И ни один слепой не вызывал у него такого сострадания. Но что-то было неправильно в этом. Вкрай неправильно. Стремление жить — основа человека, инстинкт, присущий всем творениям бога. Больше всего Достоевский желал той самой свободы для своего друга, и для множества других его последователей, которых он искренне любит, но жертвует ими. Подбитая, слепая птица отчаянно бьётся в клетке, из раза в раз ломая себя и теряя надежду выбраться. Потому, единственным выходом к свету находит погибель. Последняя надежда, чтобы не умирать самой, убить свои чувства. Распутанный клубок чужого, глубоко несчастного сознания, оборачивается вокруг души обладателя, крепко связуемый умелыми пальцами падшего ангела. Ещё несколько минут Николай пытается подобрать слова, собрать решимость, что как песок сыпется из рук. Растеряв уверенность, силы, и ставшую лицом маску, лезвие судорожно проскальзывает по шее, слабо, едва оставляя красные капли крови. Всё тщетно. Глаза заполняют слёзы, перчатка сползает с щеки. Друг ласково обнимает его, тихонько гладя по спине, убаюкивая боль. Кинжал падает в снег, и его обнимают в ответ. Это мгновение длится вечно. Снежинки залетают в лицо, солнце потерялось в серости, и чистота белого цвета — всё, что существует теперь. • • • Назад они шли в кромешной тишине. Дойдя до дома, любезнейший друг остановился, с намерением покинуть его. В окончание спектакля, он театрально поклонился, произнося свою торжественную реплику: — Благодарю, дружище, радостно было провести с тобой время. Что ж, вынужден прощаться, дай бог, видимся не в последний час! Au revoir! — и с этими словами растворился в белом плаще.