Игры и мёд

— Давай играть, Аманэ. Пока Цукаса широко улыбается, Аманэ борется с желанием сбежать как можно дальше. Все дети любят играть, правда? Аманэ тоже любит! Но не в игры на уме Цукасы. Безысходность давила на него, Аманэ не выдерживает этот натиск, слишком сложно и непонятно для ума пятилетнего ребёнка. Что делать, как отказать? Когда у Цукасы глаза черные-черные, словно бездна, Аманэ всегда хочется сбежать к родителям, расплакаться, и больше никогда не видеть такого брата. Но надо быть сильным, он же старший. Он не может струсить – как говорили его сверстники – но недавно Юги начал сомневаться в своих силах. Вот — он уже бежит по ночным коридорам, лихорадочно метаясь из стороны в сторону, в попытках найти хорошее место для пряток. Подсознательно понимая, что брат с минуты на минуту пойдет искать, Аманэ просто прыгает в первый попавшийся шкаф с одеждой, всем телом зарываясь в неё поглубже. В темноте сложно разглядеть подходящую щель или уютное место, а с чувством страха, окружившего и топящего старшего ко дну, он даже не подумает о более хорошем месте. Не успеет. Смотрит в маленькую-маленькую щель, дрожит то ли от холода, то ли от страха неизбежного. Вы когда нибудь засовывали руку в мёд? Нет? Её достаточно сложно достать, а мёд липкий, притягивает к себе всеми силами. Аманэ сейчас будто находился в банке с медом, подсознательно плывя на дно. Бедняжка жмурится, вокруг всё ярко, красочно, что аж глаза болят. Он не может ничего сделать, мёд затягивает его всего, не давая вздохнуть или пошевелиться. Находясь в такой ситуации, ты точно не посмотришь на то, что происходит вокруг. По этому Аманэ не сможет увидеть огромное, по сравнению с ним — тонущем в меду, личико Цукасы, рассматривающее тебя. У него пугающие, черные, словно нахохлившийся грач, глаза. И как бы он не хотел достать Аманэ из сладкого мёда — ему слишком нравится наблюдать за тем, как он бесполезно пытается выбраться. И сейчас, расхаживая по коридору, Цукаса мимолётно понимает, что не понятно чему, но искренне рад. Вариантов, на самом деле, много: рад играть с братом, неожиданно рад видеть на его лице страх, по-детски рад тому, что они не спят ночью. Правда, он не рад держать нож в руках, но и не в силах выпустить его прямо сейчас, словно он стал его неотъемлемой частью. Но это же нормально — убеждает он себя — это просто вещь. Детям свойственно таскать с собой красивые, по их мнению, вещи. А использовать — одно удовольствие! Младший идёт по тому же ночному коридору, радостно осматриваясь в поисках брата. Что-то внутри кричит поскорее закончить, а не ходить по десять минут на одном месте, тем самым растягивая момент удовольствия, и давая по размышлять, но Цукаса благополучно игнорирует крики, продолжая ходить под слабым обволакивающим лунным светом. А Аманэ это лишь на руку. Он чуть ли не молится, сильнее вжимаясь в одежду. Страшно. Неосознанно прикрывает глаза, и чуть не ли не проваливается в сон. В одежде лежать тепло и мягко, а на дворе ночь. Может, Цукаса его не найдет? Даже если откроет шкаф, то Аманэ настолько плотно зарылся головой в одежду, что видно только волосы, сливающиеся с одеждой, и едва различимые в темноте ночи. Значит, он может позволить себе отдохнуть хотя бы пять минуток. Старший Юги закрывает глаза, медленно засыпая, одновременно надеясь проспать до утра и проснуться через несколько секунд. Аманэ устал от бессонных ночей. Аманэ устал от брата с тяжёлыми глазами, что так мило рассматривают его. Аманэ устал смотреть на кровь, что так нравится разглядывать его брату. Хотелось уснуть на несколько лет и не видеть ничего, просто отдыхая. Его желание сбылось. Он, склонив голову, задремал, по-детски сжавшись в комочек сильнее. Но уже почти не воспринимая реальность — он слышит тихий шепот, и лёгкий скрип двери: — А-ма-нэ. Старший чуть ли не подскакивает, мгновенно переставая чувствовать усталость. Широко раскрыв глаза, часто моргая, и потирая их руками, мысленно надеясь на то, что он ещё спит. Всё это – страшный сон, самый противный и глупый кошмар. Но как только довольный силуэт Цукасы бесполезно формируется перед глазами — он снова расплывается, больно щипая. Нашёл. Лунный свет отражает медовое поблескивание в его глазах, будто светящихся в темноте, когда у старшего мёд смешивается с хрустально-голубыми слезами. Аманэ страшно, как никогда прежде. Страшно видеть Цукасу таким: стоящим, слегка склонив голову в сторону, широко улыбаясь, под неестественно нежно-голубым лунным просветом, который тот благополучно закрывает собой. Аманэ прижимается к холодной стене шкафа, закрывая личико руками, дабы не видеть свой главный – на данный момент – кошмар. Цукаса пару секунд смотрит удивлённо, но сразу же расплывается в ещё более довольной улыбке. — Не плач, Аманэ, — будто издеваясь, сладко, но по-детски мило произносит тот, плавно залезая к нему в шкаф и мягко обнимает, прижимая к себе. Старший обнимает в ответ, уткнувшись носом ему в плечо, тяжело вздыхая в глубине души. Аманэ знает это объятия. Ничего хорошего они никогда не несли. Поэтому старший Юги с ужасом чувствует, как мягко обнимающие его руки начинают сжимать его сильнее, не давая двинуться. Он старается не терять последней надежды, тихо произнося: — Ц-Цукаса, — пугается своего подрагивающего голоса, собираясь с силами. — Пожалуйста, пойдем спать… Цукаса смотрит на него с нескрываемым удовлетворением, шелковисто прищурившись, словно пытаясь посмотреть в самую душу. — Обязательно пойдём, — выпускает из объятий, тем самым руша все надежды, отворачивается на секунду. Вот и всё. Когда тот принимает исходное положение — Аманэ с отчаяньем видит нож в его руках, лежавший до этого, скорее всего, на полу. Что в голове у Цукасы в этот момент? Ненависть к Аманэ? А что он такого сделал, чтобы с ним так обращались? Хотя, он догадывается — боится вырываться, противостоять, что на руку Цукасе. Но он не может быть смелее, просто не получается! Юги-старший сжимается сильнее, смотря на брата чистыми, но лихорадочно испуганными глазами. Они неприятно щипают, Аманэ даже не пытается вытереть слёзы страха. Смотрит на улыбку младшего, забывая на секунду обо всём остальном. А затем резко шипит от мимолётной боли, видя медленно растекающийся алый цвет на своей руке, от чего дрожит только сильнее, всеми силами держась за рвущуюся красную нить терпения боли и страха безысходности, пытающегося заставить разрыдаться в голос. Если оборвётся – считай ты в кислотном океане, разъедающим за секунду. Зачем, почему так, Цукаса? Аманэ не знает, что ему предпринимать. Аманэ никогда не сделает больно Цукасе. Зато Цукаса любуется сделанным порезом. Поднимает свободную руку к чужим волосам, и насильно тянет на себя, гладя брата по голове, и шепча что-то успокаивающее, прекрасно понимая, что Аманэ, оглушённый липким страхом, его не слышит. Он правда сожалеет об этом. Гораздо веселее наблюдать за радующимся, веселым Аманэ! Но будто не может управлять своим телом. Словно зачарованный, делает порезы глубже, стараясь не задевать вены, думая, что от туда пойдет синяя кровь. Цукаса не любит синий. Ало-красный гораздо ярче, красивей — словно золотой мёд! Вдоволь насмотревшись – Цукаса убирает нож в сторону, мгновенно забывая о его существовании. Притягивает чужую руку ближе к себе. Сейчас самое, как считал тот, интересное! Он осторожно растирает подступающую кровь по всей руке, сильно надавливая пальчиками на рану, наблюдая, как образуются новые, блестяще-алые бусинки. В воздухе витает металлический запах, как кажется ему. Чужая рука трясётся, словно испорченная машина, и тогда младший поднимает взгляд на брата. Тот выглядел неожиданно мило: личико заплаканное, глаза в панике дрожат, пытаясь найти успокоительную опору. Вторую руку тот испуганно прижимает к себе, теребя низ рубашки. Сам он ели держался на ногах, будто предупреждая – ещё одно движение и я упаду! Цукаса со вздохом отпускает чужую руку, обнимая уже самого брата, и вновь шепча успокоительные фразы, на этот раз услышанные. Наверное, желание успокоить сильнее умиления и личных хотелок. Аманэ будто этого и ждал – тот, мгновенно уткнувшись носом в чужое плечо, разрыдался, сжимая обомлевшего брата во взаимных объятиях. – Цукаса... Цукаса... – он попытался связать слова, хотя вышло только с третьей попытки, сопровождаемой горькими, теперь ненавистными всхлипами. – Цукаса, зачем? Я чем-то провинился? Цукаса... Второй лишь продолжал мягко гладить старшего по голове, перебирая шелковистые волосы, и содрогнувшись от чужого тона. И в правду, виноват, только не Аманэ, а он сам. – Всё хорошо, Аманэ... Всё хорошо...