saccharine

— а? синдзи вытаскивает один наушник и поднимает глаза. он любит, едва усмехаясь, говорить о том, что он в самом деле похож на человека, который постоянно слушает что-то вроде radiohead или mitski. не любит, правда, что так оно и есть. он прекрасно расслышал, что сказал этот парень, стоящий рядом с ним, но по какой-то причине решил, что хочет услышать это снова. — ты, говорю, чего тут один сидишь? опомнившись, синдзи вытирает слёзы. он ненавидит плакать из-за собственного одиночества, но плакать перед незнакомцем, как и перед зеркалом — как-то по-особенному унизительно. прибрежный ветер треплет чужие светлые волосы. озеро мерно толкает свои волны ближе к берегу, где те встречают свой трагический конец и где синдзи обычно проводит время за учебниками или просто позволяет своим мыслям понемногу сжирать себя. — классная песня, — забирая свободный наушник из тёплой руки синдзи, каору усаживается рядом с ним на лавке, двигая его своим телом, и начинает притопывать в такт музыке. икари, честно говоря, даже не хочется останавливать этого фрика. на него впервые обратили внимание не для того, чтобы упрекнуть или даже шутливо поиздеваться. — я никогда тебя тут не видел раньше, — неловко начинает синдзи, двигаясь немного в сторону, но не слишком отстраняясь, чтобы случайно не выдернуть проводной наушник из чужого уха. — я никогда не был тут раньше. тут так красиво, верно? — да, правда красиво, — синдзи кивает на слова незнакомого парня, украдкой оглядывая его. он вряд ли мог бы описать его словами, но он определённо так же красив. у каору улыбка мягкая, кроткая, но тем ещё более завораживающая. синдзи, будто никогда в жизни не разговаривавший с людьми (по крайней мере, с такими привлекательными — уж точно), оживился. говорить с этим парнем чертовски интересно, словно они друг друга понимают с полуслова. у них не оказалось слишком много общих тем для разговора: пожалуй, синдзи было достаточно точно, что его слушают, а ему наконец есть с кем поговорить. в каору есть что-то такое, что заставляет синдзи поверить, что он не сделает ему больно. он совсем не привык доверять кому попало наспех, но этот парень вызвал то самое ощущение, которое есть у всех нормальных людей без чрезмерной тревожности, когда не кажется, что любой встречный может без тени жалости раскроить черепушку надвое. возле самой дальней лавочки у берега нет никого, кроме них, так что икари как минимум чувствует себя спокойно, если не хорошо. так бывает, оказывается; что-то хорошее — будто снег на голову. это довольно забавно, ведь каору, что называется, очень странный. он говорит какие-то глупые, несуразные вещи, будто бы он инопланетянин или ангел, спустившийся откуда-то высоко-высоко с неба и не имеющий ни малейшего понятия о том, как существуют люди. он невпопад берёт икари за ладони, когда хочет сказать что-то важное, отчего у того срабатывает практически инстинкт самосохранения, заставляя одёрнуть руки. он громко поёт глупые песни, шагая по улице перед синдзи и с улыбкой глядя ему прямо в глаза, на что невозможно не улыбнуться в ответ. никто на них не оборачивается, и синдзи думает, что, может, это он сам очень странный, а не каору? такого друга у синдзи точно не было никогда, но он с этим смиряется. с каору, то есть. они занимают ту самую скамью у озера, где впервые встретились, болтая или слушая музыку, или часами зависают в его комнате. каору говорит, что с икари ему весело. синдзи думает, что каору чудесный. ведь, наверное, только чудом он мог встретить кого-то вроде каору, так ещё и заслужить то, чтобы он мог остаться в его жизни. словно не было всех этих болезненных воспоминаний, что он прокручивал одно за другим в голове в попытках понять, что же с ним не так, не было и бессонных, слёзных, отвратительных ночей, что он провёл в своей комнате в одиночестве, коря себя за выученную беспомощность и сложное детство, которое он, вроде как, не заслужил. каору его ни о чём не спрашивает, хотя синдзи уверен — он точно понимает, что что-то не так. его отец никогда не был таким; да, он видел, что с сыном определённо не всё в порядке (или всё не в порядке), но предпочитал оставить всё как есть, не забивая себе голову лишней морокой, бросая трубку посреди разговора и называя синдзи такими словами, которые он даже вслух повторить не может. а вот прокрутить в собственной голове, будто пластинку!... каору не такой. он слушает, кивает, гладит по ладони, отчего руки начинают мелко дрожать, он делает ровно то, чего синдзи бы хотелось, он, кажется, понимает его, а большего икари никогда и не нужно было. каору идеален. он появился в самый подходящий момент в его жизни: пустой, катастрофически безнадёжный, несчастный. вообще, синдзи довольно быстро понимает, в чём дело с каору. началось, наверное, с того, что икари искренне не мог понять, почему никто не обращает на его нового друга внимание; каору — самый прекрасный человек из всех, что синдзи встречал. он идеальный. ослепительный. ослепляющий. как солнце, но бледное, словно во время армагеддона. икари даже не уверен, почему тот с ним заговорил. синдром спасателя? или просто стало жаль мальчишку, увядание которого ощущалось тогда даже физически, на расстоянии? может, это карма, и синдзи правда заслужил подобное? выстрадал как бы. а может, каору просто придурок, которому нравятся немного несуразные, истасканные люди? у икари никогда не было ответа на этот вопрос до недавнего времени. подозревать неладное, впрочем, более активно, если не агрессивно, начала соседка синдзи по квартире. рэй всегда казалось, что она больше приглядывает за икари по-матерински, нежели делит с ним квартирку недалеко от их университета, плату за проживание, завтраки перед учёбой и ужины перед сном. поэтому для неё это самое «неладное» началось с кружек чая. каору, как оказалось, как-то просит синдзи сделать чай ему тоже, — он ведь, считай, тоже живёт с ними, почему бы и нет? — указывая на свободную кружку, и с тех пор синдзи всегда делает чай на троих: для себя, для рэй и для каору, утаскивая в свою комнату теперь по две полных кружки и волнуя свою соседку в два раза сильнее. потому что чай он пьёт в полном глухом одиночестве, тихо разговаривая с самим собой. каору говорит, что он, между прочем, не из тех, о ком стоит волноваться лишний раз, но всё равно смотрит на синдзи с тревогой; он уже успел понять, что вымышленные друзья не появляются просто так. — тебе бы понравился каору, если бы вы познакомились. синдзи вздрагивает, когда рэй говорит что-то совершенно ей несвойственное. — прекрати. рэй отправляет его к психиатру довольно скоро и довольно настойчиво. ему выписывают таблетки. акаги-сэнсэй говорит, что ему обязательно станет легче, но для этого нужно захотеть помочь самому себе. синдзи не знает, нужна ли ему помощь, нужно ли всему становиться легче, нужны ли ему эти сеансы и эти таблетки. всё это кажется чрезмерным. он не настолько болен, чтобы пичкать себя таблетками и ходить по врачам. он вообще не болен. но каору, судя по всему, другого мнения. каору смиряется со своей ролью довольно быстро и так же быстрее принимает условия игры — быстрее самого икари. каору обещает ему, что всё будет в порядке, просто нужно немного потерпеть — и тогда всё точно придёт в норму. синдзи не знает, что такое норма. — я знаю, что для тебя так будет лучше, — говорит он. если каору знает, то должен знать и сам синдзи. точнее, как-то так это и должно работать. у синдзи своя голова на плечах, у каору — чужая, но какого чёрта он рассуждает так, словно всё это имеет хоть какой-то смысл? — послушай, тебе не стоит так серьёзно это воспринимать, — каору делает всего один небольшой глоток шоколадного молочного коктейля и двигает его обратно к икари. они отсиживаются в какой-то неприметной кафешке напротив здания, где синдзи около двадцати минут назад только что чуть не поставили диагноз. может, и поставили на самом деле, но икари уже не слушал. ему это не слишком интересно, если честно. лучше потом ещё раз пройдёт тест майерс-бриггс, чтобы получить свой любимый регулярный ответ. — это всего лишь таблетки. — да ты же умрёшь от этих таблеток, каору, — синдзи подпирает голову кулаком, тоже отпивает немного коктейля и упирается взглядом в окно. на них оборачивается какой-то мужчина за соседним столиком, едва приподняв бровь, но тут же отводит глаза; синдзи сидит в наушниках, так что, наверное, подумал, что он с кем-то разговаривает через них по телефону, а не с самим собой или собственным воображением. — ну и что? — каору кладёт обе руки за голову, пожимая плечами, прикрывает глаза и откидывается на спинку мягкого потрёпанного диванчика. «ну и что». в самом деле. икари шумно выдыхает, из кармана старой отцовской куртки вытаскивает баночку таблеток, взятых в ближайшей аптеке, и принимает одну, сразу целую, запивая молочным коктейлем из трубочки. каору распахивает глаза, неверяще глядя на икари, словно в самом деле не ожидал от него ничего подобного. синдзи его реакция веселит, и он едва ли не давится коктейлем. проходит около двадцати секунд после того, как синдзи глотает таблетку. когда каору перестаёт загнанно жмуриться, когда понимает, что одна принятая таблетка не позволит ему исчезнуть, когда он выдыхает с облегчением и вновь прикрывает глаза, синдзи мягко смеётся с ощущением терпкой лёгкости. — я думал, что тут же умру! мы определённо не знаем, как работают эти чёртовы лекарства… — это ты не знаешь, — фыркает синдзи. — нужно было лучше слушать рицуко. — она слишком строгая, — каору закатывает глаза и укладывается прямо лицом на столешницу, протягивая руки вперёд, к икари. тот осторожно берёт его холодную руку в свою. каору не выглядит так, словно что-то замышляет. синдзи бы наверняка не стал делать его таким: человеком, за словами и действиями которого прячется нечто большее. синдзи облегчил себе задачу — он создал того, кому он понравится на все сто процентов. идея дурацкая и издевательски нереалистичная, но она сработала, и он не собирается останавливаться. — я нравлюсь тебе? — мне не нравится, что я не могу держать тебя за руку по-настоящему. так они приняли решение, что синдзи всё же стоит время от времени пить таблетки. синдзи кажется, что каору не нравится быть выдуманным. он ведь только сделал вид, что ему на всё это плевать, как это сделал бы настоящий человек, но что-то более настоящее по меркам икари случилось в момент, когда он испугался. он испугался умереть. но каору действительно идеален. идеален для синдзи, по крайней мере. каору пишет стихи, потому что синдзи бы на это никогда не решился. он, свисая головой вниз с кровати икари, читает их по памяти. они красивые, но скорее похожи на неоконченные черновики, пустые мысли синдзи, облечённые в форму. в форму кое-как рифмованных строчек от воображаемого самим синдзи человеком. прекрасно, истинный поэт. каору довольно покладистый. он замолкает, когда синдзи не хочет его слышать, жмётся ближе, когда синдзи холодно и одиноко, заставляет его улыбаться, когда синдзи выглядит расстроенным. он далеко не бесхарактерный, но рядом с синдзи ему довольно сложно отказать, хотя, может, просто боится, что синдзи тот же час сотрёт его с лица земли. у каору тонкие запястья, которые икари легко перехватывает одной рукой. не то чтобы каору часто пытается от него сбежать и нуждается в том, чтобы его хватали за руки и возвращали обратно, но синдзи всего лишь, пожалуй, нравится держать его рядом с собой. каору, впрочем, всегда где-то рядом. порой даже ближе, чем нужно, ближе, чем стоит в определённый момент. — синдзи. — «отвали», — пишет икари на полях тетради карандашом. — синдзи, — вновь шепчет каору. синдзи не уверен, зачем он говорит шёпотом: во всей аудитории его так или иначе никто не слышит. преподаватель продолжает нудно вещать о природных катаклизмах, остальные студенты либо усердно ведут свои конспекты, либо торчат в мобильных телефонах, совершенно не обращая внимания ни на лекцию, ни на синдзи, у которого вот-вот из ушей пойдёт пар. каору поудобнее устраивается на его столе, носком белого кроссовка едва не сталкивает тетради на пол и мягко улыбается. — мне скучно. — мгм. сидящий за соседним столом однокурсник оборачивается на икари, и тот, заметив на себе взгляд, делает вид, что прочищает горло. каору поворачивается, ставит подошвы своих кроссовок на стул синдзи по обе стороны от его бёдер и склоняется немного ниже, заставляя вечно чуть ли не носом тычущего в тетрадь икари отклониться немного назад. кончики его ушей тут же краснеют, а каору мягко смеётся. ему нравится видеть синдзи таким. интересно, значит ли это, что и самому синдзи это нравится, как бы он ни пытался это скрыть? положив ладонь на плечо икари, каору оставляет два невесомых поцелуя: один — на его левой щеке, второй — на шее, под линией челюсти, не переставая при этом хитро улыбаться уголками губ. синдзи стискивает собственное колено под столом, окончательно переставая записывать лекцию. к чёрту, всё равно уши застилает своим же тяжелым дыханием, из-за которого, кажется, на него прямо сейчас начнут оборачиваться присутствующие в аудитории. — синдзи, — проговаривает каору прямо на его ухо, чтобы вновь переключить всё его внимание на себя. по коже бегут самые настоящие мурашки, и он сдаётся. под громкий, насмешливый хохот каору он вылетает с занятия буквально через пару секунд: тот разошёлся специально, синдзи знает. заперевшись в одной из туалетных кабинок, самой дальней, синдзи позволяет каору удовлетворить своё «мне скучно» и облапать себя самым возмутительным образом. каору, вообще-то, просто обожает откровенничать. — знаешь, мне повезло родиться в твоей голове, синдзи икари, — каору однажды произносит эту фразу, когда они лежат на кровати икари, держась за руки, коротко целуя друг друга иногда и даже не пытаясь погрузиться в сон. с каору синдзи стало легче засыпать, но делать это теперь не хочется совершенно. каждую минуту нужно быть с ним. эта фраза не кажется той, что придумал синдзи и вложил в уста каору, чтобы в очередной раз потешить собственное критически низкое самоуважение. на секунду появилось ощущение, что каору выдумал её сам. будто вот он — каору во плоти, со своей головой, в которой своё сознание, будто действительно можно подержать его руку в своей, привести в гости, чтобы познакомить с рэй, попросить забрать из университета после занятий. будто каору живой в самом деле. синдзи тошнит всю ночь. то ли от этих мерзких таблеток, то ли от отсутствия каору, который ласково положит руку ему на плечо и скажет, что всё будет хорошо, то ли от одиночества, гнетущего, вязкого, такого же мерзкого. каору хочется подойти к нему, обнять, вытереть ему слёзы и показать, что он не один, но знает, что если поступит так сейчас, то разрушит и без того хрупкую веру синдзи в лучшее. ему ведь должно становиться легче, но чем чаще он будет видеть каору и говорить с ним, тем дальше он будет от этого пресловутого «легче». а он, вообще-то, пообещал ему, что всё будет в порядке. нужно только немного потерпеть. каору чувствует сонливость и вялость — кажется, это побочное от таблеток, но, если каору правильно понял, побочные должны быть у синдзи, а не у него. не то чтобы он понимает концепцию сна, но это похоже на то, о чём говорит икари: когда хочется прикрыть глаза и погрузиться в то состояние, где никто не будет тебя трогать и, может, даже совсем не захочет этого. синдзи говорит, что это как умереть, но лишь ненадолго. — однажды тебе придётся отпустить его, синдзи. синдзи не кивает и не мотает головой. голос рицуко впервые за долгое время становится мягким, почти заботливым, каким бы он мог быть у мамы, чем тут же привлекает внимание икари. она звучит далеко не как сэнсэй в этот раз, и синдзи не понимает, в чём причина. впрочем, вряд ли у него что-то серьёзное. женщина ставит подпись на небольшом листочке и двигает его ближе к икари; новая партия таблеток. икари не уверен, что успел допить предыдущую. взяв рецепт, по привычке он начинает складывать из него какую-то фигурку — оригами. акаги никогда не сердится на это, только говорит, что совсем уж измятую бумажку могут не принять, и синдзи прекращает, просто пялясь в несколько чётко написанных на листке слов, которые он уже не может терпеть. — тогда мне снова будет одиноко. с тех пор, как каору появился в его жизни, синдзи реже стал ходить в наушниках. он будто бы впервые слышал все звуки: шум машин на дорогах, разговоры спешащих по делам или прогуливающихся людей, пение птиц, суету университетских коридоров. даже озеро хаконэ он словно слышит впервые. — ну, как вода? не холодно? — понятия не имею. синдзи фыркает, мотая головой. он делает фотографию на мобильный: каору, осторожно шагающий по берегу, держит в руках пару своих белоснежных кроссовок и красивый, поблёскивающий от солнечных лучей огромный камень, который уже через несколько мгновений тот отправляет далеко в озеро. фотография, конечно, не останется в памяти телефона, но у синдзи в голове отпечатается наверняка. он оставляет лекционную тетрадь на песке и с широкой улыбкой присоединяется к каору, ступая в воду босыми ногами. — твою мать, каору, она ледяная! — бр-р, лютый холод! они живут в вакууме. пока у синдзи есть каору, а у каору есть синдзи, никто другой им не нужен. кто-то может сказать: но ведь каору — слишком ненастоящий, а синдзи — слишком робкий, чтобы знакомится с кем-то ещё, так что это весьма закономерно. пожалуй, в этом и есть прелесть. в хоть и фальшивой, но закономерности. со временем начало становиться хуже. каору — как сахар, растворяющийся в чае. его кожа становится всё более прозрачной, почти неразличимой, голос всё более сладким. может, так он бессловесно пытается сказать синдзи, что не хочет уходить? что ему лучше остаться? что без него будет хуже? но мог ли синдзи создать кого-то столь лживого и приторного, кто стал бы давить на самые болезненные рычаги и дёргать самые болезненные стоп-краны? синдзи всегда был слишком доверчивым — даже рэй так считает — но неужели он настолько глуп, чтобы собственное сознание могло втереться к нему в доверие? — почему ты хочешь от меня избавиться? — спрашивает каору, когда икари, стоя у раковины в ванной комнате разглядывает полупустую баночку с таблетками, назначенными акаги-сэнсэй. этот вопрос режет сразу по сердцу, минуя крепкую грудную клетку. каору, отражающийся в зеркале позади него, кажется настолько живым, что хочется обернуться, коснуться его блендой, полупрозрачной кожи, пригладить его непослушные волосы и увести обратно в кровать, чтобы уснуть в обнимку. — не знаю. — тогда зачем ты это делаешь? синдзи не имеет ни малейшего понятия, зачем он это делает. — потому что рицуко сказала, что так нужно. и рэй сказала, что так нужно. — а сам ты что думаешь? — каору кладёт подбородок на плечо синдзи, обнимает его со спины и вглядывается в его отражение в зеркале. уголки его губ опущены, а глаза наполняются то ли слезами, то ли невыносимой отрешённостью. — ты знаешь, о чём я думаю. каору улыбается. он хорошо знает, о чём думает синдзи. синдзи ведь придумал его. каору не уверен, что понимает сам концепт смерти, но умирать ему точно не хочется. синдзи становится таким мучительно печальным, когда они говорят об этом, что хочется откинуть эту идею куда подальше, смыть таблетки в унитаз и не позволить икари принять даже одну. и к чёрту всё это «для тебя так будет лучше» — может, каору хочет, чтобы лучше не было? может, то, что у них есть сейчас — это и есть лучше? но каору не такой. он скорее позволит этой мысли поселиться в своей неполноценной голове, нежели поселит её в едва ли полноценно здравомыслящем и рациональном сознании синдзи. они уже всё решили. но ему не нравится смотреть на то, как сильно синдзи от этого больно. нормальный сон и нормальная еда стали привилегиями прошлой его жизни, той, в которой с ним всегда рядом был каору. иногда в голове будто начинают появляться другие голоса, заглушая совсем уже тихий, ненастойчивый голос каору. оказывается, это с ним говорят другие люди, не каору. синдзи зовёт его, становится почти страшно. неприятное чувство жжёт грудную клетку. синдзи не знает, куда деть руки. каору физически ощущает, будто разваливается на куски. наверное, это примерно то же, что ощущает синдзи; это так невыносимо больно, что каору не представляет, как с этим чувством можно жить. с этим чувством разве что хочется запереться ото всех подальше в самых недоступных уголках разума икари и не говорить даже с ним, потому что с каждым словом он будто бы глотает что-то острое, что наживую режет горло изнутри. процесс противный и крайне физиологический; каору просто думает, что как-то так оно и ощущается. становится совсем невыносимо, когда каору не появляется целыми неделями, лишь изредка помогая синдзи уснуть или поесть хотя бы немного, чтобы не умереть раньше каору. рэй несколько раз порывается вызвать скорую, когда в очередной раз застаёт икари чуть ли не в отключке в его постели, из которой он точно не вылезал дня три, не меньше. тот почти клянётся, что всё нормально, что всё будет нормально; поднимается с кровати, ужинает, принимает душ, делает какое-то задание, создавая видимость деятельности, и уже через несколько часов вновь погружается в летаргический сон, который не отпустит его до следующего момента, когда рэй отчаянно начнёт запугивать его неотложкой. — я скучаю по нему. — я знаю. — мне так одиноко без него. — знаю. — и так плохо. — я знаю, синдзи, правда. — я всего лишь хочу, чтобы он вернулся. так нельзя? — нельзя. каору хочет остаться хотя бы где-то в стороне. он мог бы пообещать, что не станет донимать синдзи, что не будет говорить с ним, не станет попадаться на глаза, ни за что не попросит вернуть всё как было и выбросить таблетки. он просто хочет быть рядом, пускай и незримо, пускай всего лишь у синдзи в голове. но каору давно понял: для синдзи он сделает что угодно. для синдзи каору готов исчезнуть навсегда. каору — самый прекрасный человек из всех, что был у синдзи. — тебе бы понравился каору, если бы вы могли познакомиться. — знаю, синдзи. я знаю.