Лёжа на операционном столе, обездвиженный и привязанный, абсолютно не понимающий, как оказался здесь, Тайлер не то чтобы жалуется. Он не может сказать, что помнит события последних недель.
Ясно одно: его поймали.
Но Лорел Гейтс дисквалифицировали, его отца лишили всех прав, а Тайлера тем самым — приговорили к пожизненному заключению без возможности незаметно скрыться. Он точно помнит, что снотворное вводили в вену каждое утро и ночь, не позволяя не то что перевоплотиться — хотя бы открыть глаза.
Возникает вопрос: это забавы правительства или же чего-нибудь намного ужаснее?..
Тайлер не знает.
Его похититель явно ничего объяснять не торопится. Он, видимо, совершенно забыл про Тайлера, так как проснулся парень часа четыре назад, на мочевой пузырь что-то чертовски давит, и никто, никто не позаботился о катетере или… хотя бы тряпке. С другой стороны, здесь довольно комфортно — достаточно темно для его отвыкших от света глаз, цепи лежат так, как надо: туго, чтобы сбить с толку взбешенную кровь и чтобы окончательно перекрыть доступ к выходу Хайда. Ни туда, ни обратно.
Черт. Отвратительно-мерзотное дежавю бьет в голову Тайлера. В последнее время его слишком часто связывали. Начиная от самой Лорел и пещеры монстра в лесу, в стену которой она каким-то образом просунула кандалы, и заканчивая свиданием с Уэнсдей.
И, господи, эта Уэнсдей.
Не то чтобы у Тайлера когда-либо было свидание хуже. Но и поцелуй со странной девчонкой был совсем уж неплох. И нет, он не компенсировал ничего, наоборот — скорее оставил осадок, потому что за все время их недолгого, но впечатлительного знакомства ни одно их свидание не прошло нормально. Да и как? Все встречи с намёком на что-то большее, чем обсуждение плана, проходили в склепе человека, который, как знал Тайлер, должен был убить Уэнсдей.
Интересно, получилось ли у него. Тайлер ведь выпал из курса событий. Последнее, что он помнит: стычка в лесу, необычно яркие когти оборотня, холод и слякоть, вкус крови во рту. И объятия отца. Наверное, не в первой ему было находить перевоплощенного — обратно: в человеческий вид — Хайда. Он ведь с самого начала знал, кто Тайлер такой. Кто убийца. Кто монстр.
Словно сын был важнее мёртвых.
Черт.
Выражение лица Тайлера начинает колебаться от раздражения до обиды. На глазах выступает влага. Он явно чувствует последствия разрыва связи с Лорел, свою эмоциональную свободу, прежде желанную, но теперь оставляющую горький вкус в горле. Что-то без жажды крови совершенно не получается забыть про других. Особенно про отца, он-то ни в чем не был виноват. Пожалуй, эти мысли бы заживо съели Тайлера, если бы не…
— Папа, он дышит!
Все еще кромешная тьма и пронзающий её, ломающийся от волнения голос отвлекают Тайлера от созерцания потолка, и он внезапно начинает паниковать. Вспоминает, наверное, где находится. Голову повернуть нельзя. В целом ситуация как-то напоминает эксперимент из книги обожаемой Уэнсдей писательницы, Мэри Шелли, и черт знает, чем закончится все сейчас.
Явно не счастливо. Тайлер знает.
— Конечно, мой черепок. Ему давненько пора, — отвечают издалека. — Ты, парень, долго был без сознания. Всегда такой слабый?
Где-то сверху слышится грохот, похожий на шум грозы. Единственные источники света — церковные, почти догоревшие свечи — дрожат и мерцают.
И тогда они появляются. Тень и его отродье. Почти растворяющиеся в полутьме. Сливающиеся с ней. Язычки свеч выравниваются, но это не исправляет ситуации, и двое людей в искрах света выглядят не иначе чем как две чёрные дыры. Они — и есть тень.
Тайлер почему-то сразу догадывается, что они из себя представляют. Нечему сбивать с толку. Стоит только вспомнить сокровенные разговоры вперемешку с сумбурными поцелуями, и складывается картинка. Их глаза — сжирающая любой свет тьма. Костюмы стиля века так семнадцатого. Или когда там сжигали ведьм?.. Неважно. Бледная, словно никогда не видевшая солнца кожа, большие круглые глаза, широкий рыбий рот.
— Уэнсдей пошла в мать, да? — вздыхая, интересуется Тайлер.
— Слегка, — Гомес Аддамс пожимает плечами.
После этого молчание затягивается. Тайлер занят тем, что, скосив глаза, изучает членов странной семейки, а сами представители заняты тем, что изучают Тайлера. Пагсли настроен почти дружелюбно. Он только один раз тычет грязной веткой в парня.
— Он мягкий, — заключает Пагсли. — На этом столе ещё не лежал никто настолько мягкий. Трупы затвердевают, особенно, если мама узнаёт о них и приказывает забальзамировать, чтобы не воняли и соседи не жаловались.
— Твоя мама такая, — с нежностью кивает Гомес Аддамс.
Пагсли с энтузиазмом продолжает:
— Должно быть, я также выглядел, когда Уэнсдей приковала меня цепями. Она спец в этом. Обычно сходили и морские узлы, я никогда не сдавал этот экзамен — по развязыванию. Я знаю, каково лежать на этом столе. Наверняка спина затекла, ага?
Тайлер кивает. Он почти не обращает внимание на ветку, которой мальчик зачем-то трогает его бок. После имени Уэнсдей напряжение возрастает. Гомес вздрагивает. Кладёт руку на плечо Пагсли и просит выйти за дверь.
Тот уходит не сразу. Из-за плеча изучает подозрительным взглядом. Мелко шагает к месту, откуда они пришли, и исчезает только, когда Гомес повторяет просьбу. Теперь не мягко. Без возражений.
— Это из-за неё, так ведь? — как только они остаются наедине, интересуется Тайлер. У него в голове, вообще-то, возникает намного больше вопросов, но легко догадаться, зачем отец твоей бывшей подружки, с которой ты поступил не очень по-джентельменски, привязал тебя к койке. Наличие изрядного количества средств для пыток тоже не успокаивает. Краем глаза Тайлер замечает вывешенные на стене сабли. Ниже — хирургические ножи. Все в беспорядке.
— Ты не глупый мальчик.
Гомес аккуратно ослабляет крепление, обхватывающее половину его лица, заключая это. Усаживается рядом. Молчит какое-то время. Тайлер в основном занят тем, что пытается размять затекшую шею, но все равно замечает, как опавшие вниз щеки мужчины трясутся при каждом неловком движении. Толстый нос дергается, словно пытаясь впитать запах затаившегося в теле Хайда.
Отвратительно, — думает Тайлер. И пытается представить повзрослевшую Уэнсдей на примере её отца. Что у них общего, помимо любви к паранормальному и чёрным цветам?
Наверняка для начала стоит до деталей рассмотреть образ её милой матери.
— Не глупый, — продолжает Гомес, начиная поглаживать возбужденно приподнятые усы, — но все равно осмелился поступить так с моей дочуркой.
Тайлер закатывает глаза.
— Я не буду извиняться за то, что пытался её убить.
— О чем ты, мальчик? — словно удивляется Гомес. Его живот начинает агрессивно трястись от смеха. — Я о том, что ты сумел влюбиться в неё. Стоит ли мне говорить о взаимности? Как же… убийство. Велика ли потеря!
Он долго еще смеется. Выглядит нездорово. Тайлер как-то забыл, что дети многое перенимают от родителей. А он думал, что Уэнсдей странная.
— Так вот, — продолжает Гомес. — Узнав об интересе моей дочери, я решил лично познакомиться… — он удерживается от оскорбления, — с источником интереса, так скажем. Но как обычно, она нашла способ избежать встречи. Как знала! Представь, только я собираюсь выехать, собираю все чемоданы, чтобы навестить покрывшийся пылью Невермор, любимую дочь и её приятеля… И его сажают в тюрьму!
— Я убил человек пятнадцать, — со всем смирившись, вздыхает Тайлер. Почти без хвастовства.
— Достойно, — кивает Аддамс. — Это так напоминает мои студенческие отношения с Тиш… Я тоже сел в тюрьму за месяц перед свадьбой. Но как весело было сбегать! Это ведь она всех убивала…
Тайлер успокаивается. Почти не вслушивается в болтовню Гомеса Аддамса. Косвенно они знакомы давно — сколько раз он просматривал его досье, сколько раз Лорел рассказывала об убийстве брата, — но Гомес Аддамс все равно превосходит все ожидания. Он странный. Как бы дико это ни звучало, Тайлер чувствует это рокочущее сквозь слова одобрение. Почти хочется рассказать подробнее обо всех убийствах — если сам вспомнит.
— Поэтому, мальчик, я понимаю, почему тыковка остановила свой смертоносный взгляд на тебе, — в конце концов заключает Гомес. — Может, внешне ты мог показаться… отвратно милым… я сразу заметил этот потенциал во время родительского дня. Знаешь, Тедди Банди тоже выглядел настолько… Нестереотипно. А какой человек!
Тайлер размышляет о том, что ему хочется в туалет.
Даже не потому, что он лежит здесь вечность, а просто: смыть в унитаз и воспоминания, и разговор с отцом Уэнсдей, и это сравнение с Теддом Банди.
После того неудавшегося свидания это официально самый худший в его жизни день.
И он не кончается.
---
Тайлер понятия не имеет, когда успевает уснуть. Возможно, в его крови все еще находится сильнодействующее снотворное. Или это голос главы семьи Аддамс так успокаивает. Все, что успевает услышать Тайлер — спасли его беззаконно, а, значит, он все еще находится под прицелом властей и, конечно, в бегах.
Чем-то Тайлер напоминает Фестера, сказал Гомес.
Он в принципе много ещё чего сказал. Например, что семейство Аддамс любит побольше после себя оставить. Не чурается стирать отпечатки пальцев, но подписи, знаки — что-то вроде мёртвых крыс и живых ворон, — явно указывающие на их руки, в каждом деле мелькают. Тайлер, вроде как, перевоплощался в Хайда во время поездки пять раз и два из них калечил окружающих насмерть.
Потенциально опасен, — так сказал Аддамс.
После их побега осталось два трупа. На плече Гомеса, по его словам, тоже следы когтей. Без хозяина Хайд почти не подвластен самому себе и действительно потенциально опасен.
Именно для этого нужно так много цепей, а не потому что Уэнсдей пожаловалась папе.
Тайлер вздыхает. Если честно, второй вариант его бы больше устраивал. Может быть, томление в лаборатории каких-нибудь безумных учёных действительно оказалось бы лучше дома Уэнсдей Аддамс.
Мортиша, устроившаяся рядом, будто читает его мысли и усмехается. Подливает масла в огонь:
— Ты знал, что Невермор закрыли после нападения предка Гейтсов? — пауза. — Да, после того нападения, которому ты способствовал. Скажи спасибо Гомесу, что твое первое тюремное заключение не произошло по таким пустякам. Три пожизненных! Господи…
Тайлер вздыхает. Не то чтобы он ожидал большего. Но его руки, по крайней мере, связаны не навсегда. Хотя… тут все спорно.
Он не может с такого ракурса рассмотреть Мортишу, и что-то ему подсказывает, что Гомес здесь постарался. Голова закреплена слишком крепко, но краем глаза силуэт виден: переливающиеся от язычков свеч тёмные волосы, красивые большие глаза — точь-в-точь как у Уэнсдей, — тонкие губы, уже тронутые паутинкой редких морщин, и бледная-бледная кожа. Мортиша сама по себе впечатляющая особа. Она ходит нежно, как по воде, совершает томные, дразнящие движения бедрами, и в целом излучает достаточную долю сексуальности, чтобы все увидевшие её испытывали зависть к Гомесу.
Тайлеру все равно. Он в той же мере думает о Мортише, сколько об убитых им жителях Невермора.
— Мы пытались этого добиться, не так ли? — говорит Тайлер. — Правда, не закрыть Невермор, а уничтожить всех его жителей… Но и это неплохо. Обошлось почти что без жертв, вы сказали?
Улыбка Мортиши почти сияет.
— Ты жестокий мальчик, — отходя от темы, заключает она. — Уэнсдей такие нравятся. Я все думала, кому моя дочь будет отдавать предпочтение: соблазнительным нежным мальчикам или таким же, как и она — опасным?
Вспоминая слезливые глаза Ксавьера, Тайлер не сдерживает ухмылки.
— В обоих случаях вы были правы.
Он тоже пытался казаться невинной жертвой. Жаль, что Уэнсдей не повелась. Словно с самого начала чувствовала правду. Что-то внутри подсказывает, что так и было, и она просто молчала. Либо ждала подходящего момента, либо…
Черт её знает.
Мортиша хмыкает. Затем закидывает ногу на ногу. По шороху ткани Тайлер может догадаться, что в глубоком разрезе видна молочная кожа её бедра. Отчасти он рад, что не обладает возможностью посмотреть туда. Жить ещё хочется, но после одной-единственной-сраной осечки вряд ли выйдет.
Он и так держится на волоске. Так сказать, на иголочке.
Мортиша продолжает:
— Я знала твою мать.
— Её слишком многие знали, — безэмоционально говорит Тайлер. На него этот рычаг больше не влияет. — Это, знаете ли, порождает проблемы. Все подряд пытаются водить меня за нос только по той причине, что знали мою мать.
Он снова вздыхает. Просто потому, что любое другое движение совершить сложно. Ещё один вариант — плакать.
Тайлер обдумывает его, пока бледные-бледные пальцы не укладываются ему на голову. Мортиша ласкает виски Тайлера, и, стоит признать, ему после недельного и совершенно не человеческого содержания хочется замурчать. Окей, Уэнсдей — какое-то исключение. Не похожа ни на отца, ни на мать. На Мортишу, разве что, внешне, на Гомеса… нет, тоже не так. Те слишком эмоциональны. Уэнсдей же — комок скрытых за каменной маской нервов.
А Тайлер думал, что у него в семье что-то не так.
Он честно пытается не поддаваться влиянию. Если бы мог, отодвинул бы голову от мертвенно-бледных пальцев. Материнская нежность в их движениях привлекает. Бледность — отталкивает.
Тайлер, чтобы отвлечься, пытается не молчать:
— Так что насчет жертв?
— Не думаю, что для того мерзавца вторая смерть была такой уж ужасной.
— Ясно, — его это не интересовало. — Значит, Уэнсдей жива.
Плечи Мортиши начинают трястись от смеха. Она едва сдерживается, чтобы не засмеяться в голос.
— Чтобы Невермор убил нашу девочку? Ха! Ты действительно очень забавный.
Тайлер никогда не признается, но глубоко внутри он согласен с Мортишей. Может, они взаправду мало чем отличаются друг от друга. Разве что любимый цвет Тайлера — жёлтый.
А вот склонность к безумству у всех в этом проклятом доме присутствует.
И для полной картины явно кое-кого не хватает.
---
Тайлер выходит из своей грязной одежды, чувствуя такое освобождение, о котором никто не знает. Это первый день, когда он не привязан к кушетке. Хотелось бы побольше рассмотреть нашумевший особняк Аддамсов, но Тайлер больше заинтересован своей грудной клеткой и продолговатыми, почти зажившими шрамами от звериных когтей. Трогает пальцами. Думает о том, что было слишком рискованно ставить их самому себе. Под предводительством Лорел он мог пойти на риски, но самоповреждение никогда не было коньком Тайлера, и эта часть кожи вряд ли уже станет прежней.
Пусть так. Будет на память. Чтобы никогда не забывал, что нельзя вестись на сплетни от хер знает кого.
И на Уэнсдей.
Уэнсдей, в свою очередь, ждет его внизу. Тайлер знает. Невермор закрыли до конца семестра, отчасти потому, что главная опасность пропала без вести, и даже Уэнсдей не знает, где конкретно находится эта опасность на данный момент. Хотя, стоит признать, Тайлер почти на сотню процентов уверен, что родителям не удалось её провести. Уэнсдей уже догадалась по уликам, оставленным после побега, где находится Тайлер, и, пусть они собирались устроить что-то вроде сюрприза, получится только драка. Как максимум: отвратительное убийство.
Проще говоря, им понравится. Грядет что-то знаменательное.
Но он не торопится разбираться с ванной. Сбегать тоже. Во-первых, в уборной, пусть и похожей на древний храм (как и весь дом Аддамсов), он не был давно, а во-вторых, сбегать уже некуда. И не с кем.
Или?..
— Окей, — говорит Тайлер. — Как давно ты стоишь здесь, Уэнсдей?
В запотевшем зеркале Тайлер себя рассмотреть не может. А она всегда умела играть в прятки. Тайлер даже не пытается пройтись по стеклу ладонью, чтобы рассмотреть свои шрамы — или ее — ближе. Он научился чувствовать чужое присутствие. Он понимает.
— Я могу спросить о том же, — слышится спокойный и по-своему мягкий ответ.
Поворачиваясь лицом, Тайлер многое ожидает. В первую очередь одну из фирменных сабель. Во вторую — удар в лицо. Но он не жмурит глаза и не уворачивается. Уже принимает.
Уэнсдей не пытается сократить расстояние. Стоит вдалеке, все та же: с неподвижным лицом, туго сплетенными в две косы волосами и заложенными за спину руками. Секунду Тайлер пытается вспомнить, что конкретно успел увидеть на этом крошечном равнодушном лице. Когда-то она улыбалась ему. Когда-то расширяла глаза в удивлении. Как-то раз плакала. Еще меньше — целовала. Испытывала те же чувства, что испытывают её самые близкие люди, затерявшиеся где-то в стенах дома и оставившие заклятых врагов — врагов ли? — одних.
Только он, Тайлер, проебал все это. Оказался вне доступа. И чья вина?
— Только моя, — вслух отвечает Тайлер. Звучит двусмысленно. Уэнсдей поднимает бровь, разрушая каменную маску лица. — То есть… твои родители мне понравились.
— Мерзость.
— Не лги. Ты тоже думаешь, что кровь гуще воды. Ты понимаешь меня.
Затем снова повисает молчание. Уэнсдей блуждает глазами от запотевшего зеркала до обнажённой после душа груди парня. Тайлер не знает, что можно ещё сказать. Лгать больше не надо. Так, может, действительно…
Все будет в порядке?
В конце концов, хорошо ведь, что в нём есть эта доля странного. Может быть, он действительно немного им соответствует. Или когда-нибудь будет.
Как полноценный член семьи Уэнсдей Аддамс.
end.
