Мне покоя её всё равно не понять

Келегорм дёрнул расшитую скатерть со стола в сторону. Зазвенела по полу дорогая посуда, два хрустальных бокала с вином разбились вдребезги. На светлом мягком ковре пятна расплылись яркой кровью. Старший замер, упираясь руками в стол и опустив голову. Плечи его были напряжены. Куруфин вздохнул. — Брось убиваться. Нашёл тоже мне причину. — Я не могу! Я хочу помочь ей, я хочу вернуть её, я хочу добиваться её, хочу отпустить куда угодно, хочу привязать к себе насильно, Курво. Хочу дать ей крылья и хочу её посадить на цепь в самом глубоком из подвалов под этим дворцом. Я хочу, чтобы она любила меня, понимаешь? Меня. Чтобы её взгляд выражал не боль и равнодушие, чтобы она не отдёргивала руку, стоит мне её коснуться, чтобы… — Не сходи с ума, брат. — Атаринкэ легонько зевнул, прикрыв рот ладонью. Вообще-то он ужасно беспокоился за Тьелко. Беспокоился, когда брат побледнел, услышав, что принцесса Лутиэн сбежала из Нарготронда. Беспокоился, когда тот, цепляясь за его одежду, плакал, как мальчишка. Беспокоился и теперь, когда Тьелкормо впал в гнев и безумно бредил лишь ею, ею одной. Он беспокоился за брата и проклинал дочь Тингола. Зачем она появилась? Что за злой рок заставил Келегорма отыскать её? Что за жестокая судьба велела ему бросить живое своё, ещё колотящееся заполошно сердце к ногам той, которая даже не взглянула на этот дар? — Поздно. Поздно, я уже безумен, Курво, да и что мне терять… — Тьелко опустился на колени, дрожащими руками собрал осколки одного из бокалов. И сжал ладони. Курво даже не успел ему сказал прекратить, но вскочил, в мгновение подскочил к старшему брату. — Ты идиот?! — прошипел он, глядя на струящиеся с рук Турко алые ниточки крови. Силой разжал его пальцы и стал, насколько видел, забирать и отбрасывать прочь осколки. Благо, не было или почти не было совсем мелких. Келегорм позволял ему делать это. Равнодушно смотрел перед собой, почти не дыша. Куруфин вздохнул ещё раз. — Тьелко, я понимаю, что ты… Она красивая, ну и что? Что толку? — Да не в том дело… Как ты можешь не понимать? Ты разве мать Тьелпэ не любил так же всем в пику и наперекор? Атаринкэ почти задохнулся. Слишком чувствительной темы коснулся его брат. В голове пронеслось имя далёкое, незабытое, родное и тёплое, нежностью напоённое, влюблённое, сладко-томительное, имя и песни, и взгляды, и жесты, и цветы в поле, и горсть жемчуга в ладонях, и губы, и руки… — Ты думаешь, что ты… Разве ты мог её взаправду полюбить, братец? Ну подумай, что тебе с этой девы Тинувиэль? Да, славный был бы брак, выгодный, но… — Курво, зачем ты уговариваешь? Ты сам понял. Сам видишь. — обречённо прозвучало в ответ. — Почему не могу я быть верным псом ей… Для чего нам наша клятва, Курво? Я бы пошёл за ней, как за идолом, за божеством превыше западных, для чего нас тянет за собой клятва, тянет меня от неё вдаль? — Мы обещали отцу. — Атаринкэ чуть-чуть нахмурился. — Разве ты готов предать отца из-за какой-то принцессы? — Хочешь правду скажу? Да. Куруфин задумался, вслушиваясь в себя. Сколько он помнил, его мысли в голове звучали голосом Феанора, а сейчас он вдруг пропал. — Если бы это вернуло меня к ней или бросило её в мои объятья сейчас… Я бы отказался следовать нашим путём. — сказал он. Келегорм кивнул. — Вот теперь ты понял меня. Как мне жить дальше?.. — Я с тобой. — Куруфин заставил брата подняться и увёл к лекарю. Глядя на них, многие сочувственно и с жалостью кривили лица. Прошло несколько недель. Никто больше не смотрел с сочувствием. Ородрет шагнул вперёд и не сдерживал дрожи в голосе; и корона Финдарато не шла ему, была слишком простой и слишком роскошной одновременно, тяготила, заставляя чуть-чуть наклонять голову. — Воля народа — казнь, но вы братья мои, как ни больно. Я изгоняю вас. Буде кто захочет присоединиться и следовать в изгнание с вами — они вольны на то, а остальные пускай и имён ваших не произносят. Келегорм тихо страшно рассмеялся. Куруфин покосился на него. — Как я ненавижу её… Это всё она, такая восхитительная, светлая… Сильная. Спокойная. — шепнул с диким торжеством брат, глядя на него. — Я хочу поймать её, сломать, я и цепь отыщу. Хочу, чтобы она была только моей, чтобы я показал ей, во что она меня превратила любовью к ней. — Брат, идём. Забудь её, я прошу тебя. — ему и так было дурно. Мало всего, так ещё и Тьелпэ… — А ты забыл бы? — Никогда. — Атаринкэ поджал губы. Ненависть во взглядах подданных Ресто граничила с презрением. Келегорм, разобрав это всё без ошибки, хмыкнул. — Но больше всех рыцаря Като ненавидел сам рыцарь Като… — Что? — Сказка. В Валиноре её придумал твой сын. Хотел бы и я выдрать из груди сердце. — Идём. Нам ещё много нужно указать забрать, много приготовить. — Ты можешь..? — Да, Тьелко. Отдохни. — Куруфин прикрыл глаза на несколько секунд. — Мне зайти потом? — Да. Когда ты в комнате, мне снится отец, проклинающий меня. Когда тебя нет, я грежу ею. Много лучше мне спится с ненавистью Феанаро.