Отцветание

Цветы повсюду. Самый разгар лета. Лепестки пыльные, листья иссохлись. Юго чувствовал, что тоже покрыт грязью с головы до пят, но не мог избавиться от мерзкого чувства. [Отвращение]. Он всегда спокойно относился к фактам жизни. Это абсолютно не значило, что он был чёрствым, жестоким или безэмоциональным. Он мог поплакать над фильмом, посочувствовать другу, необременительно помолчать и вытереть сопли (хоть и наворчать с три короба при этом), однако его совершенно не впечатляло незримое присутствие смерти среди людей и в его информационном пространстве. Юго мало думал о ней, но если вспоминал вдруг, то не устрашался и не копал вглубь. Он принял два правила: 1. В любом случае, люди часто умирают. 2. Причины смерти непредсказуемы. Ты никогда не знаешь, почему и когда отправишься на тот свет. Это произошло само собой лет в шестнадцать. И благополучно разрушилось в двадцать девять. [Дина могла умереть]. Вместе с их нерождëнным сыном. Юго не ждал и не ожидал. Не дышал. Белый шум окутывал его, из-за чего он ощущал себя пойманным в банку. — Если она забеременеет снова, то риски будут ещё выше, — сказал врач, пролистывая историю болезни. — Ваш ребëнок умер ещё в утробе, мы едва успели её спасти. Он зачитывал очень долго, как показалось Юго. Операция требовала восстановления. Дина жива и будет жить — но только после курса лечения. Конечно. Непременно. Таких заоблачных сумм Юго не видел никогда. Его задача — часть заработать, а ещё отдать то, что они успели накопить на будущее. Ирония. Дина могла умереть. Из-за меня. Из-за позднего вмешательства. Из-за [существа-в-матке]. Юго поглощал и топил разрушительный ужас. Мысли точили мозги и не давали спокойно дышать. Эмоции, которые он обычно испытывал, удесятерялись и оглушали. [Дина могла умереть]. Всё ещё, в любой момент. Прямо сейчас. Она не улыбалась, вглядываясь в его лицо воспалённо и рассеянно, но позволяла касаться рук и даже целовать. Ей было всё равно на то, что происходило вокруг. Юго смотрел в её глаза: почерневшее серебро, холод и пустота древних зеркал. В её душе не отражалось ничего, кроме скорби. Она говорила — [я так виновата перед тобой]. И медленно таяла. Юго говорил: — Это неважно. Уже всё хорошо. Да? [Ты жива]. Ты жива? Точно? И не уйдёшь от меня? Больше никто не скажет, что ты оставишь меня? Он замечал, как она смотрела на его поседевшие пряди и как преувеличенно осторожно пропускала их сквозь пальцы. Её дыхание было горячим, пульс — замедленным, руки — ледяными. Юго думал. Сможет ли она быть счастливой? Не убил ли я вместе с… и наше счастье? Что бы я делал, если бы потерял еë? Что будет делать она, потеряв… Потеряв. Юго не знал, радоваться или плакать, ведь он просто не мог воспринимать смерть их ребёнка как смерть родного человека, [потому что его никогда не было]. Юго отключил все чувства: он не видел, не знал, не слышал, даже в уме не называл себя отцом, поэтому предпочитал притворству глухое молчание. Дина не понимала, хотя была, безусловно, очень умной. Она держалась за живот и не смеялась, не смотрела на него. — Я никогда не смогу родить. «И это прекрасно», — он сжал кулаки, вовремя сдержав порыв ответить необдуманно и жестоко. [Это прекрасно, потому что ничто не убьёт тебя. Ничто и никто, даже если ты сама этого захочешь]. Я не позволю. Я не оставлю. Я сделаю всё, чтобы ты была рядом. Аменция прогрессировала. Он не понимал, что больше не способен ни на что. Дина медленно умирала вместе с цветами. За окном жарило и пекло до безумия.