"Эсси"

Эспрессо сидел в своем кабинете за столом у окна, задумчиво крутя в руках перо, и просматривал записи, сделанные во время нового исследования. Порывистый ветер за окном неистово трепал кроны деревьев, отрывая с веток редкие желтовато-бурые листья, что до последнего цеплялись за жизнь, не желая утонуть в мутных холодных лужах или покрыться инеем на влажной черной подмерзающей земле. Маг зябко ежился, плотнее укутываясь в мантию, размышляя о том, что стоит уже начинать топить камин, ибо ледяной воздух пробирался в помещение сквозь щели в рамах, будто бы пытаясь сравнять температуру в комнате с уличной. Он не любил осень. И если раньше, будучи постоянно занятый исследованиями и новыми экспериментами он зачастую не замечал даже смены времен года, то с некоторых пор она стала вгонять его в какую-то меланхоличную тоску. И это ощущалось еще более остро, когда он, как сейчас, оставался в одиночестве. Мадлен на несколько недель отправился в очередной поход, Эспрессо же, обычно сопровождавший его в длительных путешествиях, из-за полученных недавно ранений был вынужден остаться в Республике на попечении своей младшей сестры. Не то, что бы ему была необходима какая-то помощь: самое страшное было позади, и как только опасность для жизни миновала, он категорически отказался более находиться в постели и предпочел вернуться к работе. Эспрессо мысленно благодарил вселенную за то, что наградила его способностями к левитации, поэтому даже серьезный перелом ноги не мешал ему передвигаться. Латте же, несмотря на все увещевания и раздраженное ворчание брата, приходила каждый день, справлялась о его самочувствии, пыталась помочь с бытовыми вещами, и ничего и слушать не хотела о том, что Эспрессо прекрасно обходится сам, и в ее присутствии совершенно нет никакой надобности. Она с укоризной смотрела на брата, погруженного в исследования, и в этом взгляде читалась фраза, что она не смела озвучить вслух: «Сколько можно работать, ты же ранен, тебе нужен отдых...» Эспрессо и сам понимал это, но сейчас работа, помимо всего прочего, была тем единственным фактором, что хоть как-то мог отвлечь его от не самых приятных мыслей. Хотя и она уже не спасала до конца. Маг ловил себя на том, что во время эксперимента мог внезапно замереть с пробирками в руках, полностью выпав из реальности, что неимоверно раздражало и приводило в замешательство. Он тосковал по Мадлену. Перенесенные травмы ударили не только по его физическому здоровью, но и пошатнули душевное равновесие, сделав Эспрессо более мнительным и беспокойным. Он чересчур переживал за рыцаря, и хотя тот ушел не один, боялся, что путешествие может оказаться слишком опасным, и что даже вместе со своими товарищами он не сможет противостоять нависшей над ними угрозе. Он никоим образом не ставил под сомнение силу Мадлена и его способности к магии, но доподлинно никогда нельзя гарантировать, что тот не столкнется со столь серьезным противником, перед которым все это окажется бесполезным. В очередной раз, перечитывая одну и ту же строчку, в безуспешных попытках сосредоточиться на расчетах пропорций реактивов, Эспрессо раздраженно отшвырнул в сторону перо, и, сделав себе новую чашку кофе, уселся за стол, отрешенно уставившись в окно. Все его мысли вертелись лишь вокруг Мадлена, и противостоять их натиску Эспрессо уже просто-напросто не мог. В тот день, когда Мадлен уходил на задание, расстались они достаточно холодно, ибо Эспрессо, вопреки здравому смыслу, затаил на рыцаря глупую и совершенно абсурдную обиду, за то, что тот после всего произошедшего, покидает его на столь длительный срок. И хоть он и осознавал, что во всем этом нет и толики вины самого Мадлена (ведь с Советом не поспоришь, и их поручения необходимо было выполнять, закрывая глаза на собственные желания), Эспрессо на тот момент был не в состоянии справиться со своими эмоциями. Теперь же маг корил себя за подобную слабость и некоторую эгоистичность, и образ опечаленного лица рыцаря раз за разом возникал перед глазами, подливая масла в огонь и без того не самого лучшего морального состояния. Эспрессо сделал глоток уже успевшего слегка остыть крепкого кофе, окидывая взглядом некогда пышно цветущие кусты пурпурной розы, что сейчас представляли собой почти полностью голые переплетения веток, ощетиненные острыми шипами, и напоминали скорее дикий терновник, чем благородное садовое растение. Тучи над городом продолжали сгущаться, сизыми клубами неповоротливо перекатываясь по небу, и нависали столь низко, что складывалось ощущение, будто бы они вот-вот рухнут, придавив своей мнимой тяжестью дома и редких прохожих. И чем темнее становилось на улице, тем больше мрачнел сам Эспрессо. Беспричинная хандра тяготила, заставляя мага злиться на самого себя за непродуктивность и вышедшие из-под контроля эмоции. Не желая полностью погрузиться в омут черной меланхолии, маг несколько раз с силой зажмурил глаза и потер пальцами виски, ощущая ко всему прочему разрастающуюся от напряжения головную боль, и попытался в мыслях воспроизвести хотя бы немного более позитивные картины. И первое, что возникло перед глазами, было лицо Мадлена в тот момент, когда он впервые признался Эспрессо в своих чувствах. Рыцарь неловко мнется, отводя взгляд, и нервно потирает шею, после же, наконец, собираясь с духом, произносит заготовленную заранее фразу. Маг слушает внимательно, оставаясь предельно серьезным, когда как волнительно-светящиеся глаза Мадлена и его пунцовые щеки, вызывают у Эспрессо умиление, и он с трудом сдерживает улыбку. Маг, будучи в достаточной степени проницательным, давно подозревал уже, что рыцарь не равнодушен к нему, подмечая нюансы поведения Мадлена, коих раньше за ним не наблюдалось, но виду не подавал, сохраняя невозмутимость, и терпеливо ожидал, пока тот не скажет все сам напрямую. Тихо радуясь тому, что чувства его вероятнее всего взаимны, Эспрессо еще до объяснения с Мадленом позволял себе иногда размышлять о том, как будет звучать его признание, как могли бы развиваться их отношения и как рыцарь ласково звал бы его. И если в первых двух случаях он в целом попал в точку, то последнее стало некоторым откровением. Обычно, при размышлениях о милых прозвищах на ум сразу приходило что-то слащавое, вроде «любовь моя» или «мое счастье», или же нечто пафосное с ярким оттенком аристократизма, такое как «mon chéri», «mon précieux» или «amore mio». Ни то, ни другое не противоречило характеру Мадлена. Но реальность оказалась столь прозаична сколь и вызывала недоумение. Эсси. Он продолжал называть его Эсси. То самое уменьшительно-ласкательное прозвище, от которого у Эспрессо раньше начинал дергаться глаз. — Прекрати коверкать мое имя! — негодовал маг, прожигая простодушно улыбающегося рыцаря полным ярости взглядом, — меня зовут Эспрессо! Эспрессо, черт возьми, но никак иначе! Но теперь... то, как он произносил уже, казалось, набившее оскомину слово, превращало это раздражающее сочетание букв в нечто совершенно иное, наделяя его новым смыслом. Ничего не изменилось и в то же время изменилось все. — Эсси... Огромные небесно-голубые глаза искрятся безграничной любовью и светом, идущим из самой глубины души; чуть загорелая рука с шершавыми, несколько грубоватыми от постоянных тренировок пальцами, осторожно убирает с лица мага выбившуюся прядь, ласково проводя по смуглой покрытой легким налетом сажи щеке. И Эспрессо прикрывает веки, ощущая выступающий против воли жгучий румянец. — Эсси, — шепчет Мадлен, нежно касаясь губами изгиба изящной шеи возлюбленного, переходя затем на выступающие ключицы. И вмиг сердце сладко замирает, а по телу вместе с мурашками пробегает легкая волна трепетной дрожи. — Эс-си... Дыхание сбито и голос прерывается, не в силах произнести сразу даже столь короткое слово, когда на пике Мадлен вздрагивает, обхватив пылающими ладонями чужие узкие напряженные бедра, что почти сразу же расслабляются, а вслед за ними и все разгоряченное тело тонет в обволакивающей неге наслаждения. — Эсси! Лазурные омуты сверкают соленой влагой, что в следующее мгновение выплескивается через край, обжигающими ручейками расчерчивая перепачканное лицо, когда на черной ткани рубашки мага с ужасающей быстротой проступает еще более темное бесформенное пятно. — Эсси! Безмерная радость, облегчение и вина смешиваются в одном возгласе рыцаря, порывисто вскочившего на ноги, но после тут же упавшего на колени перед кроватью мага, что едва приподнял тяжелые веки после продолжительного пребывания в небытие. Пересохшие губы принимаются покрывать осторожными поцелуями тонкие пальцы, стянутые белыми бинтами, что кое-где расцвечены бурыми кляксами запекшейся крови... Одно и то же прозвище, но настроение и чувства, вложенные в него, заставляли его звучать всегда по-разному. Одно оставалось неизменно — неподдельная, искренняя любовь, читавшаяся в нем из раза в раз. И Эспрессо, вопреки всем своим правилам и внутренним установкам, с трудом сохраняя привычное хладнокровие снаружи, внутри растекался патокой, готовый простить несносному Мадлену все что угодно, лишь бы вновь услышать из его уст так по-особенному звучавшее теперь слово. Мелкий словно пыль моросящий дождь запорошил окно; крошечные капли собирались в более крупные, что подхватывая по пути другие, стекали вниз тонкими серебристыми струйками. Из-за этого водяного марева стекло сделалось мутным, ухудшая обзор улицы, но Эспрессо уже не смотрел туда. Достав из-под воротника рубашки длинную цепочку, маг с нежностью касается маленького золотого кулона в виде кофейного зернышка — подарок Мадлена на годовщину их отношений — с которым он теперь никогда не расставался, нося на груди у самого сердца, вспоминая теперь, как тот преподнес его ему. — Я долго думал, что тебе подарить, — словно извиняясь, произносит рыцарь, теребя в руках длинную узкую коробочку, — наверное, нужно было выбрать что-то полезное: лабораторное оборудование, например, или какую-нибудь книгу, но я решил, что для такого повода нужно нечто иное, поэтому вот, — Мадлен раскрывает алый бархатный футляр, извлекая оттуда кулон на тонкой филигранной цепочке, и осторожно надевает его Эспрессо на шею. Тот лишь мягко улыбается в ответ, доставая из-за пазухи искусно исполненную изящную заколку с искрящимся в лучах утреннего солнца лазурным камнем. — Вместо твоей вечно слетающей с волос голубой ленты. Несмотря на то, что большую часть времени Мадлен ходил с распущенными волосами, во время тренировок он перевязывал их широкой лентой, чтобы не мешали. Но из-за слишком активных движений, она часто соскальзывала с гладких, словно шелк ухоженных волос рыцаря, и длинные светлые локоны в самый неподходящий момент рассыпались золотым водопадом, норовя попасть под руку или закрыть обзор. Эспрессо вспоминал, как при этом Мадлен забавно фырчал, встряхивая головой, в безуспешных попытках откинуть их назад, и очаровательно морщил нос, когда тонкие пряди ниспадали на лицо... Воспоминания эти, такие домашние и столь милые сердцу, захлестнули Эспрессо с головой, и погруженный в них он даже не услышал звука открывающейся двери и тихих шагов позади. Слуха лишь коснулось радостное «Эсси!», и в ту же секунду сильные руки в латных перчатка обхватывают со спины за хрупкие плечи, а на стол перед магом ложится большая алая роза. Где этот горе-романтик добыл ее поздней осенью одним богам известно, но его сияющее гордостью лицо, что видит Эспрессо резко развернувшись, заставляет тепло улыбнуться. И уже язык не поворачивается ворчать о банальности сего презента, и о том, что он сто раз говорил, что не видит никакой красоты в срезанный цветах, которые потом медленно умирают, стоя в вазе. Да и тем более сейчас это было бы совершенно неуместно, потому что Эспрессо действительно очень скучал. И ему было ровным счетом все равно, с чем и как Мадлен пришел к нему, единственное, что было важно — тот вернулся живым. Взлохмаченный, грязный, в рваной, запятнанной кровью одежде — рыцарь, что наплевав на доклад Совету об успешном исходе миссии, наплевав на свой непрезентабельный внешний вид, как был сразу же примчался к своему возлюбленному, зная, что тот ждет его, не находя себе места, и стоял теперь перед ним, широко улыбаясь. — Ты ранен? — потрясение от столь неожиданного появления отступает на второй план, сменяясь вполне оправданной тревогой за здоровье Мадлена, и Эспрессо, совершенно забыв про искалеченную ногу, вскакивает со стула, взволнованно пытаясь коснуться груди рыцаря, но тут же морщится от боли, в последний момент успевая схватиться за покрытое исцарапанным доспехом предплечье. —Тише, тише, — голос предельно ласков и мягок, а широкие ладони придерживают за талию не давая упасть,— это не моя кровь. Врет, конечно: из подобных походов возвращаются невредимыми разве что трусы, не вступающие в бой, а такие как Мадлен всегда приносили с собой в лучшем случае минимум пару-тройку глубоких царапин да несколько сломанных ребер, но сейчас оснований для беспокойства совершенно не было, поэтому рыцарь благоразумно умолчал о мелких повреждениях, чтобы попусту не волновать любимого. — Лгун, — бурчит Эспрессо, возвращая, наконец, себе привычное хладнокровие, и чуть приподнимается в воздухе при помощи левитации, отворачиваясь от Мадлена, и переплетя на груди руки, бросает через спину запальчиво, — и вообще, я все еще злюсь на тебя, и если ты считаешь, что вот этот презент, — маг кивает головой в сторону лежащего на столе цветка, — способен искупить твою вину, то ты глубоко заблуждаешься. Рыцарь же картинно прикрывает веки, и, прислоняя тыльную сторону ладони ко лбу, запрокидывает голову. И так же театрально с надрывом изрекает: — О, боги, нет мне прощения в этом бренном мире! — Нет, ну, каков наглец! — восклицает Эспрессо, сверкая гневным взглядом, губы же его слегка вздрагивают, свидетельствуя о том, что он с трудом сдерживает улыбку, — Уйди с глаз моих! — добавляет он следом. Мадлен же нарочито галантно раскланивается, а потом вдруг внезапно целует Эспрессо в щеку, и пока тот не успел опомниться, исчезает из комнаты, и уже из-за закрытой двери до мага долетает громкое: — До вечера! — Дурацкий Мадлен, — бубнит себе под нос Эспрессо, касаясь кончиками пальцев щеки, теперь уже не в силах скрыть улыбку. *** Привычный ужин в доме Мадлена сегодня превращается в самый настоящий пир: за столом собираются родственники и близкие друзья семьи, празднуя победное возвращение героя; виновник торжества сияет словно солнце, принимая с открытой широкой улыбкой обильные комплименты в свой адрес, и никто из присутствующих не замечает, как Мадлен то и дело бросает нежные взгляды в сторону сидящего подле Эспрессо, с нетерпением ожидая того момента, когда они смогут остаться наедине. Маг усердно делает вид, что не замечает этого тоже, но появляющийся на щеках легкий румянец, что для всех остальных кажется вызванным выпитым шампанским, для рыцаря все говорит без слов. Наконец, гости начинают расходиться и Мадлен покидает особняк под предлогом, что, несмотря на непогоду, желает довести друга до дома, мать провожает его кивком головы и легкой улыбкой, прекрасно понимая, что тот не вернется до утра. Рыцарь, беря мага под руку, создает магией над их головами светящийся щит, закрывающий от все более усиливающегося дождя, Эспрессо тут же слегка приподнимает в воздух их обоих, чтобы и Мадлену не пришлось ступать по грязи и глубоким лужам. Они чинно проплывают вдоль по улице до самого дома Эспрессо, но стоит лишь двери захлопнуться за ними, как с лиц обоих слетают маски, что они вынуждены были держать в обществе, обнажая теперь уже неприкрытые ничем истинные чувства. И не хочется больше играть никакие роли, остается лишь одно желание: раствориться в любимом человеке полностью, искренне и без остатка, наслаждаясь обществом друг друга... — Не оставляй меня больше так надолго, — сонно шепчет Эспрессо, зарывшись носом в чистые белокурые локоны, что так дурманяще-сладко пахнут ванилью и теплой свежей выпечкой. — Обещаю, — отвечает Мадлен, прижимая к себе истосковавшееся по горячим рукам хрупкое тело своего возлюбленного. За окном завывает ледяной шквалистый ветер, хлесткие струи дождя неистово бьют в стекло, норовя прорваться в комнату, но Эспрессо плевать, ведь рядом с любимым уже ничего не имело значения, кроме крепких родных объятий и мерного тихого дыхания у самого уха. А на маленьком столике у кровати примостилась в хрустальной вазе пышная алая роза, что завянет еще очень нескоро.