Лебединая песнь

Равнина Тумхалад была зажата между Гинглитом и Наргом. Выхода с неё было лишь два: через Эйтель Иврин и через брод Нарога. Ещё южнее слияние двух рек пролегал ещё один. То было место, о котором знали лишь местные жители. Единственное, через которое можно было попасть на дорогу до Нарготронда. Было. Вплоть до строительства моста несколько лет назад. Теперь всем стало известно, что в Нарготронд можно попасть прямиком с Талат Дирнен. Тогда постройка моста казалась чем-то очевидным и полезным: на равнине постоянно шли бои с морготовыми тварями и тащить отряды несколько миль на север до перехода было непрактично. Сейчас же, оглядываясь назад и смотря вперёд, Ородрету казалось, что он совершил одну из самых больших глупостей, какую только можно было сделать на его месте. Ородрет стоял на небольшом возвышении почти в паре миль от основного лагеря, разбитого на Тумхалад. По последним донесениям войска Моргота нападут завтра к полудню. У него было ещё немного времени. Он обнял себя руками, сцепив пальцами локти, чтобы спрятаться от промозглого осеннего ветра, от которого не спасала даже шерстяная одежда. И поднял взгляд в небо, укрытое тысячами звёзд. С детства Ородрет слушал легенды о том, что звёзды – первое, что увидели первый пробуждённые квенди далеко-далеко отсюда на восток, куда Изгнанники не доходили. Было бы неплохо, если бы они были последним, что он увидит. Но сложно было представить, что получится дожить хотя бы до следующей ночи. – Ваше Величество! – раздался голос из ночи, заставляя Ородрета вздрогнуть от неожиданности. Он совсем растерял бдительность, сидя в хорошо защищённом подземном городе. Во всяком случае, Ородрет надеялся на надёжность, оставляя там собственную дочь. Когда-то и Минас Тирит считался неприступным, а теперь от него остались лишь руины. Ородрет повернул голову на голос и увидел Турина – мальчишка, из-за которого всё полетело в пропасть. Казалось, на него следовало бы злиться, Келегорм, наверное, и вовсе бы прирезал его как козлёнка, но Ородрет не мог. Турин был его эстель. Чем-то таким, что увидел Финрод в Берене. Да и во всём роде эдайн. – Мормегиль, – как его прозвали в Нарготронде. – Что ты здесь делаешь? Тебе следует отдыхать. Турин вёл с собой двух лошадей: чёрного жеребца и белую кобылу. Не валинорская порода. Он передал поводья белой своему королю. – Вам бы тоже, Ваше Величество, – он нахмурился ещё больше, чем обычно. Ородрет вообще не видел, чтобы лицо человека когда-либо расслаблялось. – Завтра грядёт тяжелая битва, Вам нужно быть готовым. Пойдем назад. – Эльдар не устают так, как вы, эдайн. Я готовлюсь, как могу, – Ородрет снисходительно улыбнулся человеку и погладил лошадь по гриве. Подул ветер, разметав золотые незаплетённые волосы. Ородрет придержал их рукой и взглянул на восток – отсюда и вплоть до моря начиналась низина, даже человеческим глазом, а уж эльфийским и подавно, можно было увидеть море. Большая вода, за которой находился его настоящий дом. – Вы тоскуете? Понимаю, мы много потеряли за эти несколько месяцев в боях, пф. Моргот в этот раз хорошо подготовился, но завтра всё решится, и Вы можете мне верить, – Турин говорил слишком решительно, чтобы ему верить, но он говорил так всегда. Едва ли ему хватало харизмы. Даже Феанор не смог в своё время убедить Ородрета в необходимости идти за море просто на силе желания отомстить. Не смогли повлиять на его убеждения и Келегорм с Куруфином. А уж Турин и подавно. Но у него было что-то другое. У него было решение. И вера, почти безотчетная вера в то, что всё получится. Именного их Нарготронду не хватало со смерти Финрода. Этим человек отдалённо напоминал ему сразу и кузенов, которых Ородрет простил несмотря ни на что, и Финрода, которого он любил всем сердцем и не таясь. Ородрет посмотрел на Турина как на неразумного ребёнка, но не стал его переубеждать. Он завтра сам всё поймет, жизнь научит. Как научила и самого Ородрета. С высоты больше двух тысяч лет жизни было забавно слышать о потерях и трудностях. Со стороны прошедшего Хэлкараксэ, пережившего в сердце ужасы Альквалондэ, потерявшего всех братьев обещания смертного, что всё решится по мановению, казались почти оскорблением. Но Ородрет отчего-то хотел ему верить. Просто слепо верить, как когда-то Финрод доверился Берену, уже зная, чем всё закончится. Как сыновья Феанора принесли клятву вслед за отцом второй раз, понимая, к чему их она приведёт. Возможно, на одной надежде они до сих пор не истаяли в сирых землях. – Поехали со мной до реки. Не волнуйся, у нас есть ещё время, – говорил Ородрет, будто пытаясь убедить самого себя. Он запрыгнул на лошади и, не дожидаясь ответа, поехал к берегу Гинглита на востоке. Нарог всегда был излишне буен, чем не радовал. А он сегодня казался Ородрету ещё более чужеродным. Турин и не стал задавать вопросов, лишь с тяжелым вздохом отправившись следом. Ородрет всегда был странным королём – почти всегда соглашался с Турином, когда все вокруг спорили, редко выходил из своего крыла, порой выглядел так, будто бы он давно не здесь, оставив за собой лишь оболочку. Да и ласку проявлял лишь к Финдуилас, а с остальным был обманчиво мягок. Гвиндор как-то обмолвился, что король находится в вечном трауре и вряд ли был далёк от истины. Турин рядом с ним вспоминал людскую сказку про царевну, которая никогда не смеялась, от того, что её душу похитили в иной мир. Впрочем, ещё его мама Морвен говорил, что эльфы существа странные и не от мира сего. Это позже ему рассказали, что на самом деле это люди не от мира сего, а эльфы не могут никуда деться, навсегда оставаясь его заложниками. Может оттого они все казались такими печальными, даже когда улыбались? Они выехали к Гинглиту быстро. Речка никогда не была чем-то примечательна. Мелкая ещё и песчаная, как войдешь, так и выйдешь с мелкими камушками везде, где только возможно. У воды стало ещё прохладнее, но Ородрет не обратил внимания и захотел сбросить плащ, а следом за ним шерстяную рубаху – такое ощущение, что грудь и горло спирало от недостатка воздуха. Конечно, делать этого он не стал. Лишь спешился и подошёл к пологому берегу из песка и мелких камешков, почти намочив носки сапог в воде. Хотелось нырнуть. Нырнуть и, может, утонуть. Какие-то похожие мысли посещали его ещё в Хэлкараксэ. Тогда они стояли над полыньей, из которой только что чудом вытащили неудачливого тэлеро, но потеряли все его вещи. Помер бы, если бы плохо плавал. Ородрет смотрел в тёмную воду и отчего-то тянуло прыгнуть. Дедушка Ингвэ, давно в детстве рассказывал, что первое, что хочется сделать при взгляде в пропасть – прыгнуть вниз. Потом, когда Ородрет один раз чуть не утонул сам, желание купаться в ледяной воде отбило напрочь. Расплатой стала так и не восстановившаяся чувствительность пальцев. Но сейчас, если подумать, разве может быть Гинглит холоднее? Он отвернулся от воды и взглянул на Турина, который просто остановился рядом и терпеливо чего-то ждал, разглядывая нечто вдалеке. Хотя скорее делал вид, пока ждал каких-то объяснений. – Просто захотелось уйти подальше, – Ородрет всё-таки сбросил плащ, повесив его на спину лошади, и ступил ногой на выступающий из-под воды камень, который в темноте казался чёрным. Турин дёрнулся его поддержать, но Ородрет держался крепко. – Вы хотите мне что-то сказать? – Турин посмотрел серьезно, но при этом наивно. Нет, наивным этот человек решительно не был и не мог быть, но для Ородрета он был совсем ребёнком. Даже Финдуилас понимала больше. Потому её глаза были красными от слёз при прощании два дня назад. Ородрет надеялся, что она просто сбежит. Не станет его слушаться, не станет ни о ком думать, сбежит на юг к Кирдану и спасётся. Но она была кровь от крови его, Финрода, Ангрода, Аэгнора… она не станет бежать. – Сколько тебе лет? – Ородрет склонил голову в сторону, не моргая оглядывая Турина будто в первый раз. Тот озадаченно посмотрел на короля, но всё же ответил, решив, что тот немного спятил: – Тридцать. – Сложно представить, что в твои годы я прыгал с пирсов Альквалондэ и ни о чём не думал. А ты уже ведёшь всех, даже меня, на битву, – Ородрет покачал головой и с грустью вновь взглянул через плечо на море в дали. – Альквалондэ? – Турин слышал что-то похожее. Кажется, Неллас или Белег рассказывали ему. – Ты наверняка слышал о нём. «Лебяжьи Гавани», – проговорил Ородрет на талиска. – В рассказать о братоубийстве. Но я помню его не только в огне пожаров и залитым кровью. Там – мой дом. Я жил там с детства, – Турин впервые за пять лет увидел, как Ородрет искренне расслабляется, не сжимаясь напряжённо или не держа спину подчёркнуто прямо. – Я вернусь туда. Скоро. – Да как же, корабли не плавают ведь на Запад, – Турин начинал понимать, к чему клонит Ородрет, но не хотел. – У меня к тебе только просьба. Не стоит думать обо мне, – Ородрет мягко улыбнулся, как это умели, кажется, только квенди. Такую же улыбку Турин видел на лице госпожи Галадриэль. В свете луны, обрамляющим силуэт со спины, он казался чем-то неземным, почти призраком. – Позаботься о Финдуилас. – Вы… Вы сами о ней позаботитесь, Ваше Величество, – Турин понимал, к чему он клонит. Такие же речи он слышал от желающих совершить самоубийство. Они тоже умоляли позаботиться о матери, младшей сестре, один даже просил за собаку. Но Турин думал, что такие слова не должны звучать из уст бессмертного существа. И тут же осекся, поморщившись, вспомнив, что он сам убивал этих самых бессмертных существ. Но он ни разу не видел у них жажду погибели. – Не позже, чем через три дня мы будем уже дома. Она встретит вас цветами или как у вас принято, – Турин попытался подступиться ближе, но Ородрет, не глядя, отступил на следующий камень за ним. – Мормегиль, все, кто не глуп, знают, чем закончится завтрашний день, – улыбка сползла с губ Ородрета и он погрел в горячем дыхании руки без перчаток, оставшихся в лагере. Казалось бы, после Хэлкараксэ он должен не расставаться с ними. Но всё вышло наоборот: Ородрет всегда кутался в одежду теплее, чем необходимо, но не носил перчаток. Он не вылезал из них несколько лет и не хотел больше. Даже Финрод ругал его, когда замечал, что в зиму в Минас Тирите младший брат не взял перчатки на улицу, но всё бесполезно. Спрятав руки в рукава, он продолжил, резво спускаясь с камней на берег, не боясь свалиться в воду: – И я знаю. Мне больше лет, чем ты можешь вообразить себе. Спаси мою дочь. Ты – судьба и проклятие Нарготронда, но не моей семьи, – Ородрет говорил без обвинений, спокойно и будто бы обдумывал эти слова сотни раз. Он взял Турина за предплечье, не давая отступить. Отступить от своего короля. – А если спасти не сможешь, то убей. Турин раскрыл рот, как глупая рыба, и тут же закрыл его. Глаза квенди напротив горели чем-то похожим на тихое безумие, выросшее из плодов отчаяния. Такое он видел только у тех, кто оставался задержать врага, обеспечивая отступление и жизнь другим. – Финдуилас… я не смогу себя простить, если она попадёт в плен, попадет к Морготу. Я знаю, как умер мой брат. Я чувствовал это каждой клеточкой кожи, пока он не запер свой разум, – Ородрет заламывал руки, посмотрев куда-то Турину через плечо. Турина потянуло оглянуться, но он не смел оторвать взгляда. – Я слышал рассказы пленных. Я видел вернувшихся. Видел Гвиндора. Лучше она погибнет от меча или стрелы, чем так. Тебе ведь не привыкать? – Турин впервые почувствовал, что Ородрет может укусить словом. Не зря змея на гербе. Но вот он отвернулся, не продолжая. Больше злости Турин не ощущал. Атмосфера была слишком спокойная. И это пугало больше. Лучше бы он накричал, но Турин ни разу не слышал, чтобы Ородрет повышал голос. Турину стоило, уйти, оставить Ородрета одного, но он не мог. Ему казалось чем-то разумеющимся переубедить того, кто желает своей смерти. Но слова никак не шли на язык. – Иди, Мормегиль, – Ородрет нервно дёрнул плечом, маскируя это под движение лопатками. – Взгляни ещё раз на своё войско, – он взглянул на Турина через плечо. – Чудеса по эту сторону моря случаются редко. Но, может быть, хоть раз у тебя получится по воле Валар? – Ородрет покачал головой и перекинул растрепавшиеся ветром волосы за плечи. Он не верил в победу. Ещё Келегорм и Куруфин говорили о неспособности их воинов. О их малом количестве. Ородрет не согласился присоединиться к Союзу Маэдроса и потому, что для его народа большая битва означала бы истребление. Турин смог его переубедить – первым, кроме Финрода, за сотни лет. Повисло недолгое молчание. Турин подошёл ближе и поравнялся с Ородретом, смотря вместе с ним на Запад. – И Вы уйдете Туда? – голос оказался таким хриплым, что был еле слышен. Но Ородрет услышал. – Да, я вернусь Домой. У тебя ведь тоже есть дом? Ты был бы рад увидеть мать или даже кого-то из своих вождей?.. мне кажется я паду ниц от радости увидеть кого-то из Валар, – Ородрет грустно рассмеялся и поднял влажные глаза к небу. Он давно не верил в Валар. С момента, как погибли все его братья. Валар настолько отвернулись от них. Отчасти потому ему самому хотелось прогнать посланников Ульмо прочь. Ругаться как Феанор, чтобы убирались под сени Валар и никогда не беспокоили его своим присутствием. Но какая-то часть его фэа всё ещё держалась за тот дом, что остался за морем. Где остались сады, луга и белокаменный Тирион, жемчужный Альквалондэ. Одна слеза всё же покатилась по щеке и Ородрет не пытался её стереть. Турин смущённо отвернулся. Видеть мужские слёзы было для него чем-то почти противоестественным. Хотя и многие из мужчин эльфов не походили на эдайн, но меньше мужественности в них не становилось. Ородрет покачал головой и всё-таки провёл ребром ладони по щеке. – Иди, Турин, возвращайся. Тебе нужно набраться сил. Увидимся утром. Я не знаю, что тебе уготовано, что нам уготовано, но ты будешь жить, вот тебе моё пророчество, – Ородрет усмехнулся. Турин молча поклонился и, оседлав лошадь, неторопливо повёл её назад, то и дело оглядываясь. Ородрет замер, вглядевшись в яркую звезду на Западе. Очень хотелось сейчас стать звездой и просто светить. Но он всего лишь эльда на чужой земле. Хотя одиночество среди сотен таких же как они объединяло его с этой звездой. Ородрет вновь подошел к реке и забрался на большой камень, сверху сухой, поскольку туда не плескалась вода. Он расставил руки и глубоко вздохнул, позволяя ветру трепать его волосы, а слезам, наконец, вольно потечь по лицу. Кажется, Ородрет начал понимать людских старцев на краю жизни. Они не знали, куда уходили. У них была лишь вера в то, что там, после, их ждёт хотя бы что-то, а не полное забытие. Ородрет вместе с Финродом был рядом с Беором, когда тот ушёл из жизни. Его спокойствие и даже улыбка на лице показались Ородрету чем-то странным. Казалось, Беор больше успокаивал Финрода, чем Финрод помогал ему чем-то. Но сейчас понял… это было принятием. Больше было нечего терять. Сгори оно всё в пламени. Ородрет рассмеялся тихо, а потом чуть громче. И также умолк. Таким же принципом руководствовались и сыновья Феанора. Погибнут ли они в следующей стычке? Они не знали. Только знали, что выбора у них нет. У Ородрета тоже не было выбора. Вела правда его не клятва, а странное понятие о чести и неотвратимости, которые в него вложил Финрод. Финрод-Финрод. Наверное, он им не гордится. Если вообще помнит о своём младшем брате, оставшемся по ту сторону моря. Когда-то они начинали путь вместе. Ородрет просто шёл за Финродом, в надежде, что сможет быть полезным. Что оправдаются некие цели. И что же теперь? Стоило ли всё, к чему пришли нолдор, того, что пришлось пережить? Королевства эльдар в огне, скоро падёт ещё одно из них. Оправдались ли жертвы? Ородрет бы понял жертвы Альквалондэ, если бы Сильмариллы оказались в руках сыновей Феанора, если бы они хоть как-то приблизили их к цели. Жертва Финрода была уже куда ближе, но Ородрет не мог заставить себя её простить. Ни Берену, ни себе, никому. И так он мог сказать о многих. Захотелось выть, рыдать и свернуться на земле от того, насколько жгло в груди и горле от чувства бесполезности, чувства того, что всё зря, чувства брошенности всем миром. У него были родные в Белерианде, но никто не явится ему на помощь. Были друзья («друзья Финрода», напомнил внутренний голос), но и на тех не приходилось надеяться. Ородрет подавил рвущийся наружу всхлип и просто закашлялся. Реветь не было смысла, да и давно не помогало. Все искренние слёзы были выплаканы, когда погиб Финрод. Всё остальное – были лишь тихой истерикой, когда сил совсем не оставалось. Естественной реакцией организма, который уже даже не отзывался так часто. Последние несколько лет жить не хотелось. Даже были мысли лечь и умереть, как леди Мириэль. Просто от тоски. Но Ородрет гонял мрачные мысли, отдавая себя заботе о дочери и о тех, кто ещё любил его в королевстве. Заботе о Тьелпэ, что, хоть и взрослый, но остался без отца. В последний год Ородрет, чувствуя неладное, отправил его в гавани Сириона. Но сейчас хотелось жить. Хотелось смеяться, кричать, плакать, танцевать, петь, что угодно, только не тишина ночной Тумхалад и мысли об уже ушедших. Мысли о собственных ошибках, поиске, когда и где он свернул не туда. Возможно, сейчас бы уже смертные посмеялись над ним и посмотрели бы как на сумасшедшего. Мол, чего удумал, для вас, эльфов, смерть – лишь боль и только. Вы же всё равно возродитесь. Но им было невдомек, что квенди тоже боятся смерти. И видели её ни раз. Много страшных смертей. Да, для них – это лишь боль и потеря, но не конец. И всё же Ородрет боялся. Интересно, уготована ли ему такая же страшная смерть как Фингону? Или это будет быстро как для Аргона? Или повезет ничего не понять, как вышло с Ангродом и Аэгнором? Ородрет поднял руку к небу и, ему показалось, заметил, как сквозь ладонь проходит лунный свет. Он не доживет до заката. Но пока у него было немного времени. Он решил прогуляться до лагеря пешком. Каких-то несколько километров и спать. Ородрет затянул тихую песню о родном крае. Она не принадлежала квенди, её пел ещё Беор Старый, когда Финрод просил рассказать ему о землях, из которых пришли люди. Песня тоскливая до одури, но от чего-то сейчас на губах играла улыбка, не желающая сходить с лица. У него было ещё немного времени.