Жемчужный, как драконья тень

Когда он слышит от У Се рассуждения, кого из животных кто напоминает, Се Юйчень честно пытается не подавиться пивом. У Се уже пьян, он — нет, и явно зря, такие откровения на полутрезвую голову воспринимаются плохо. Кот Чжан Цилин, надо же. Сурикат Лю Сан — ещё веселее, и как У Се до такого додумался? Разум невольно представляет Ван Панцзы в виде гималайского медведя, самого У Се — как одну из умных пастушьих колли, а затем спотыкается о невнятное «Хэй Яньцзин — змеюка хитрая». Се Юйчень трезвеет мгновенно. Оставляет пустую наполовину банку подальше и вцепляется взглядом в почти лежащего на столе друга и родича. Щеки красные, глаза закрыты, голова норовит с руки сползти, а сам всё бормочет и бормочет, трещит, как сойка. Интересно, он сам додумался? Хваленое проявление интуиции Сяо Санье? Или многоопытный Хэй-е с треском провалился в маскировке? Или Чжан Цилин подсказал, он же таких, как Сяцзы, за полмира чуять должен, согласно легендам? Или… Слишком много пустых мыслей. Здесь важнее другое: что делать дальше? Нужно ли вообще ему что-то делать? Возможно, это было просто оценочное суждение, и У Се не имел в виду ничего дурного. Но Се Юйчень, как закоренелый реалист с уклоном в пессимизм, предпочитает продумать все варианты: с его дорогим кузеном дела никогда не обстоят легко. — Да, он такой. — выбирает путь притворства Се Юйчень. Истина и ложь, смешать один к одному, вывести по границе заблуждений. Пускай собеседник решит сам. — Ядовитый на язык и верткий, как зараза. Он действительно не хочет думать о плохом. Плохое, словно чуя, высовывается с лестницы, нарочито раздетое до одной майки: — Сяо Хуа, оставь моего дражайшего ученика в покое! Видишь, бедняга аж уснул от скуки… Поимей совесть, Хуа Эр Е, давай лучше в карты поиграем! Сонный У Се, успевший действительно задремать и поднятый громким Сяцзы, моргает мокрой совой, успев снести при пробуждении недопитый напиток прямо на себя. Бормочет что-то вроде «и вовсе я не сплю» и широко зевает, встряхиваясь, будто пёс. — Совесть — это тебя, что ли, дорогой учитель? — кричит он в ответ, недовольный побудкой и особо нахальный от спиртного. — Сяо Хуа, покажи ему, где цзунцзы зимуют, за всех нас! Клоуны. Оба. Се Юйчень фыркает, резким движением выдергивая с траектории движения распаленного У Се свою банку, допивает медленно, намеренно не торопясь. Кивает подошедшему — очень и очень вовремя, чтобы спасти друга от падения со стула — Чжан Цилину, оставляя разошедшегося родича в надёжных руках, и неспешно направляется наверх, вслед за исчезнувшим в комнатах Сяцзы. Ступеньки кончаются до огорчения быстро. В этом доме вообще всё на удивление маленькое. Наверное, поэтому они и сделали дружно вид, что три человека в одной комнате, а два в другой — оптимальное решение, потому что третья нужна для складирования вещей. Съёмные горные домики, алкоголь и внезапные экспедиции — вот двигатель человеческого сближения, как провозгласил Сяцзы. Съёмные домики и отсутствие связи с миром в ближайшую неделю, как ответил он сам. Ладно хоть запасов здесь было достаточно. В отличие от места. Нет, он давно привык делить пространство с Сяцзы. И к компании Железного Треугольника привычен тоже. Но не к комбинации этих факторов в столь… тесной обстановке. Когда кое-кто уязвим. Дверь не скрипит, но глухо бряцает кольцом ручки о замочную скважину, раздражая. К чему такой замок, если она всё равно не запирается? Эстетика? Непродуманный дизайн. Шорохи за спиной раздражают меньше. Но могли бы и не бесить совсем — если бы не брошенное мимолётно, всё ещё скользящее опасностью вдоль кромки мыслей, отдающее кислой тревожностью во рту. Зря зациклился; не отпускает. — И давно У Се знает? — уточняет он, нарочно не оборачиваясь, даже когда чужое дыхание щекотно касается затылка и медленно сдвигается к уху. Провоцирует, зараза. — Он? О, он не в курсе. Просто хорошее воображение и проницательное подсознание, как и всегда. Яба знает: не уверен, что помнит про пари, но, поскольку наш драгоценный друг всё ещё не полез щупать мои клыки и выпрашивать чешую на память… О да, вот оно: чудесный пофигизм Хэй Сяцзы, чья задача — спасать жизнь владельца и бесить Се Юйченя. Се Юйчень фыркает. Дёргает плечом, сбивая уютно устроившийся там подбородок, с мелочным удовольствием вслушиваясь в притворное айканье. В ответ ему сдавливает голени — не больно, не опасно, но плотно, с одного движения не выберешься. — Ты попросил молчать о том, кто ты есть. А теперь перекидываешься в доме с не посвящёнными, даже шторы не закрыв? Недовольство перетекает в руки; Се Юйчень специально оставляет их на толстом каркасе двери, вслушивается в фактуру древесины, заставляя себя не сжимать кулаки, как мальчишка. Он зол; он недоволен; он понятия не имеет, чего Сяцзы добивается. Ведь Хэй Яньцзин не идиот, знал, что ранен, что не успеет вылечиться, что придётся проводить много времени в другой форме — ловушки в последней гробнице попались настолько мерзкие, что даже змеиная ипостась справлялась с трудом, а будь человеком — и вовсе бы умер на месте. Знал Сяцзы это всё прекрасно, и они даже договорились отказаться от неожиданного приглашения У Се — и вот они здесь, у хулицзин на хвостах, и сидеть им ещё неделю точно, пока не уляжется бушующая снаружи буря, перекрывшая пути. Блеск. Ещё и зима — а кто-то очень умный и хладнокровный по натуре шастает по дому в одной футболке. — Сяо Хуа, на улице чëртов шторм. Кто в здравом уме туда явится? Правда. Он… Не объективен. И реакция такая не свойственна, и не имеет на неë никаких прав — Сяцзы ничего ему не должен, он взрослый, самостоятельный и ещё тысяча эпитетов по списку. Просто Се Юйчень слишком долго был единственным, кто знал. Он ревнует, быть может, хотя и нельзя. Просто и он-то узнал случайно — если бы не тот проклятый храм, так бы и оставался в неведении; а здесь Сяцзы, кажется, собирается рассказать сам — и это удивительно горько. Почему он вообще собирается рассказать, когда столько молчал? Почему сейчас? Не было никакой безвыходной ситуации, которая требовала бы их нахождения здесь. Не было ничего. Кроме, видимо, планов Хэй Сяцзы на уже произошедшее и будущее. И провала Се Юйченя как стратега — что за стратег, что не смог это предсказать. Встречи У Се со змеями всегда оканчиваются смертью последних. Хэй Сяцзы не совсем змея, оборотень; Се Юйчень тревожится всё равно. Тенденция и факты — ни для одного мистического существа нахождение У Се рядом не сулит ничего хорошего. Даже если они считаются друзьями. Он отступает. Опускает руки вдоль тела в покое, ощущая, как тяжёлые змеиные кольца оплетают плотным коконом до самого пояса. — Зачем звал? Не для карт, вот уж точно. — Холодно, — на удивление бесхитростно отвечает Сяцзы, в подтверждение утыкаясь кончиком носа в шею. — Ты тёплый. Конечно, тёплый. Се Юйчень, в отличие от некоторых, обычный человек. С обычной человеческой горячей кровью и нормальной терморегуляцией. Помнящий о существовании тёплой одежды, между прочим! — Сяо Хуа… — напоминает о себе вкрадчивый шелест шёпота. — Сяо Хуа, не дуйся. Нам нужно здесь быть. Именно сейчас. Пропустим — и ждать придётся очень, очень долго. Он не дуется, спасибо большое. Но немного объяснений было бы кстати. Потому что где-то понимание дало сбой, а может, и не понимание, а странные змеиные традиции, которые ему неизвестны, а кто-то так и не удосужился объяснить, что именно ищет, решив, что одного доверия Се Юйченю хватит, чтобы пойти следом — и оказался прав, но. Ему. Нужны. Слова. Ему нужно быть готовым. Только, кажется, Сяцзы и сам не знает, что ищет. Хэй Сяцзы — действительно хитрый змей, У Се прав. Не только хитрый, но и старый, и большой; антрацитовый, обсидиановый, чернильный. Се Юйчень помнит, как увидел его полностью змеем впервые: чуть не прибил с неожиданности, решив, что один из подземных стражей, да ещё и напарника сожравший — как раз под гибким хвостом хрустнули раздавленные солнечные очки… Благо Сяцзы среагировал быстро: обратился вполовину — не смог совсем в человека, но хватило, чтобы узнать. А объяснял уже позже, когда оторвались от стражей настоящих: ойкал, пока Се Юйчень неумело помогал вытаскивать длинные колючки из хвоста, жалуясь на «тяжёлую руку Хуа Эр Е», что служило лучшим признаком — в полном порядке; когда Сяцзы действительно плохо, он молчит. Рассказал в итоге всё честно и даже не за плату: и что не проклятие, и всегда таким был, и родичей не знает, собратьев никогда не видел — как словил в детстве травму на оба глаза, так и бросили — кому нужен дефектный? Как выучился контролировать оборот и жить, только со зрением так ничего сделать и не сумел. Потребовал: поклянись, что не скажешь. Се Юйчень треснул его по голове только что извлеченной колючкой — за глупые предположения — и поклялся. И как-то так вышло, что змеиный секрет Сяцзы стал последним узелком на невидимой нитке, перевившей их пути. Многое было после, многое было до; Сяцзы наконец стал отзваниваться сам, не дожидаясь, пока телефон уйдёт на перезагрузку от количества пропущенных, сбросил часть своего хлама в любимый шкаф Се Юйченя и, как воистину коварное мифологическое создание, захватил кровать, нагло раскладывая хвост по всему матрасу и самому Сяо Хуа. Они свыклись, притëрлись, кажется, наконец доверились совсем. И вот, пожалуйста. Наверное, зря он согласился выпить с У Се. Тому-то что — отсыпается под боком Панцзы и бдительным оком Чжан Цилина. А Се Юйченя штормит, словно вышел в буран ночью: недостаточно трезв и слишком пьян, чтобы реагировать правильно. Вот и ноет, вот и тянет, вспарывает иглой хмеля старые и новые раны, умножает давний страх свежими воспоминаниями. Алкоголь, помноженный на тревогу — плохой советчик. Знал же. И всё равно рискнул. Дурак здесь он, а не Сяцзы. Умение здраво оценивать самого себя — базовое в их среде. Се Юйчень не говорит «я беспокоюсь», «будь осторожнее», «хватит дурачиться». Сглатывает усталое, искреннее «я не справлюсь сразу с тремя», «я не смогу тебя защитить», «я не хочу выбирать». Бросает в топку внутренних сожалений ядовитое «не хочу пачкать руки», «я тебе не плед», «бесполезная трата времени» и припечатывает в пыль каблуком, чтобы не вылезло, не проснулось, не смело открываться. Всё это — не для Сяцзы. Это фальшивое, липкое, бессмысленное, рождённое из пепла пустых эмоций и смешных амбиций. Всё это не он, не Се Юйчень; всё это — то, что он отказывается говорить, то, чем он отказывается быть. Он может быть лучше. Он должен быть лучше. Ради Сяцзы и ради себя. — Я не дуюсь. Замёрз. — голос подчиняется. Мысли, хоть и с многоголосым протестующим воплем, тоже. — Идём в кровать, холодно. Сяцзы, конечно, не верит. Но не допрашивает, и этого достаточно. Без чешуйчатой хватки стоять всегда удивительно легко. В кольцах Сяцзы Се Юйчень ощущает себя скалой, увитой плющом; без них — резкой линией тростника, готового согнуться от любого порыва ветра. Есть в этом что-то заземляющее. Он в три шага добирается до кровати. Расшнуровывает и снимает ботинки, вслушиваясь, как скользит следом Сяцзы; кончик его хвоста всегда издаёт забавный звук, когда владелец поднимается в предвкушении — не то треск, не то стук. Негромко; просто любопытный факт, выведенный длительными наблюдениями. Кровать — стандартная хлипкая полуторка, на которой и одному едва пошевелиться. Их двое, а Сяцзы ещё и крупнее себя обычного — хвост занимает довольно много места; если в облике человека он выше Се Юйченя не намного, хоть и заметно, то в полуформе, если выпрямится — на целых две головы. И заметно тяжелее. Чтобы умоститься на узком матрасе, требуется минуты три и непревзойдённое чувство баланса. Се Юйчень устраивается на краю, вытянувшись на правом боку; Сяцзы, проигравший вчера в камень-ножницы-бумага — у стены; завтра они поменяются. Сегодня — сегодня Се Юйчень набрасывает на них одеяло и зажимает привычно окончание хвоста меж щиколоток, избавляя себя и партнёра от угрозы утреннего распутывания длиной в пару часов. Хэй Сяцзы — обнимательная ловушка в любой форме, попробуй выползти из рук; Хэй Сяцзы с хвостом — капельку оружие удушения, против которого даже техника сжатия костей не поможет. Се Юйчень прекрасно помнит тот первый день, когда безбожно опоздал к делам, потому что кто-то хвостатый отказывался его отпускать и нагло пользовался своим преимуществом. Больше спать сверху Сяцзы не позволяется: или на боку, ложкой, или в качестве матраса. Одеяло теплейшее, плотное, подбитое мехом; если бы не идущая от чешуи речная прохлада, Се Юйчень бы сварился — а так идеально, не слишком жарко, не слишком холодно, и он откидывается на услужливо подставленную ладонь вместо подушки, на ощупь забрасывая неудобно руку назад, чтобы притянуть холодящее привычное тело ближе. Если при этом он осторожно поглаживает полосу чешуи под чужой майкой — она идёт вдоль всего позвоночника, мелкая и редкая на лопатках, грубая и широкая, как настоящая броня, на пояснице, и Сяцзы нравится, если гладить правильно, как кота, — что же, Се Юйчень уже спит. — Доброй ночи, Сяо Хуа. Поцелуй в щеку ему, конечно, снится. Он просыпается, потому что что-то не так. Чувство неправильности лёгкое, как кошачья лапа, колеблющееся на границе восприятия даже для тренированного подсознания опытного расхитителя. Будь Се Юйчень чуть меньше на взводе, мог и пропустить, но этим вечером у него вместо уверенности — тонкая, тугая, перетянутая струна, и любое колыхание воздуха заставляет еë взвыть противным, до зубной боли, беспокойством. В комнате всё спокойно. В доме всё тихо. Нож — как и всегда — под рукой. Сяцзы спит, крепко обвившись вокруг — греется, хладнокровная зараза, тихо шепчет нежность в голове. Се Юйчень осторожно тыкает его под рёбра, чтобы разбудить. Обычно работает безотказно: Сяцзы подскакивает ещё на середине движения, заспанно хлопая глазами, как модница из рекламы туши. Но не сегодня. Приходится повернуться самому, якобы во сне, чутко приглядывая за изменениями в окружающей среде. Это… Излишне громко, потому что кровать скрипит, как потерпевшая, а простынь оглушительно шуршит, сминаясь, и сложно — Сяцзы инстинктивно стискивает убегающую «добычу» крепче. И всё же не реагирует. Дышит сонно и глубоко, чуть вздыхает, норовя снова прижаться покрепче к источнику тепла. Ладно. Сам напросился. Се Юйчень щипается за бок — крайнее средство побудки, действует безотказно, главное, попасть в нужное местечко. Если и от этого не встанет… Время принимать самые серьёзные меры и подручные средства. К счастью, членовредительством заниматься ему не приходится: проверенный временем способ наконец срабатывает. Сяцзы вскидывается резко, словно всё это время притворялся, — хотя, может, и притворялся, чëртов змей, — готовый сражаться. Вскидывается — и замирает, прислушиваясь. Надолго. — Сяо Хуа… Ты светишься. — наконец сообщает он странно задумчивым шёпотом. — Почему ты светишься? Он? Светится? Первый порыв вопросить, кто из них двоих стукнулся головой, и почему оба, Се Юйчень честно подавляет. По шагу за раз: во-первых, какой-либо непосредственной опасности нет, потому что Сяцзы; во-вторых, происходит очередная непонятная ерунда, логическим обоснованиям не поддающаяся; в-третьих… Раньше, чем он успевает спросить, Сяцзы продолжает: — Или не то место, или не то время, или записи наврали. Не первые два — и подлинность истории перепроверил. Сокровище должно быть… О, чëрт возьми. Ты не видишь свет, я прав? Всё больше походит на бредовый сон. Возможно, иллюзия? Или он сошёл с ума. Или Сяцзы. Или мир. — Не вижу. Никакого света, тем более от себя. Обычная ночь — кроме необъяснимой странности ситуации. Сяцзы фыркает. Точнее, пытается: в полуформе его фырканье всегда звучит так, словно закипающий чайник шипением подавился. Укладывается поудобнее, заметно расслабляясь, с едва заметной в темноте «о, мы так облажались» усмешкой. — А я ещё думал, что здесь забыл Яба со своими плюсами… — фыркает вновь, сокрушенно и смешливо одновременно, и продолжает быстрее, с лёгкой опаской покосившись на угрожающе расправленные для очередного щипка пальцы на рёбрах. — Это место. Здесь есть сокровище; проблема только в том, что найти его, судя по легенде, можно только в определённое время. Пока оно скрыто — люди чувствуют то, чего не хотят. И здесь появляется проблема номер два: что это за сокровище? И как его найти, когда немножечко, чуточку так занят борьбой с самим собой? В общем, излюбленная уловка древних: зачем сложные ловушки, если воры запутают себя сами. В себе же, как змеиный клубок. Так просто? Сяцзы говорит, что он светится, свет — уязвимость, значит, его «чувство, которое не хочешь» — страх не видеть Се Юйченя? А его собственный — быть не в состоянии защитить, остаться в стороне? — Ну, а ценность этой штуки в том, что она может указывать истинную суть вещей. Вряд ли на самом деле оно такое мощное, но звучит неплохо, а, Хуа Эр Е? Нет. Не может быть настолько просто. Это… — Легенда о цветке папоротника. Мы слышали, когда были в больнице во время дела с цикадами. … не Сяцзы. Это сон. Настоящий Хэй Сяцзы проснулся бы одновременно с ним; настоящий Хэй Сяцзы не стал бы пересказывать историю, которую сам же назвал бессмысленной и смог еë глупость доказать; настоящий Хэй Сяцзы не стал бы объяснять необходимость их пребывания здесь такими словами. Всё это — игры его собственного сознания. Ложь. Он знает, как сплести подобное: стоит лишь расшатать равновесие, и разум человека достроит картину сам, чтобы не сломаться. — Умный парень, Сяо Хуа. За что и люблю. Пространство замирает, как поставленный на паузу кинофильм. Рвётся с громким бумажным шелестом, как неудачный эскиз. Падает каплями разбавленной в мутную серость краски, пока не собирается в ничтожно маленький шар, едва ли бусину — он падает Се Юйченю на ладонь, холодный и гладкий, и Се Юйчень падает вместе с ним. Он просыпается. - …Сяо Хуа! Ну наконец-то. Что с тобой сегодня такое? Как с У Се поговорил, так сам не свой. Неужто он тебе в пиво местной самогонки плеснул? Ладно, ладно, черт с ним, давай, вставай скорее, а то всё пропустим, зря, что ли, сюда по снегу тащились! Первый же ворчать станешь, что впустую время потратил! Сяцзы. Суетится, шумит, смотрит с удивлением и беспокойством, толкает в плечо и тянет, вытаскивая из постели. Живой. Настоящий. Се Юйчень поднимается на ноги неуверенно, следует. Помогает распахнуть шторы шире, успокаивая внутренний раздрай. Просто кошмар? Давненько ему не снилась всякая чепуха, если так развезло. Или, может, в напитке действительно что-то было… Чушь совершенная. За окном нет никакой бури. Чистое тёмное небо с далёкими светлячками звёзд и блинчиком луны — Сяцзы подставляет их свету расстеленную на подоконнике карту и нетерпеливо машет рукой — дай, мол, ручку, скорее, Сяо Хуа, не успеем же. Сейчас, откликается он и привычно ныряет в карман походных штанов. Точно. Карта. Они здесь, потому что приняли предложение У Се взглянуть на одну гробницу, а потом оказалось, что рядом есть вторая, карта к которой скрыта в местном звёздном пейзаже, ради которого они с Сяцзы и думали выбраться изначально — в первый за много лет отпуск, вообще-то. А в итоге совсем недавно вернулись из могилы, чтобы обсудить, что делать дальше… Пальцы нащупывают что-то странное. Се Юйчень заставляет себя не отвлекаться: вытягивает сперва ручку, перебрасывает Сяцзы, не глядя. И аккуратно, словно взрывчатки касается, вытаскивает лишний предмет. В руке тусклым отблеском — серая жемчужина. Совсем как та, что он видел во сне. Нехорошо перехватывает дыхание. — Готово! — Сяцзы с победным возгласом оборачивается, торжествующе потрясая зажатой в кулаке картой. — Великолепное трио будет должно нам за это минимум половину куша, лучше процентов семьдесят, и целую неделю разгребания дел, пока мы будем пить глинтвейн где-нибудь в милом охотничьем домике, а, Сяо Хуа? Пойдём, обрадуем наших неугомонных товарищей… Сяо Хуа? Приём? Нашёл что-то интересное? Он протягивает неожиданную находку молча — что это и как это описать, пока не очень понятно. «Оно явилось во сне и после пробуждения оказалось в кармане», так, что ли? Смешно. Настолько глупые вещи, из сказок вышедшие, в их мире не происходят. — Бусина как бусина, не особо древняя даже. — выносит вердикт Сяцзы, покрутив предмет в руках и проверив на свет. — Жемчуг, не самый лучший. — Нашёл по дороге. — туманно отзывается Се Юйчень, забирая добычу обратно. — Идём? Сяцзы, решительно настроенный утереть нос Железному Треугольнику за недавнее поражение в карты (а нечего было играть одному против троих, когда все за столом — мастера мухлежа; о том, почему ничья — это проигрыш, лучше и не думать), идёт весело, насвистывая. Се Юйчень, всё ещё задумчивый и сбитый с толку, отстаёт, чего обычного себе не позволяет. Перекатывает рассеянно в ладони странную жемчужинку, словно чётки, вертит — казалось бы, должна согреться от человеческого тепла, а она всё холоднее, словно льдинку с улицы подхватил. Внизу за столом шумно: У Се и компания, как всегда, заполняют собой всю комнату. С их с Сяцзы приходом становится ещё громче: конечно, Хэй Яньцзин спешит похвастаться и поддразнить главного умника группы, что тот карту сам не расшифровал. Се Юйчень в этом не принимает никакого участия — подхватив ничейную кружку с живительно горячим чаем, устраивается возле дурачащегося партнёра, привычно оберегая спину, и продолжает возиться с бусинкой. Разумеется, долго в спокойствии посидеть ему не дают: вдоволь поцапавшись и почесав ехидный язык, Сяцзы возвращается к любимому «разведи дорогого Сяо Хуа на болтовню» режиму, закидывает руку на плечи и наваливается в полуобъятии, довольный и яркий. Се Юйчень, закатив глаза, пересаживается понадёжнее — знает он, что веселящийся Сяцзы равен стихийному бедствию, может и сам на колени свалиться в приступе игривости, и его свалить. Проходили. Взгляд совершенно случайно падает вниз. Се Юйчень выдыхает резче, сжимая застывший в лёд жемчуг почти до хруста. Тень Сяцзы — драконьи кольца, обнимающие его, Се Юйченя, тень. — Сяо Хуа? Не бери пример с Ябы, хорош зависать, лучше выпей со мной! — сверкает из-за края солнечных очков хитрый глаз с вертикальным змеиным зрачком. Се Юйчень уверен: вздумай сейчас запустить руки под куртку, и на спине обнаружится угольная полоска чешуи. Сон, значит? Не чистый жемчуг, да? Совершенно случайное место для отпуска, здесь красиво, ты не поверишь, да, Сяцзы? Кажется, одному чрезмерно хитрому змею придётся кое-что ему объяснить.